— Тц-ц, — как змея, возникаю перед ним с «макаром» в руках.
Детина каменеет мгновенно, как от змеиного взгляда, теперь ему не до видика.
— Где? — шепчу вопрос. — Есть еще кто с тобой?
— Да, — кивает охранник и смотрит в упор на мой глушак, а не на меня. — Саша пописать пошел.
Как-то дико звучат слова, словно из детского мультфильма. Детина смотрит на глушак. Хватит тебе смотреть! Нажимаю на курок. Вместе с мозгами кровь разлетается аккуратными брызгами.
Замираю у косяка и слушаю коридор. Там тихо сперва, затем — шаги. Саша пописал и идет умирать. Делает шаг в комнату и хочет спросить:
— У нас сегодня какой де…
— Не важно, — отвечаю я и нажимаю на курок.
Мудаки они, поэтому и трупы.
Опять на цыпочках. Опять на второй этаж. Опять двадцать пять.
Толстая ковровая дорожка под ногами. Пора ее пылесосом почистить…
Три шага всего — и я в комнате. Трое сидят вокруг журнального столика. Николай склонился над кофейной чашечкой. Второй тоже держит чашку в руке. Такой же, как Николай. Крупный, череп с короткой стрижкой. Третий — это хозяин. Юркий типчик с тонким лисьим носиком.
Моментальная и немая сцена. К вам едет, бля, ревизор! Вытягиваю руку. В руке «Макаров». На «Макарове» глушак. «Пук» всего — и из хозяина можно чучело делать.
Опускаю пистолет и меняю обойму.
— Пора сваливать, — говорю.
— Уходим, — говорит Николай тому, кто с чашечкой в руках.
Тот так с чашечкой и поднимается. Не понимает ничего. Даже того, что жив покуда.
— Быстрее! — тороплю и улетаю по коридору к лестнице.
Второй спускается, запинаясь, с чашечкой в руке.
— Заводи машину. Быстро, — говорю ему, и он идет к двери, словно загипнотизированный.
— Ключи, — говорит Николай и достает связку с ключами.
Мужик берет ключи и кладет их на блюдце. Выходит во двор. Мы с Николаем чуть отстаем, даем ему возможность сесть в машину. Тот уже за рулем. Чашечку оставил на капоте «мерседеса». И я, стараясь не разбить ее, стреляю в мужика сквозь лобовое стекло. Такое ощущение, что Николая замочил, — они похожи. Николай снимает перстень с пальца и золотую цепочку с шеи. Надеваю все это добро на покойника. Так я уже делал в Крыму, и это сработало.
Идем с Николаем прочь. Отойдя несколько шагов, оборачиваюсь и стреляю в бензобак. Машина загорается моментально, будто только этого и ждала.
Отвожу Николая туда, куда он просит, и договариваемся о том, как станем поддерживать связь.
На следующий день уезжаю с Викой в Красноармейскую.
— Понимаешь, босс, проблема, — философски проговаривает Леха, сидя откинувшись в кресле и посматривая в потолок так, будто на нем написано решение его проблемы. — А проблема простая. Наехали! На меня, босс, наехали! Из Крымска. Говорят — я их договоры перебил. Требуют откупного.
— Да, — усмехаюсь я. — Такие пироги.
Сам наезд — это не страшно. В любом городе надо уважать дельцов от рэкета и лучше с ними договариваться.
— Сколько просят?
— Цена пока не назначена. Но стрелку забили на сегодня. Вечером в Славянске.
— Хорошо, пусть будет Славянск.
— Чего уж тут хорошего…
— Ты лучше узнай у нашего мента, кто авторитет в Славянске! Чтобы не проколоться.
— О кей, босс! — соглашается Леха и выходит из дома.
Слышно, как он выезжает со двора.
Вика убирает комнаты, вытирает пыль, напевает, ругает Леху за устроенный свинарник, ругает меня, что накупаю кучи носков и рубашек, а они после валяются во всех углах… Бонни и Клайд, одним словом, на отдыхе…
— Лучше я их стирать буду.
— Где тут стирать? Руки испортишь.
Вика возникает в проеме кухонной двери и смотрит на меня с радостным возбуждением.
— Ты заботишься о моих руках? Хочешь, чтобы у меня были красивые руки!
Мне становится неловко от ее интонации, и я ворчу в ответ:
— Да, я забочусь.
Встаю и выхожу на улицу к машине. Дует холодный ветер. Вика высовывает голову в форточку и кричит во двор:
— Босс, ты лапа!
— Нет, — ворчу я себе под нос. — Я зайчик. Или пупсик.
Едем вечером в Славянск на БМВ. По дороге Леха рассказывает то, что узнал у мента. А узнал он совсем немного — Крымск контролируют две группировки, а вот какая наша — это неизвестно.
Когда мы подъезжаем к рынку, то рэкетиров находим сразу. У них такой же БМВ, как у меня, только другого цвета. Темно вокруг и пусто. Только возле одинокого фонаря качается пьяный.
— Ладно, — говорю я, останавливая машину. — Мочить нас еще рано. Выходим!
Из рэкетирской тачки появляются угрюмые парни и подходят к нам. Начинаем «перетирать».
— Сколько? — спрашиваю я сразу, чтобы не тратить время попусту.
Парни называют сумму.
— Ваш шеф, случайно, фантастикой не интересуется? — вежливо спрашиваю я.
— А что? — переспрашивает меня один из парней. Он у приехавших, похоже, за старшего.
— Сумма нереальна, — объясняю я. — Фантастична! Даже для Крымска.
Парни начинают злиться, думая, что над ними издеваются. Говорят, что если мы не заплатим, то пиздец нашим машинам с рисом, да и нам тоже. Я тоже начинаю заводиться: «Сучары! Псы проколотые! Будут здесь вякать и угрожать!», но сдерживаюсь.
— Вот что, — говорю рэкетирам. — У нас должно быть несколько дней на решение этого вопроса. Нам все необходимо согласовать с начальством. В подобных случаях мы ничего не решаем.
— Хорошо, — соглашаются рэкетиры. — Но учтите — у нас есть люди где надо. Если пойдет отгрузка, то ваши машины с рисом сгорят.
— О’кей! — отвечаю я, и Леха тоже согласно кивает.
Нам оставляют номер телефона, криво написанный на бумажке, и мы разъезжаемся.
На выезде из Славянска Леха негодует:
— Босс, такие деньги! Неужели мне отдавать? Или… Может, хрен с ним, с этим рисом?
— Спокойно, Леха. Никто эти деньги отдавать не собирается. Можно половину. Есть тут одна идея…
Встаю очень рано. Вика еще спит после ночного дикого сражения. Это — словно Бородинская битва. Никто не победил, но мне пришлось отступить. И Леха спит, как суслик, сбежавший от ястреба. Я собираюсь тихо, стараясь их не будить, и уезжаю в Крымск. Хоть и на БМВ, но дорога занимает порядочно времени.
Ресторан уже работает. Вхожу решительно и властным жестом подзываю халдея с юношеским румянцем на щеках.
— Где можно найти городского «папу»? — спрашиваю, а халдей, хохотнув, отвечает:
— Ты, парень, что — слетел?
Слетел не слетел, правая рука у меня в кармане куртки. Оттопыриваю палец через подкладку.
— Говори быстро!..
Парень тут же пугается.
— Мне очень нужен ваш «папа», — объясняю подробно, проговаривая каждое слово как можно четче. — Если выйду на него в течение двадцати минут, то буду тебе очень признателен. Если я найду его без твоей помощи, — а я его все равно найду! — то жить тебе осталось меньше суток.
Парень стоит бледный, ушами хлопает.
— Я сейчас, — бормочет и вылетает из зала.
Минут через пять возвращается и просит подождать немного.
— Сейчас от него приедут, — поясняет, и я соглашаюсь ждать.
— Принеси кофе, — приказываю, и халдей приносит.
Прошло минут десять, не больше. В дверях возникают двое мясистых парубков, крутят башками. Халдей указывает им на меня, и парубки подваливают. Садятся, смотрят исподлобья.
— Ты спрашивал? — говорит один из них.
— Я, — отвечаю.
— Зачем?
— Есть дело. Деньги хорошие.
— Говори тогда.
— Вам это будет неинтересно слушать. Да и мне с вами что трещать? Или мы едем к хозяину, или я ухожу. Если я ухожу, то вас после по головке не погладят.
Парубки молчат, переглядываются.
— Ладно, поехали, — соглашается тот, который и начал разговор.
Бойцы садятся в белую «девятку», и я еду за ними. Скоро подъезжаем к большому дому, который виден из-за железных, покрашенных свежей зеленой краской ворот. Ворота распахиваются, и за «девяткой» я вкатываюсь во двор. Шины БМВ приятно шуршат по гравию.
Меня обыскивают и ведут внутрь дома. Проходим коридором на веранду. За плетеным столиком в таком же плетеном гнутом кресле сидит, словно на партсобрании, одетый в костюм и рубашку с галстуком местный «папа». Рожа налитая. От хорошей пищи похожа на восковую с толикой желтизны. Морщин нет почти на лице, хотя «папа» давно не мальчик.
Мне указывают на такое же плетеное кресло, и я сажусь к столу. Пока приносят чай, восковой «папа» молчит и меня разглядывает. Я тоже молчу, но стараюсь смотреть мимо.
Наконец приносят свежезаваренный чай и наливают мне в чашечку.
— Извольте сахар, конфетки, — предлагает хозяин.
Голос у него на удивление тонкий, почти тенор.
— Не так все сладко в жизни, — комментирую его угощение.
— Да, — соглашается «папа», — падение нравов, обнищание людей. Страна катится… Так что вы хотели от моей, так сказать, незначительной особы?
Что-то мне эти базары не в кайф. Стараюсь не злиться. «Море, море», — повторяю про себя, а вслух говорю:
— Мне бы хотелось, если это возможно, в начале разговора спросить вас. — Я называю фамилию лидера давешней группировки. — Имеете ли вы с ним деловые отношения?
— Сопляк! Маленький шакаленок! — резко отвечает «папа», но спохватывается и понижает тон: — А что, собственно, вы хотите услышать?
— Дело в том, — объясняю «папику», — что я и мой компаньон проводим закупку риса. У нас уже заключены солидные контракты на поставку этого продукта в Красноармейском районе. Мы, конечно, все понимаем — надо делиться… И все-таки известный вам человек, которого вы справедливо назвали шакаленком, назвал сумму настолько нереальную… Он, вообще, психически здоров?
— Шакаленок он, шакаленок. — Хозяин даже оскалился от злости.
— Да, — продолжаю я. — Умные люди посоветовали обратиться именно к вам. Вас считают самым уважаемым здесь человеком. Вы, говорят люди, способны здраво рассуждать и неординарно подходить к любым, даже самым сложным проблемам.
Я закончил монолог и потянулся к чашечке. Сделал глоток и поставил чашечку обратно на блюдце. Лесть моя была откровенна, но жадность у таких людей сильнее ума — а «папа», поскольку стал им, человек умный. Но он, я вижу, уже «поплыл». Готов расплыться в довольной улыбке, но сдерживается, нагоняет суровости, чтобы не выдать себя. Так выдал уже давно — и «шакаленком», и тем, что не перебил, дослушал мою льстивую поливу до конца.