— А ты, я смотрю. Уже все продумал… — Задумчиво глядя на друга, протянул Артем.
— Ну, пока ты греб, время у меня было. Я ж понимаю свою ответственность. Раз в теме по эпохе — с меня и спрос. И ты не думай, мне совсем не просто и нелегко вот так рассуждать об убийстве этих воров. Не мы эти танцы начали, но нам их придется заканчивать. Опять же, я себе не ищу оправданий. Они нам угрожают. Могут убить или, по меньшей мере, жизнь испоганить. Мы вполне в своем праве. Это самооборона. Превентивная. К слову, это вполне в духе нынешних времен. Чтобы ты знал, до революции в Российской империи на уровне закона — в Сенате — давали определение праву на применение огнестрельного и иного оружия для самозащиты. И это формулировалось как прирожденное право человека. Так что…
— Всё же. — Твёрдо сказал Тёма, — Мне кажется, что можно найти ещё какой-то вариант. Без "двухсотых". Но про оптику — мысль хорошая. Нужно смотаться в город и купить. А ещё нужно соли и попить что-нибудь. Только обязательно в бутылках. Митрич у костра мне рассказал про холеру. А антибиотики изобретут ещё не скоро, поскольку я технарь, а не биолог. И чтобы не таскать с собой деньги, я предлагаю взять часть с собой, а остальное закопать. Только не здесь, а вот на этом островке.
Идея с островом казалась Тёме удачной, поскольку из-за небольших размеров и плотных зарослей ивняка, буквально свешивавшихся в воду, он посчитал, что никто в здравом уме на него не полезет. А значит, шансы на сохранение клада будут выше.
— И какую часть будем брать? — спросил Славка с ехидцей сына миллионера, — тысяч сто али боле?
— Ну, я не знаю… Вот сколько, к примеру, надо, чтобы нормально без излишеств прожить месяцев… — Тёма что-то прикинул в уме, — восемь?
— Ну, где-то пару — тройку тысяч… это если красиво, по-господски. Если по минималке — то и нескольких сотен за глаза… А почему восемь?
— А представь, что обстоятельства не позволят нам вернуться сюда в ближайшее время. Скоро зима. Откопать будет невозможно. Потом весна, паводок. Всё затопит. И получается, что в самом хреновом случае мы сюда вернёмся как раз месяцев через восемь.
— Ага. И соберём бумажную кашу. — Славка был явно недоволен такой перспективой. — Давай лучше возьмём всё, что на сейчас актуально. По карманам за пазухой распихаем мелочь, а крупняк пачками тебе в рюкзак, ну или под рубашки заныкаем. — Подумав, добавил твердо. — И всяко надо вернуться до зимы и выкопать.
— Ладно, попробуем. Только надо эти полторы сотни кусков пронести так, чтобы муха не подкопалась. А то точно грохнут. Народец, я гляжу, тут ушлый. Долго не базарит.
— И еще портсигар с медалью лучше оставить. Если нас прихватят, то это будет всем уликам улика. И даже хуже. Полный провал. Так что пусть полежит спокойно. С ней даже, если намокнет, точно ничего не станется.
Друзья переложили отобранные пачки в вещмешок Артёма. Остальное — в Славкин модный и приметный синий рюкзак, который дополнительно завернули в его же драную "афганку". Потом погрузились в лодку и переправились на островок.
Найдя подходящее место, наши герои, аккуратно срезав кусок дерна, вынули грунт, ссыпая его на разложенную куртку Торопова, а потом закопали клад под большой и раскидистой ивой, вернув дерн на место, прибрызгав его водой. Артём сделал несколько зарубок на окружающих деревьях, чтобы если зимой местные придут на остров по дрова, то хотя бы какая-то метка осталась.
— Ну, вот и всё. — Сказал Славка, распихивая оставшиеся деньги под одежду. — Теперь можно и в город смотаться.
— А что будем делать с вёслами и лодкой?
— Там на Омке куча лодочных станций должна быть. Заплатим лодочнику за месяц вперёд — и всего делов…
Торопов обстучал сапёрную лопатку о дерево, сунул её в свой вещмешок и крепко затянул горловину. Затем приятели вновь спустили лодку и неспеша погребли, преодолевая сильное течение через Иртыш по направлению устья Оми…
Глава 7
ОмскЪ, 6 сентября 1910
Как и предполагал Хворостинин, устье буквально усеивали лодки, небольшие пароходы, баржи, мостки и прочий речной такелаж. Течение в Омке оставалось, как всегда, неслабым, поэтому Артёму ну совершенно не оставалось времени разглядывать окрестности. Когда прошли под железным мостом, напарник, первым увидев сторожку лодочника, махнул рукой, показывая Тёме, куда швартоваться.
Договорившись с лодочником сразу на месяц пригляда за полтину и сдав ему на хранение вёсла, друзья поднялись вверх по берегу и вскоре уже стояли, удивляясь, на том месте, где через век будет Театральная площадь. На месте памятника Ленину — церковь. Вместо «трамплина» Музыкального театра — одноэтажные рубленые дома. И лишь здание городской Думы позволяло ориентироваться почти безошибочно.
— Чёрт возьми! — Артём не смог сдержаться. — Вот попали, так попали…
По единственному низкому, нависающему над самой водой железному мосту через Омку тянулись конные подводы с почти деревенскими грузами: мешками, сеном, соломой. Асфальт отсутствовал. Везде. Совсем… Множество телеграфных столбов расчерчивали небо на нотный стан проводами — такие вот памятники прогрессу и свидетели цивилизации.
Первое впечатление от родного города у друзей вышло не особенно восторженным. Даже центральная часть Омска обликом своим больше всего напоминала сибирское село или скромный райцентр восьмидесятых-девяностых годов. Та же чахлая растительность, те же широченные улицы, перекрестки и площади, с зеленеющей травой по окраинам и разбитой копытами и колесами, изрядно загаженной лошадиными «яблоками» и коровьими лепехами, голой, желтоватой от песка и глины землей.
«Главпочтамт» начала двадцатого до боли и двоения в глазах напоминал деревенские аналоги конца века. Бревенчатый, скромный, с тяжелыми рамами решетчатых окон и зеленой, крытой железом, кровлей.
Несколько замощенных серым булыжником главных улиц, величественные храмы и прочие красоты в целом никак не отменяли этого впечатления о сугубой провинциальности и деревенской захолустности города. Впрочем, ни Славку, ни Артема это не смущало. Точнее, в ряду иных вопросов и проблем эта была наименее острая и напрягающая.
В лучшую, по сравнению с будущим, сторону являлся солидный облик большей части домов. Богато украшенных резьбой, с высокими потолками, крепкими, не покосившимися заборами и высокими крыльцами с навесами, выходящими на тротуары и проезжую часть.
Конечно, самым разительным отличием оставался облик людей. Причем, как бедных, скромно одетых в «этнографические» рубахи, армяки, подпояски и разномастные колпаки на давно не стриженных, густо заросших волосами головах, сплошь бородатыми, дочерна загорелыми лицами, так и богатых, роскошно наряженных, сплошь в шляпах и форменных фуражках, с часто мелькающими тут и там погонами, сияющими крестами орденов и прочих наград. Все они и вели себя, и выглядели донельзя непривычно и странно даже с точки зрения опытного краеведа и историка. Что уж говорить про Артема, у которого почти непрерывно звенел в голове тревожный сигнал когнитивного диссонанса.
Из очевидных плюсов выделялось тотальное отсутствие рекламных щитов, растяжек и прочей бьющей по глазам крупной наглядной агитации. Все вывески располагались строго на зданиях и в витринах. Для всего прочего кое-где на перекрёстках имелись цилиндрические тумбы, обклеенные афишами и объявлениями.
Вторым и наиболее ценным стал воздух. Да-да. Просто воздух. После тяжелого, затоптанного и загаженного выбросами от десятков предприятий и выхлопами от десятков и сотен тысяч машин варианта девяностых годов, пусть временами и пыльный, зато напоенный речной свежестью и запахами степного разнотравья, чистый, сухой и здоровый омский воздух можно было вдыхать полной грудью едва ли не с наслаждением. И даже пригоршня дыма паровых машин и заводских печей, изредка приносимая издалека ветром, не могла испортить это ощущение.
Обилие гужевого транспорта было понятно, хоть и несколько давило на мозги. Но это, пожалуй, оставалось наименьшей из проблем адаптации. А вот тема религии и всего с ней связанного — ровно наоборот. Друзья ничего не знали ни о церковных службах, ни о распорядках и правилах, ни о праздниках и ограничениях. Да что там говорить, даже просто облик идущего навстречу по дороге священника в широкополой шляпе и темном плаще с посохом в руках вызвал у них и, особенно, у Тёмы — завзятого, упорного атеиста — оторопь и какое-то нервное неприятие.
Вяче сразу отметил реакцию друга и, здраво оценивая, насколько этот аспект важен для вживания в имеющуюся и прочно замешанную на религии реальность, сразу мысленно сделал себе пометку.
«Надо купить соответствующую литературу, изучить ее и вколотить в упрямую голову прапорщика. Только чуть позже, пока надо разрулить самые «горячие» вопросы».
— Ну что, друг Артемий, узнаёшь ли место сие? — Обратился Вяче к другу, словно Пётр Первый к Меньшикову.
— Сейчас бы пожрать чего-нибудь… И отоспаться… — только и смог сказать Тёма. Сегодняшний день его уже утомил. — Вроде, дождь намечается. А у нас плащей нет…
И в самом деле, ветер усилился и стал ощутимо холоднее. С противоположной стороны Оми на город наступала серая мгла, и солнце, замёрзнув, тускнело на глазах.
— Да, планы меняются. Надо нам не котелок с солью покупать, а жилье на ночь, а пока просто укрытие от дождя не помешало бы, — Вяче непроизвольно поёжился, — давай-ка быстренько вон туда, — он махнул рукой в сторону будущего начала проспекта Карла Маркса, где над первым этажом просторного двухэтажного бревенчатого дома красовалась широкая надпись «Кофейная Кюна».
Запах приманивал к «точке общепита» еще с улицы. Ароматы сдобы и свежей выпечки безошибочно указали направление и тянули за собой. Войдя в гостеприимно распахнутые двери, они были встречены услужливым молодцом в белых штанах и рубахе-косоворотке. Вместо пояса у него был плетеный шнур с кистями, за которым горделиво торчал большой кожаный бумажник. Гладко выскобленные румяные щеки, тонкие светлые усики. Русые волосы прилизаны на пробор.