— Ага, я в курсе уже. — Тёма несколько успокоился.
— Любопытно, откуда сведения почерпнул или твоя "монтана" и это умеет?
Артем самодовольно хмыкнул и ответил:
— У деда такая же была. Для самокруток.
— Понятно. — Славка, меж тем, с видом новогоднего деда Мороза принялся вынимать из мешка одну за другой недавние покупки.
— Глянь, все шмотки в комплекте, как договаривались. Одевайся, — продолжал рассказывать, раскладывая в две кучки, купленные на базаре вещи. — Это тебе, это опять тебе, а это мне, — почти процитировал он бессмертные слова киномахновца Попандопуло.
— Как все прошло? Проблем не возникло? — Уже натягивая новые штаны, спросил Торопов. Он не забывал о своих опасениях и время от времени осматривался вокруг, особо приглядывая за склоном, плавно поднимающимся в сторону Атаманского хутора. Радовало, что за редкими ивами у берега шла широкая и начисто лишенная растительности пойма, лишь местами прикрытая кустарниками. — На вот, забирай ствол. Мне он не пригодился, только карман оттягивает.
Славка без лишних слов принял оружие и сунул его в правый карман.
— Вроде норм. Наряжайся, будешь выглядеть как натуральный работяга из приличных. Щетины еще почти нет. Я заметил, что рабочие почти все бреются, а крестьяне — бородатые. Такая вот разница характерная. Так что мы точно в пролетарии годимся. Опять же не простого звания, а мастеровитых, зажиточных. Или даже приказчиками можем прикинуться.
— А в целом, как она, Рассеюшка царская? — Тёма с удовольствием сбросил мокрую "афганку" и сапоги и стал надевать сухую, но непривычную одежду.
— Первые впечатления положительные. Хотя и странно все это. С другой стороны, у нас по деревням тоже далеко не везде асфальт, вежливо говоря. Одно четко. Народ нашенский. Свойский. Русские в доску. У нас в девяностых таковских днем с огнем, а тут — каждый первый.
— Это греет, но я бы в позитив не уходил, пообщался тут с одним перцем… Скажу тебе, кадр еще тот, хоть и кондовый до упора.
— Ну, это само собой. Люди есть люди. Всегда и везде. К слову, в газетах пишут, что «наш» Столыпин прошлой ночью, ровно, когда мы тут проявились, проезжал через Омск, направляясь по Транссибу в столицу. Он десять дней вместе с Кривошеиным — министром земледелия и госимуществ — катался по всему региону с инспекцией. Челябинск, Петропавловск, Омск, Новониколаевск, Барнаул, Томск — везде успел побывать. Натуральный «электровеник». Где там у него кнопка? К слову, я помню, он по итогам поездки записку на имя царя сделает и ее опубликует в газетах. С оценками успехов и проблем переселенческой политики.
— Понятно. Крутой дядя. Одно не ясно, с чего это премьер-министр императорской России вдруг стал «нашим»? А, ты опять про медаль, которую я вчера нашел?
— Само собой, о чем же еще. Есть в этом какой-то знак, что ли…
— Не сочиняй. — Отмахнулся Торопов. — О другом сейчас думать надо.
Вяче, продолжая говорить, натянул косоворотку на широкие, перевитые тугими жгутами мускулов плечи, подумал секунду и решительно заправил полы рубахи в брюки, пояснив другу:
— Оно, вроде, и надо навыпуск, но непривычно. Опять же, всяко мужики одеваются. И так, и эдак. Не спалимся. Вроде, выходит больше по-господски.
Пришло время обуть сапоги. Тут встал вопрос с портянками. Опыта в их наматывании у Вячеслава не имелось совершенно.
— Давайте, гражданин солдат, обучайте высокому портяночному искусству неофита.
— Солдата в зеркале увидишь! Перед тобой целый прапорщик, салага! — Шутливо отозвался Тёма. — Смотри, повторяй и учись.
Без суеты и спешки, медленными, но точными движениями Артем несколько раз наматывал и обратно снимал портянки. Убедившись, что Славка сообразил, как действовать, и успешно справился с задачей сам, привычно вколотил ноги в свои старые кирзачи. Новые сапоги еще предстояло разносить, пока не время. Мысленно он даже посочувствовал другу, которому приходится перескакивать из удобнейших кроссовок в новую, не обмятую, больше того, непривычную обувь.
Славка застегнул жилетку на все пуговицы, присел, повернулся, примеряясь к удобству новой одежды, и подумав, все же расстегнул нижнюю пуговицу. Надел пиджак, картуз и драповую куртку. Преображение завершилось.
— Я себя то ли реконструктором, то ли ряженым ощущаю, если правду сказать… Но ничего, поживем, пооботремся, глядишь, и приноровимся. Дурное дело не хитрое. К слову, вот еще прикупил нам обоим по ножу. Они одинаковые, так что бери любой. Цепляй на пояс.
Артем взял "финку", проверил остроту лезвия на свет. Затем вернул лезвие в ножны и сунул всё вместе за голенище сапога.
— Так сподручнее будет. Эх, сейчас бы еще покурить и просто отлично. Жаль, забыл тебе напомнить перед уходом…
— Обижаешь, старина. Чтобы Славка Хворостинин забыл о друге и его пагубной зависимости от никотина? Могучем яде, который, что характерно, легко валит с копыт цельную лошадиную силу, а это тебе не шутки. Вот, держи. Наилучшие папиросы высшаго сорту А и Б местного производства. — Изобразил он слог, характерный для эпохи. — Фабрики Серебрякова. Аж три пачки разом. Пробуй, какой вариант больше понравится, тот и будешь дальше употреблять. Ну, или "герцеговину флор", хехе, можно раздобыть. Тоже не вопрос. Были бы деньги, а их есть у нас. Еще пивандрия взял — на дегустацию. Оценим, так сказать, как предки качество обеспечивали. Заодно и отметим наше невероятное спасение, единовременное обогащение и хронопопадание.
На середине рассказа Артем схватил первую попавшуюся пачку, извлек самую настоящую «беломорного» облика папиросу. Звякнул зажигалкой, осторожно затянулся. В воздухе разлилось облако сизого дыма, бьющего в нос крепким табачным ароматом. Действительно, высший сорт.
Следом вскрыли бутылки.
— Ну, с прибытием нас на новое Пэ-эМ-Жэ!
Они чокнулись горлышками и щедро отпили каждый из своей бутылки, разом опустошив их едва ли не на треть.
— А теперь давай поменяемся. Надо же понять, какое лучше.
— Не вопрос.
В итоге пришли к выводу, что хороши оба сорта.
— Славка, давай все же дергать отсюда, тревожно на душе, чесслово.
— Куда дергать? — непонимающе переспросил расслабившийся от выпитого и осознания успешно завершенной миссии Хворостинин.
— На Левый берег. Там сейчас тихо, вроде. Укроемся, бабки пересчитаем, большую часть припрячем. А тут мы уже наследили. Я с покупкой лодки, ты на базаре. Мало ли…
— Отчего бы нет, командуй, братуха. Ты у нас речник или где? Вроде все, что планировали — сделали. Загружаемся и отчаливаем.
Воры, незаметно подобравшись и укрывшись в ивняке метрах в тридцати, некоторое время издали наблюдали за друзьями. Всякий уголовник, как и дикий зверь, обязан хорошо чуять возможную угрозу. А все непонятное — опасно, по крайней мере, до момента, как получит свое разъяснение. Облик, поведение, внешний вид незнакомцев на берегу оставались им не ясны. Это точно были не революционеры, не приказчики, не фартовые, а кто-то…
— Слышь, Гриня, что-то с ними не так… — прошептал Седой своему подручному, — как бы нам в ненужные мутки не встрять… Не спеши, давай еще понаблюдаем.
И только когда воры поняли, что «клиенты» собираются отчаливать, они выбрались из своей «засады» и, сохраняя спокойную уверенность и силу, появились на берегу.
Первым их заметил бдительный Артем.
— Славка, к нам какие-то хмыри идут.
— Где? — Резко обернувшись, только и успел спросить Хворостинин друга.
— Эй, босота, куда наскипидарились? Суши весла! Разговор есть. — Заявил старший из них, с узкими усиками, чернявый крепыш в широкой кепке и кургузом пиджаке. На темном от загара лице то и дело гуляла короткая, как намек, ухмылка. То отражаясь в уголках холодных, равнодушных глаз, то кривя узкие губы, обнажая в оскале крупные, насквозь прокуренные желтые зубы. Из голенища правого сапога выглядывала рукоять ножа, но руки оставались пустыми.
В первый момент Славка, растерявшись, почти впал в оцепенение и, если бы бандиты разом кинулись на них, кто знает, как развивались бы события. Но мгновение оказалось упущено, а правая рука Хворостинина, подчиняясь давно вколоченному рефлексу, словно по своей воле, нырнула в карман бушлата, цапнула холодную рукоять «Маузера» и направила оружие на незваных гостей. Походя скинув предохранитель, левой привычно удерживая затвор, правой толкнул пистоль вперед, досылая патрон в ствол. И сразу обхватил рукоять обоими ладонями, накрывая левой правый кулак и плотно уложив большие пальцы один поверх другого.
— Стоять, граждане уголовники, или я стреляю.
Те, увидев возникшее словно из ниоткуда направленное на них дуло пистолета, разом остановились метрах в пяти от друзей. Артём достал нож, переложил его в левую руку лезвием к себе, а в правую подхватил лежащую на земле эмэсэлку и приготовился к схватке.
— Славка, твой — правый, мой — левый. — Негромко произнёс он.
— Принято. — Одним уголком рта прошептал Вяче в ответ.
— Слышь, ты, скаженный. Брось шпалер[1]. Хуже будет. Мы ж тебя на ремни распустим. — Почти ласково протянул стоящий чуть ближе безусый еще и насквозь белобрысый бандит, выглядевший заметно моложе второго. — Ты хоть знаешь на кого хвост задрал? — Он качнул головой в сторону усатого, явно главного в банде.
— Да неужели… Закрой пасть, урод. А то я ведь могу и не удержаться, закатаю тебе пулю в ливер. Долго подыхать будешь. В муках. Отвечайте, как нас нашли?
— Так мы тебя с базара пасем, фраер тухлый. Чего шары пялишь, али не понял чего? — Заведясь не на шутку, зло ответил белобрысый.
— Слышь, ты нас на горло не бери, мы воры законные, а не шпана какая. И хоровод на хуторе я вожу. — Без намека на испуг спокойно и уверенно заговорил черноусый. — Ты назовись-объяснись, откель такой нарисовался в нашем краю, человек прохожий? Может, барашками[2] поделишься?
— Какими еще «барашками»? — Неподдельно удивился и даже немного растерялся Вяче.
— Бабками, лучше всего «попугаями»[3], но можно и «блядей»[4] подкинуть, — опять не до конца понятно пояснил белобрысый.