Казаки патруля стройной колонной последовали за своим командиром, скаля зубы в ухмылках и насмешливо поглядывая на незадачливого жениха и пристыженно опустившего голову стража порядка.
*Прайвеси — все аспекты частной жизни, индивидуального бытия человека: интимный мир, сферу личных отношений, неприкосновенность частной переписки, дневников и т. д.
*Шпрингеровская — ныне Партизанская. Одна из старейших улиц города, идущая от берега реки прямо в центр Омской крепости.
* Sie haben mich und meinen Salon kompromittiert. — Вы скомпрометировали меня и мой салон (нем.).
Егор, в очередной раз успев бойко расторговать весь запас газет в своей укладке, как раз собирался бежать за новой пачкой, когда увидел вылетающую из лавки мадмуазель Белозерову. Он, было, окликнул ее и даже для верности помахал ей рукой, но она все равно его не заметила.
Удивившись такому повороту дел, парнишка уж было хотел обидеться на прежде неизменно приветливую и добрую барышню, но тут увидел бегущего за ней следом Яшку-лихача с изрядным, пусть и замазанным пудрой бланшем на щеке.
Дальнейшее Егор наблюдал стоя совсем близко и готовый в случае крайней необходимости встать на защиту Варвары Дмитриевны, хоть и понимал всю тщетность и даже опасность такого вмешательства, и в который раз попеняв себе на собственную тщедушность и слабосилие.
Когда все разрешилось благополучно, он не без облегчения выдохнул и задумчиво почесал в затылке, размышляя, что же теперь делать?
Догонять Варвару — точно ни к чему, проследить за извозчиком? А что толку? Да и за то время, что он стоял, Оснецкий успел выехать из арки на проспект и, не мешкая, зло прикрикнув на жеребца, погнал свою коляску на гору. Его роскошный, сияющий лаком и начищенной до блеска бронзой, экипаж, запряженный статным, чистой крови орловским рысаком в щегольской сбруе, увешанной звонкими бубенчиками, катился, мягко принимая выбоины булыжной мостовой дутыми шинами, унося своего дважды битого хозяина подальше от места его позора, в сторону городского базара.
Так что больше и думать нечего, пришлось бежать к издательству, за очередной порцией свежей прессы.
— Ну, вот мы и пришли, — с облегчением вздохнула Варя, добравшись до дома, после чего обернулась к казаку и горячо его поблагодарила.
— Спасибо. Не знаю, чтобы я делала, если бы не вы с дядей.
— Да что вы, барышня, — сконфузился провожатый. — Нам это совсем не трудно, можно даже сказать, приятно.
— Не желаете ли чаю?
— Благодарствуйте за предложение, а только господин есаул велели мне сразу же возвращаться. Он у нас страсть какой строгий, так что не обессудьте.
Договорив, он почтительно приложил ладонь к мохнатой папахе, как бы отдавая честь, после чего лихо, почти по цирковому артистично, развернул коня и, залихватски-оглушительно свистнув от избытка чувств, вихрем помчался по пыльной улочке.
Мадмуазель Белозерова, попрощавшись с сопровождавшим ее казаком, поднялась на крыльцо и открыла дверь. Родной дом встретил ставшей привычной, особенно после отъезда брата, тишиной. Оставив шляпку в полутемной прихожей, по длинному коридору прошла прямиком в кабинет отца. Сюда Варя перебралась уже больше года назад, сразу после окончания гимназии, сделав своей резиденцией и обителью. Спала на диване, занималась, читала, временами принимала учеников, приходящих на уроки.
Три широких окна с узкими простенками, смотрящие на густые кусты сирени, входная дверь напротив и печь-голландка, облицованная белыми изразцами, в углу. Одна из боковых стен полностью отдана под книги, на другой во всю неохватную ширину развернулся огромный восточный ковер с висящей ровно по центру шкурой снежного барса, добытого отцом на охоте в предгорьях Гиндукуша во время экспедиции в Туркестан. Вокруг густого бело-пятнистого меха дикой кошки размещалась целая коллекция азиатских сабель, кинжалов и ножей. От всего этого клыкасто-когтистого, смертоносно-опасного и бритвенно острого великолепия исходил едва уловимый, но стойкий запах дикого зверя, шерсти и старого железа.
Она уселась в кресло, стоящее за тяжелым, крытым зеленым сукном рабочим столом и, расстегнув несколько верхних пуговичек на блузке, откинулась всем телом, прижавшись к прохладной коже спинки затылком. Прикрыв глаза, некоторое время просто сидела так, стараясь окончательно и полностью прийти в себя, вернуть душевный мир и покой. Выходило плохо. В голове настойчиво кружились мысли и образы пережитого недавно.
В какой-то миг так явственно представился навязчивый ухажер, что ее непроизвольно передернуло от омерзения и злости. Захотелось крикнуть всему миру: «За что вы так со мной?! Оставьте в покое! Просто уйдите! Не смейте прикасаться ко мне, не пачкайте своими похотливыми взглядами!» Но никто ей, конечно же, не ответил.
Чтобы совладать с бурей эмоций, Варя открыла верхний ящик стола и вынула два необыкновенно четких фотографических снимка. Первый — 1882-го года с еще совсем юным губернским секретарем Белозеровым. Сделанный в Туркестане в восьмидесятых годах 19-го века, где Дмитрий Сергеевич в чине 13 класса начинал свою службу. Приехал он туда вскоре после героического и победного похода армии Скобелева, завершившегося взятием Геок-Тепе и присоединением туркменских земель к Империи.
В охотничьем костюме, с тяжелой винтовкой в руках, гордый и довольный над только что добытым им лично «царским» трофеем — тем самым горным барсом, чья шкура и теперь украшала стену кабинета. Таким запечатлел его фотообъектив.
Отец Вари был с юных лет страстным охотником и метким стрелком, любившим и понимавшим оружие и повадки дикого зверья. Позднее он и детей обучал огневому бою и премудростям выслеживания дичи. Примером тому может послужить история о том, как, несмотря на горячие возражения супруги, Елены Георгиевны, он предпочел купить дочери на восьмилетие не куклу, а пневматическую винтовку.
За годы службы в Центральной Азии отцу Варвары удалось собрать замечательную коллекцию восточного оружия. С ней и десятком тяжелых стопок книг, получив новое назначение, Белозеров-старший и перебрался в Омск.
Вскоре холостой коллежский секретарь обзавелся семьей, а спустя еще два года — в 1891, родился их с женой долгожданный первенец — чудесная, улыбчивая, спокойно-молчаливая синеглазая малышка, с первого взгляда и навсегда покорившая сердце отца.
К началу 20 века Дмитрию Сергеевичу удалось собрать необходимый капитал для постройки собственной, пусть и небольшой, городской усадьбы в элитном Ильинском форштадте[3]. Так что наступающий 1903 семья встречала с роскошно-пышной ёлкой, увешанной игрушками, конфетами, яблоками и мандаринами уже в собственном доме. И все бы хорошо, но словно из раскрытого ящика Пандоры на Россию хлынули бесконечной чередой беды. Японская война, Цусима, потеря Порт-Артура, Кровавое Воскресенье. Началась революция. Забастовки, стачки, протесты и демонстрации, восстания и уличные бои, а вместе с ними и настоящая безумная эпидемия политических убийств в Российской Империи[1].
Второй фотоснимок был сделан в самом модном омском ателье 10 октября 1906 года. Папа, мама, пятнадцатилетняя Варвара и ее младший брат — тринадцатилетний Николка. Все вместе, дружные, улыбающиеся и счастливые несмотря ни на что. Так вышло, что именно эта фотокарточка стала последней общей для семьи Белозеровых.
Пятнадцатого декабря 1906 года трое террористов набросились на недавно назначенного в Акмолинскую[2] область генерал-губернатора Литвинова. Белозеров-старший, шедший под руку с дочерью по заснеженной улице, оказался лишь случайным свидетелем трагедии. Но постарался помешать действиям стрелявших и, несмотря на то, что сам был безоружен, решительно бросился на помощь гибнущему генералу.
Он почти успел ухватить одного из нападавших за руку, но, получив от его подельников несколько пуль в упор, упал, сраженный, на снег. Революционеры, «исполнившие приговор народа», скрылись. Преступников пытались преследовать, но решительно настроенные убийцы безжалостно расстреляли полицейского и случившегося поблизости приказчика. Позднее их так и не нашли.
Варя потом несколько месяцев не могла прийти в себя, часто плакала, ей снились кошмары. Постепенно боль от потери самого близкого ей человека стала если не слабее, то привычней. Нет, она не ушла, а словно свернулась где-то в самой глубине юного сердца, лишь иногда болезненно напоминая о себе. И все же память об отце всегда утешала и давала Варваре Дмитриевне силы.
Вот и теперь, она долго вглядывалась в родные черты и, едва заметно шевеля губами, еле слышным шепотом делилась с дорогим ее сердцу образом отца своими бедами и заботами.
С тех пор минуло почти четыре года. Варвара успела окончить с отличием Первую омскую женскую гимназию. Из неловкой и угловатой девочки-подростка она преобразилась в настоящую красавицу. Брату недавно исполнилось семнадцать[4]. Он уже несколько лет был страстно и бесповоротно влюблен в авиацию. Узнав, что в Киевском политехническом институте уже пять лет действует воздухоплавательный кружок[6], он без колебаний подал туда документы, успешно прошел вступительные испытания и умчался на скором поезде в третью столицу Империи.
Они остались с мамой вдвоем. Жить приходилось на пенсию, выделяемую по смерти чиновника 9 ранга (титулярного советника) Империей семье, потерявшей кормильца. Сумма выходила невеликая — сорок рублей в месяц. На скромную жизнь вроде бы и хватало, даже постоянную прислугу — кухарку могли себе позволить.
В этом, 1910-ом году, Варвара рвалась, вслед за братом, ехать учиться. Стать врачом или ученым-химиком, или фармацевтом, но на оплату образования и проживания вдали от родного дома разом для двоих детей отцовской пенсии уже не хватало. Что делало вопрос поиска работы или службы, с перспективой накопления необходимого запаса средств, принципиальным и насущным.
Время не ждёт, этот урок она вынесла из трагической гибели отца раз и навсегда. Следовало успеть как можно больше сделать и достичь. Между тем возможность выгодно выйти замуж «за человека со средствами и положением» ее совершенно не привлекала. Так что вариант личной карьеры представлялся Варе единственно приемлемым.