— Рады видеть-с, господа, вот, прошу, свободный столик прямо у окна, если желаете-с.
— Господа желают. — Согласно кивнул головой Вяче, окинув быстрым взглядом просторное, светлое помещение чайной.
Уселись у окна за накрытым белоснежной скатертью столиком.
— Чего изволите-с?! — Услужливо изогнувшись, осведомился половой, готовясь принять заказ и выложив перед гостями картонки с напечатанными расценками.
Артема особо позабавили слова «Прейс-Курант» и «Минью». Это было так знакомо и понятно, и одновременно странно и почти нелепо, что он не смог сдержать усмешку.
— Вот что, … — Славка затруднился с формой обращения к прислуге и попросту не стал его никак обозначать. Глянув в меню, без долгих раздумий сделал выбор. — Нам без особых изысков, просто покушать. Подай блинов полтора десятка отдельно на тарелке. Еще стерляжьей икры и слабосоленой наилучшей вашей красной рыбы — для двоих. И чаю, само-собой, да побольше.
Им тут же без дополнительных напоминаний принесли блестящий медью и многочисленными медалями самовар и большой заварник с черным, исходящим ароматным паром, чаем. А спустя несколько минут на столе появилась горка только со сковороды пышущих жаром, щедро сдобренных маслом желтых блинов.
К ним добавилась свежая, почти без рыбного запаха, икра и тающее во рту, нежнейшего посола розовато-прозрачное, с красными прожилками вдоль бочков, филе обского муксуна. Вышло, по словам гурмана-Славки, «совершенно умосъедательно».
По залу разносились негромкие звуки незнакомого друзьям вальса. Исходили они из широкой трубы граммофона, стоящего в дальнем от них углу, прямо на стойке. Заведение явно относилось к 1 классу. Все столы в зале были заняты «чистой» публикой. Чиновниками в вицмундирах, гражданскими в сюртуках или пиджаках разных фасонов. Все они чинно пили чай, вели негромкие беседы, курили и, положительно, никуда не спешили.
— У нас сегодня положительно постный день, дружище. Хотя и вторник. Вот признаюсь тебе, как на духу — не столько есть хочется, сколько помыться с чувством, с толком, с расстановкой. Да и белье мы менять не стали. А у меня после подземного бабаха, последующего самовыкапывания и всех прочих приключений этого дня из черепа до сих пор то камни, то песок сыпется. А это не есть хорошо.
— Да, помыться — это правильная тема. Только куда мы такие нафаршированные пойдем? В баню точно нельзя — сопрут наши бабки и финита ля комедия.
— Это верно. Нам бы найти какой вариант, чтобы прямо в номере была горячая вода в ванной.
— Такое точно есть в гостинице «Россия». Она сразу за мостом в начале Любинского проспекта. Рядом с «Художкой». Но я не уверен, что нам стоит туда соваться. Если с финансами у нас порядок, то вот с прочими бумагами пока кисло. — Полушепотом, даже наклонившись к другу, чтобы исключить чужие уши, пояснил Хворостинин, — Тут везде потребуют документы для заселения. Потому я и думал прикупить котелок и прочие причиндалы и свалить обратно в «робинзоны». Но погода нас не балует. Простудимся и пиши пропало. Может, и удастся договориться… Или попробуем понадеяться на извечную русскую безалаберность в вопросах учета и полицейского контроля.
— Всегда лучше исходить из худшего сценария. Пессимист — это просто хорошо информированный человек, — скептически воспринял слова друга Артем.
Вяче задумчиво посмотрел в окно, потом провел рукой по скатерти, его взгляд почти бессмысленно блуждал по залу, пока не наткнулся на лежащую на столе свежую газету. В русских чайных было принято размещать для гостей прессу, чтобы люди могли почитать новости и задержаться в заведении подольше. На глаза Хворостинину попалось объявление о продаже бакалейных товаров конторы Беккера П.И. и почему-то зацепило. В голове начала крутиться вроде бы знакомая фамилия.
«Беккер — это чего? Ну, теннисиста сразу отметаем, не то. А что за Беккер, почему он мне кажется знакомым, давай, Вяче, не тормози, вспоминай». Он и сам не понимал, для чего так важно разобраться с этим неведомым и давно умершим к 90-м годам русским немцем, но никак не мог отцепиться от навязчивой, как попсовая мелодия, мысли. Припоминание шарахнуло, словно шаровая молния разрядом.
— Точно! Я вспомнил, — громко, на весь зал завопил Хворостинин. На них стали оглядываться, одновременно и осуждающе, и не без любопытства. Славка тут же подавился собственным криком, — Тьфу ты, как неловко вышло… — Тихо, почти неслышным шепотом продолжил он, — Тёма, слушай сюда. Беккер — это купец, — и он подсунул газету другу, тыча в объявление пальцем.
— Очень ценная информация, — ехидно прокомментировал Торопов. Прочел текст и снова поднял взгляд на друга, — И чем же этот неведомый господин так важен, что ты переполошил всю почтенную публику своими воплями?
— Смотри сюда и запоминай сразу. Я понял, как нам быть, чтобы не спалиться! Самое логичное и простое — представляться разночинцами из Омского уезда. Я назовусь Хвостовым Антоном Андриановичем, а ты пусть будешь Бекетовым Никитой Никитовичем. Мы оба из Ново-Омска, он же рабочий поселок Куломзинский, он же станция Куломзинская. Мы приказчики в бакалейной и хлебной торговой конторе Беккера Петра Ивановича. Того самого.
— Ну ты даешь, старик. Я и не запомню всю эту канитель…
— Не парься, сейчас будем тут сидеть и повторять, пока не вызубришь.
— Да откуда ты эту ахинею на мою голову взял?! — Возмущенно-растерянно воскликнул Торопов. Заметив грозный взгляд друга, добавил уже много тише. — Надо же какие замысловатые финты выдумываешь… И зачем так сложно?
— Не шуми. Ничего я не придумал. Совсем недавно, пару дней назад, попалась мне примечательная карточка, так вот там как раз эти господа сообщали своему шефу…
— Беккеру?
— Именно, — торжествующе продолжил Славка, — Петру Ивановичу, о результатах работы. Сам не знаю почему, но запомнилось. Текст какой-то странный, но вот кроме имен ничего в голове, хоть убей! Зато карточка была нарядная… Смысл в том, что в таком раскладе нам, как местным уроженцам, паспорта вообще не требуются. ФИО эти самые что ни на есть настоящие. А шансов, что городовой или еще там кто захочет выяснить, а точно ли мы те, за кого себя выдаем, или тем более, что он опознает подмену, потому что лично знаком с вышеозначенными господами, то бишь Бекетовым и Хвостовым — по мне так совершенно ничтожны.
— И все равно, муть натуральная. — Упрямо качнул головой Торопов.
— Не бурчи. У тебя, Никита Никитович, и вовсе просто. Бекетов — опять же, красиво и понятно. У меня — да — посложнее будет. С фамилией как раз элементарно. К слову, был у нас на курсе один Хвостов. Правда, его Вячеславом звали. Тезка мой. Ты лучше давай, назови меня пару тройку раз Антоном Андриановичем. Или господином Хвостовым, Никита Никитич. Сделай милость. А уж имя нашего хозяина, господина Беккера Петра Ивановича и вовсе ничего сложного нет затвердить, а, господин Бекетов? Про хлебную и бакалейную торговлю напоминать и не требуется. Тут все просто. Ву компроне муа, мон ами?
— Натюрлих, эксцеленц, майн фройнд, — пробурчал, стараясь сдержать подступающую улыбку, все еще сердитый Торопов.
— Вот и славно, почтеннейший Никита Никитич. Так и пойдем малыми шагами, да все вперед. Верно?
— Попробуем, — почти сдавшись под мягким напором друга, согласно кивнул Артем.
— Тогда пора выдвигаться. Вот и дождик вроде прекратился на время. Надо успеть, пока он снова не зарядил.
Выбравшись на улицу, друзья встали у крыльца, оглядываясь по сторонам.
— Если не путаю, то вот как раз в этом районе, — натягивая перчатки и оглядываясь с крыльца по сторонам, принялся рассуждать Хворостинин, — примерно от музыкального театра до «Яблоньки» — должно быть полдюжины домов, где сдаются номера. На Томской, на Почтовой, на Дворцовой и Семинарской. Короче, в центре полно этого добра. Ценник примерно от рубля, ну пусть от полутора — за сутки. Роскошь нам и не нужна. Надо соответствовать образу и одежде.
— Цивилизация, епта. — выругался свежеиспеченный приказчик, едва не вляпавшись в лошадиное дерьмо. — Сказка, мля, чем дальше, тем страшней.
— Пошли уже. — Увлекая друга за собой, Вяче шагнул по деревянным мосткам дощатого тротуара. — Если честно, я пока никак не могу начать воспринимать происходящее как реальность. Все кажется, что это странная такая экскурсия или сон. Любопытно и странно. Однако с таким настроением надобно бороться, любезнейший Никита Никитич.
Торопов поморщился:
— Слушай, чего ты заладил с этим Никитой Никитичем? Я все время хочу оглянуться, кому ты это говоришь… Хорош, запомнил уже, не спутаю. Давай нормально разговаривать.
— В целях конспирации надобно на произнесение настоящих имен наложить временный запрет. Так что можно просто на «вы». Как такой вариант?
— Нормально, только зачем на «вы»? Мы ж с детства дружим…
— Нынче, друг мой, начало просвещенного двадцатого века и людям приличным пристало друг другу не тыкать.
— Ладно, уболтали, черт вы, — особо выделил Торопов не без язвительности, — языкастый.
— А ещё можно иногда добавлять приставку «с». В знак почтения. Так что «уболтали-с», Никита Никитич. — Назидательным тоном продолжил Славка, решив разыграть друга.
— Задолбали-с уже, Антон Андрианыч. Может, соизволите-с помочь нам всё-таки найти место для ночлега? Больше суток уже не спали нормально!
Тёма остановился и готов был уже взорваться выражениями, которые в текущем 1910 году были неизвестны даже портовым грузчикам, но сдержался, беззвучно выдохнув. Потом двинулся прочь уверенным шагом, задев по пути Славку плечом.
— Ты чего, Тёма? — Вяче недоумённо вскинул брови, обернувшись вслед удаляющемуся другу. — Это же шутка…
Артём не обернулся и продолжил шагать вдоль проспекта. Славка двинулся следом, несколько поотстав и предоставив Артёма его мыслям.
"Почтение… Антон Андрианыч… Как же! Говорил, что не надо трогать, блин, те долбаные ящики. Так нет же… Нафиг вообще с ним связался…" — Артёма переполняло возмущение. — "Поисковик-краевед, блин! Плесень нестроевая!".