ризнался ей в своих чувствах:
— Варвара Дмитриевна, мочи моей больше нет. — Он упал на колени перед девушкой и без остановки, на одном дыхании, выпалил. — Я благородный человек, происхожу пусть и из обедневшего, но старинного шляхетского рода. У меня есть дом, средства, вы будете жить в шелку и неге! Богиня! Люблю вас больше жизни! Окажите божескую милость, согласитесь стать моей женой!
Яков протянул Варваре букет, но видя, что та не спешит брать его в руки, просто положил цветы к ее ногам. В ответ девушка отступила на шаг, нетерпеливо и гневно сверкнув синевой очей. Не вставая с колен, он пополз за ней, раскрыв атласную коробочку и протягивая своей избраннице обручальное кольцо с отчаянной мольбой, горящей в глазах.
Это показалось Варваре Дмитриевне странным и тревожным, словно перед ней предстал другой человек. «Он помешался!» немедленно оформилась в прекрасной голове здравая и осторожная мысль. «Уйти, немедленно уйти отсюда!»
— Не смейте ко мне приближаться! Подите прочь, не желаю вас видеть! Не хочу иметь с вами ничего общего! — Негромко и твердо сказала барышня, отталкивая от себя руки навязчивого поклонника, еще надеясь, что у того проснется разум, но не тут-то было.
Получив отказ, самозваный жених совсем обезумел и вскочил на ноги, проявив при этом недюжинное проворство. Грубо схватив девушку за запястье, он резко притянул ее к себе, попытавшись поцеловать, и тут же отпрянул, получив звонкую пощечину.
Оплеуха пришлась слева по челюсти и щеке Оснецкого, только вчера пострадавшей от Славкиного пушечного удара. Защищая свою честь, била юная воительница от души, так что ее собственную ладонь обожгло болью от столкновения с каменно-твердой головой настырного поляка.
Удар, пусть и не особо сильный, угодил точно по больному месту, вызвав у того недолгую потерю ориентации в пространстве. Зрение Яшки помутнело, все тело охватила слабость, голова заполнилась пронзительным, неумолчно-давящим гулом.
Варя, мгновенно оценив эффект от своей хлесткой затрещины, не растерявшись, вырвала руку из ослабевших, но все еще цепких пальцев кучера и бегом бросилась к черному ходу в магазин. За порогом ее ждала, поджав узкие губы, сама хозяйка — мадам, или, как ее все называли, фрау Ангела Мериин, наблюдавшая всю сцену через приоткрытую дверь.
— Оценив ваш несомненный талант и вкус, я приняла вас на службу, Барбара, а вы так беспардонно компрометируете безупречную репутацию моего благопристойного и респектабельного заведения. — Не сдержавшись, и словно желая подчеркнуть важность своих слов, она добавила на немецком. — Sie haben mich und meinen Salon kompromittiert!* Вы уволены. И впредь попрошу устраивать личную жизнь и разыгрывать интрижки подальше отсюда. Вот расчёт, — она достала из ридикюля пятирублевку и протянула её задохнувшейся и мгновенно вспыхнувшей от оскорбительных и несправедливых обвинений девушке.
Справившись с обуревающими чувствами, подталкивавшими её дать резкую и решительную отповедь надменной немке, Варвара, как можно спокойно и сдержанно, ответила, предпочтя оставить последнее слово за собой:
— Прекрасно. Можете не беспокоиться, больше я у вас не появлюсь. Прощайте. — Гордо ответила мадмуазель Белозерова. На мгновенье ее охватило сильное желание не принимать деньги или вовсе бросить их к ногам чопорной дойчефрау. Но здраво рассудив, что средства заработаны честным трудом и к тому же будут совсем не лишними в их с матерью стесненных обстоятельствах, приняла ассигнацию из рук г-жи Мериин. Подхватив свою шляпку и сумочку, она без промедления покинула шляпочный магазин через парадный вход. Выйдя прямиком на Любинский проспект, она сразу повернула к Железному мосту, твердо намерившись поскорее оказаться в стенах родного дома, десять лет назад выстроенного отцом на одной из тихих улочек, стоящего по другую сторону Омки Ильинского форштадта.
Выстукивая частую дробь каблучками по брусчатке, она раздраженно и решительно пообещала себе впредь ни в какие торговые заведения и конторы не наниматься, как бы ее не упрашивали и каким бы жалованием не завлекали. «Буду давать частные уроки. Пойду корректором или даже наборщицей в издательство. А может, и вовсе начну писать статьи для газет…» — мысленно перебирала она собственный, не такой уж и обширный список вариантов получения дохода.
Как ни старалась Варвара идти быстрее, не желая новой встречи с лихачом-извозчиком, нарушившим то, что на английском удачно называют «прайвеси»*, иначе говоря, неприкосновенность границ её надежно охраняемого и сберегаемого личного пространства. Но тот, позабыв обо всех приличиях и вконец распоясавшись, пустился бегом за своей «богиней». И быстро нагнал Варвару.
Спасало ее пока что, на собственный взгляд, лишь то, что здесь, в самом центре города, в разгар дня их окружало множество прохожих, а поблизости и вовсе стоял знакомый городовой.
Яшка, вновь оказавшись рядом с предметом своего страстного обожания, уже не замечая ничего вокруг, выбросив ставший ненужным букет и небрежно сунув в карман обручальное кольцо, постарался снова ухватить непокорную красавицу за руку и остановить.
— Постой, никуда ты от меня не уйдешь! Ты моя! — Приблизившись, горячечно зашептал он.
— Трофим Иванович, — громко обратилась Белозерова к городовому, уклонившись от очередной попытки Оснецкого поймать ее запястье и демонстративно игнорируя его. — Помогите. Этот мужик, кажется, обезумел. Избавьте меня от его нестерпимого хамства. Прошу вас.
Городовой, громко откашлявшись, промедлив поначалу, но видя, что поляк никак не успокоится даже на глазах у всей приличной публики, идущей по проспекту, безо всякой охоты сделал шаг и встал между лихачом и объектом его безудержной страсти.
— Слышь, Яков Валерианыч, охолони. Нехорошо. — Неожиданно уважительно и мягко принялся он увещевать разошедшегося «жениха», — Всё как есть доложу Фрол Фомичу о твоих безобразиях.
Слова, обращенные к откровенному хаму и хулигану, сама манера речи обычно строгого и сурового стража порядка настолько поразили Варвару, что она несколько мгновений оторопело стояла, не понимая, что происходит вокруг и как такое возможно. Оснецкий же, не обращая никакого внимания на уговоры городового, продолжал рваться к своей «невесте», пытаясь обойти Трофима Ивановича, но рук пока не распускал и в драку с полицейским, неизменно перекрывающим ему путь, не вступал.
— Иваныч, уйди от греха. Иначе всем худо будет. — Сипло прорычал Якуб, отталкивая руками служителя закона.
У Вари появилось ощущение, что полицейский начинает уступать, словно испугавшись угроз. Она, отойдя на несколько шагов, оглянулась, ища пути спасения. И с огромной радостью и облегчением увидела приближающийся казачий конный патруль, во главе которого ехал двоюродный брат ее матери, есаул Владимир Черкасов.
— Дядя, Владимир Исидорович, как же я вас рада видеть, — Еще издали начала она приветственно махать рукой и вымученно улыбаться.
— Здравствуй, Варвара Дмитриевна. Давненько не встречались, а ты все хорошеешь и хорошеешь. Все ли у тебя, племянница, слава Богу? — Огладив пышную седоватую бороду, спросил, подъехав поближе, казачий офицер. — Как сестрица моя поживает, Елена Георгиевна? — Еще раз оглядев взволнованную девушку, отметив и близко стоящего городового, и удерживаемого тем франта, он задал новый вопрос. — Не случилось чего? Нужна ли моя помощь?
— У мамы все хорошо, она будет рада, если вы заглянете к нам на чай. И да, дядя. Меня преследует этот обезумевший человек. И я никак не могу сама избавиться от него.
Обернувшись к ординарцу, он распорядился:
— Говоров, сопроводишь мою племянницу, мадмуазель Белозерову, куда она укажет и мигом назад. Понял?
— Есть! Как не понять, ваше благородие.
— Исполнять! — Обернувшись к Варе, Черкасов продолжил. — Варвара Дмитриевна, все будет в порядке. На днях заеду к вам. Поклон матушке.
— Благодарю вас, Владимир Исидорович, обязательно передам. Будем ждать.
— С Богом. В добрый путь.
Подождав, пока племянница и сопровождающий отойдут подальше:
— Охолони. — Жестко, тоном, не терпящим возражений и пререканий, приказал есаул. — Или ногайки отведаешь. Узнаю, что еще раз заступишь дорогу моей сродственнице, не сносить тебе, извощик, дурной головы. Пшел отсюда!
— Не пугай, не те времена нонче! — попытался огрызнуться гонористый поляк.
— Что ты сказал, курвин сын? — изумился есаул. — Да я тебя! — И, дав коню шенкелей, резво наехал на упрямого строптивца, силой удара отбросив на несколько шагов и едва не сшибив того с ног. Будь для разгона больше места, кто знает, глядишь, и зашиб, затоптал бы своим аргамаком наглеца до смерти… — Ну-тка, братцы…
Яшка, ошеломленный силой удара и быстротой расправы, растерянно и молча стоял, потирая ушибленную грудь, не понимая, что делать.
Черкасов, видя, что щеголеватый и расфуфыренный мужик не желает слушать приказа, уже собрался приказать казакам схватить и отвезти строптивца для начала в кордегардию, где уже без лишних сантиментов от души выписать плетей за неподчинение воинскому начальству.
Но тут Оснецкий, словно очнувшись, весь как-то сгорбился, заметно побледнел, разом растеряв наглый и самоуверенный вид. Пятясь, он отступил еще на несколько шагов.
— Так-то лучше. — Заметив перемену в кучере, удовлетворенно отметил есаул, давая знак своим бойцам, уже готовым скрутить хама, остановиться.
Якуб, с бессильной злобой блеснув налитыми кровью глазами, на этот раз промолчал в ответ. Развернувшись, он медленно побрел по дороге к оставленной в подворотне пролётке, загребая еще недавно блестящими штиблетами уличную пыль. На душе его было пусто и черно.
— Ежли моей не будет, то и ничьей! — Дал он себе жестокий и страшный зарок.
Есаул, дождавшись, пока дебошир скроется в арке ворот, на прощание, бросив исполненный презрения взгляд на стоящего поодаль и никак себя не проявившего городового, пригрозил тому плеткой:
— Трус хуже изменника.
И дав резвому коню шенкелей, завернул поджарого гнедого аргамака на Шпрингеровскую*, в сторону Крепости.