К сожалению, обстоятельства, связанные со все возрастающей досадно-ненужной и мешающей ей настойчивостью поляка-извозчика, возомнившего себя едва ли не потомком древнего шляхетского рода и ровней Варвары Белозеровой, привели к вчерашнему досадному инциденту и сегодняшнему скандальному увольнению.
Вспомнив уличную драку, причиной которой она косвенно оказалась, Варя досадливо поморщилась. Это было лишним и совсем не нужным. Но то, как рослый и плечистый незнакомец ловко и смело разделался с Яшкой, особенно теперь, после всего произошедшего, доставляло ей некоторое мстительное удовлетворение. А припомнив свою такую удачную оплеуху, выданную лихачу, она так явственно представила себе растерянное и ошеломленное выражение рожи Оснецкого, что, не сдержавшись, прыснула со смеху.
Понятно, что такой феерический эффект стал возможен благодаря вчерашнему сокрушительному удару незнакомца. Мысли поневоле и словно сами собой перескочили на него. Она не увидела в этом совершенно неизвестном ей человеке грубой назойливости. «Он» смотрел не так, как другие. Уважительно, спокойно и без малейшего оттенка пошлости или вожделения.
«Он» столько стоял и смотрел, что она в какой-то момент не смогла удержаться и из любопытства подняла глаза. Взгляды их встретились. Нет, никакого мгновенного чувства, как обычно пишут в романах, никакой особой искры в этот миг между ними не случилось. Но в его глазах она прочла не только восхищение, но и разум, и глубину.
«Хотя, быть может, я сама это придумала? Вздор. Что можно разглядеть за секунду? Не придумывай», — решительно приказала себе. И тут же мысленно возразила. «Но признайся, пусть одет незнакомец был как приказчик, но в нем ощущался порядочный и воспитанный человек из общества. И если мы увидимся вновь, тогда…» она не стала договаривать даже мысленно, потому что и сама не могла сказать, что будет «тогда».
— Сейчас важно другое, — негромко и твердо произнесла она, глядя на фотографию отца, — Папа, мне нужен доход и служба. На частных уроках много не заработать. Что же мне делать?
Варя, накручивая длинный локон на палец, задумчиво оглядела кабинет, в котором почти все осталось по-прежнему, за вычетом трех вещей: большого зеркала с пуфиком у окна, мольберта и игрушечного коттеджа.
Аккуратный деревянный домик с крышей и двумя печными трубами привезли специально для нее из Франции. Сделал этот красивый жест старый друг отца, прежде служивший с ним в Туркестане. Направляясь из Петербурга в Харбин по Великому Сибирскому Пути, он заранее запланировал встречу в Омске с Дмитрием Белозеровым и его семейством, заготовив для всех прекрасные подарки.
Коттедж состоял из пяти комнат, разместившихся на трех этажах. Обои, мебель, зеркала, картины, канделябры, кукольные фигурки членов аристократического семейства и их прислуги, камины, окна с портьерами на открывающихся передних створках дома-ящика и даже маленькая собачка на кухне.
Тогда, в семь лет, получив подарок, она пережила такую нежданную радость, и от того особенно глубокий и всеохватный душевный подъем, что запомнила это особое чувство на всю жизнь. Теперь, спустя двенадцать лет, повзрослев, Варвара, конечно, совсем позабыла о куклах, но память о том волшебном миге осталась. Потому и домик перекочевал вслед за ней в новые апартаменты. В том числе и как память об отце.
Что-то зацепилось в ее голове при взгляде на старую игрушку, которую она в свой черед твердо намеревалась передать собственной дочке или дочерям… Словно отец напоминал о чем-то важном и очевидном. Точно! Как она могла не сообразить?
— Папа, я ведь могу обратиться к твоему старому знакомому Леониду Федоровичу Минееву! Там, конечно, требуются топографы. Но, может быть, он, в память о товарище и коллеге, найдет место для его дочери? Помнится, раньше Леонид Федорович у нас почасту бывал. Вот только давненько не заходил. Что и понятно. Зачем это ему? Решено! Завтра же пойду просить места! К тому же он, как я слышала, недавно выслужил чин коллежского асессора и теперь заведует технической частью Переселенческого правления. Пусть и не самый значительный класс табели о рангах, а все-таки. Их высокоблагородие. Тем более, это совсем рядом, на Костельной. Далеко ходить не придется. Попрошусь в писцы или машинистки.
Приняв решение, Варя даже ощутила внутреннее облегчение, словно сняла камень с души. Она и не замечала, как давила на нее неопределенность. Зато теперь все стало ясным и понятным. Есть цель — надо действовать!
[1]эпидемия политических убийств — по различным оценкам в период с 1901 по 1912 год в России в ходе развернувшегося террора было убито и ранено свыше 17 тыс. человек. В 1906–1907 годах «политическое насилие» достигло наибольшего размаха. По данным полиции, в среднем в день погибало до 18 человек. Гибли по долгу службы не только жандармские приставы и, как тогда принято было говорить, нижние полицейские чины, но и министры, губернаторы и их заместители, генералы и строевые офицеры, священнослужители, врачи, инженеры, изобретатели, купцы и коммерсанты, волостные старосты и простые рабочие.
[2]Акмолинская область — Омск и омский уезд формально входил в обширную Акмолинскую область, но фактически все органы управления оставались в Омске, так что там одновременно находились и областные, и краевые власти (всего Степного края).
[3]Ильинский форштадт — небольшой район старого Омска вокруг Пророко-Ильинской церкви и генерал-губернаторского дворца. Границы его — угол стрелки Иртыша и правого берега Оми, улица Аптечная (сегодня часть К. Маркса), часть улицы Новая (от угла Кадетского корпуса) и Никольского проспекта от площади у Никольского казачьего собора.
[4]исполнилось семнадцать — в царской России пенсия умершего отца на мальчика выплачивалась до достижения им 17 лет. Для дочери — 21 года.
[5]в битве 1805 г. при Аустерлице французы захватили 30 русских знамен. «Знамя было в опасности, его спасли поручик Белозеров и подпоручик Готовский. Видя, что французы бросаются на развевающееся знамя с намерением захватить его, поручик Белозеров и подпоручик Готовский с небольшой кучкой людей смело отбили французов, затем сорвали полотно с древка и таким образом вынесли его из боя. За свой подвиг офицеры эти получили ордена Святой Анны 3-й степени. Из книги «Краткая история 11-го Гренадёрского Фанагорийского Генералиссимуса князя Суворова полка. 1790–1890».»
[6] В Киевском политехническом институте императора Александра II с 1905 года существовала «Воздухоплавательная секция» механического кружка, организованная профессором Н. Артемьевым, учеником Н. Е. Жуковского. В 1908 году из секции выделился кружок математика и энтузиаста воздухоплавания Н. Б. Делоне, членом которого и стал Игорь Сикорский.
[7]ракета — Racquet (англ), принятое в начале двадцатого века наименование теннисной ракетки.
[8]Дмитрий Сергеевич Белозеров — потомственный дворянин, служил с 1882 по 1906 гг по гражданскому ведомству сначала в Туркестане, затем в Омске — в Акмолинском областном переселенческом правлении в чине титулярного советника. Пенсия ему полагалась при полной выслуге 85,80 рублей. Но выслужил он только 16 лет, что давало право только на половину от этой суммы (не более 60 руб). Семье после его гибели досталась половина от этой суммы плюс от второй половины по трети на каждого из несовершеннолетних детей. 1/3 Варваре и 1/3 брату. После отъезда Николая им с матерью полагались — 30+10=40 руб в месяц (было 50).
Глава 11
Хворостинин, 7 сентября 1910, Омскъ, полицейский участок № 3
Пристав Максимов — глава третьего полицейского участка — как хорошо знали его подчиненные, был грозен, скор на расправу, гневлив, но при том отходчив. Служители закона боялись и одновременно уважали своего начальника. Сейчас же он источал заметное неудовольствие, в сгустившейся атмосфере трещало от накопившегося напряжения, и время от времени словно бы грохотали близкие раскаты грома, как перед настоящим разгулом стихии. Дело легко могло перейти в настоящий разнос и выписывание всем «строгачей» полной мерой.
Подчиненные, принимая, словно сверхчувствительные антенны, флюиды сурового настроения начальства, тянулись по стойке смирно и преданно ели глазами своего «Зевса-громовержца».
Утренний осмотр тюремных камер выявил грубейшие нарушения правил содержания под стражей для политических заключенных. Мало того, что эсдэки сидели в общей камере с пьяницами и уголовниками, они там находились еще и вдвоем.
— Трофимов, это что еще за бардак?! Почему «политические» в общей камере?
— Осмелюсь доложить, ваше высокоблагородие, местов не хватает. — Не без подобострастия бойко отрапортовал городовой.
— Используй карцер, — мгновенно распорядился пристав третьего участка. Просторечие малограмотного подчиненного вызвало на его лице привычную гримасу.
— Николай Васильевич, там по приказу Фрол Фомича сидит бузотер один со вчерашнего вечеру.
— А сам Канищев где?
— Дык вы сами изволили ему увольнительную на день выписать.
— А, я и правда запамятовал… Так что с тем арестантом?
— Не могу знать. А их благородие Фрол Фомич сказывал, мол, подрался прям на Любинском. Злой до крови. И документов при нём нет.
— Настолько опасен? Буен? Ерунда какая-то. — Отмахнулся Максимов. — Переведи его к прочим арестантам, а в карцер как там его… — Пристав наморщил лоб, припоминая фамилию, заглянул в бумаги и четко распорядился. — Фомина Степана Николаева.
— А второго, ваше высокоблагородие, куды?
— Голубева? Раз мест пока нет, пусть со всеми посидит, глядишь, не успеет разагитировать, — он хмыкнул задумчиво, — а завтра следует запросить перевода обоих «политических» в тюремный замок[1]. Пусть Канищев подготовит бумаги и организует дело. Всё уяснил, Трофимов?
— Так точно, ваше высокоблагородие, — вытянувшись, отозвался городовой.
— Так чего ждешь, исполнять!
— Есть исполнять! Разрешите идтить?
— Иди уже, — опять поморщившись, устало распорядился Максимов.