выше колена в грязи, и просто отказываются сдвинуться с места, не в силах поднять ног, спускались с седел и обреченно садились рядом.
Среди всего этого отчаяния бродил огромный русский в своей мятой кирасе, с бьющим по ногам мечом — его кобыла тоже отказывалась поднимать ноги, и он шел пешком, волоча на ногах пудовые комья, но совершенно не обращая на них внимания.
— Давайте, двигайтесь! — Он то наваливался плечом на окончательно засевшую кибитку, проталкивая ее на несколько шагов вперед, то нахлестывал вставшую посреди дороги лошадь — Не спать. Двигайтесь, двигайтесь.
— Это шайтан? — не выдержал один из воинов. — Он хочет утопить нас! Заманить и утопить в грязи.
— Не пойдем! Не пойдем дальше, — поддержали его товарищи.
— Кто не пойдет? — Тирц ухватил одного из крикунов и рванул к себе, едва не выдернув из седла. — Кто сказал: не пойдет?!
Позади послышался характерный шелест выдергиваемой из ножен стали, и Тирц качнулся в сторону, перехватывая татарина за пояс, и перекинул через себя, подныривая вперед.
Клинок, который предназначался его голове, рассек ватный халат бунтовщика, глубоко погрузившись в тело, а русский, перехватывая кисть у самой рукояти сабли, качнулся в обратную сторону, одновременно поворачивая весь корпус вправо. Татарин остро взвизгнул, вылетая из седла, вскочил, с изумлением глядя на свою скрючившуюся из-за разрыва сухожилия руку.
— Кто еще хочет повернуть, уроды? Ну?! — Менги-нукер, раскинув руки, повернулся из стороны в сторону. — И запомните, трусливые шакалы: степь одинакова везде! Мы десять дней в пути. Повернете назад — успеете сдохнуть десять раз. Пойдете вперед: получите золото и баб. Ясно? Это чей род взбунтовался?
В несколько шагов он одолел расстояние до мурзы в железной шапке и синем халате, схватил его за загривок и, приподняв над седлом, скинул в грязь, наступив глиняным комом на грудь:
— Еще хоть звук от твоих людей услышу, яйца оторву и вместо усов повешу. — Тирц огляделся по сторонам и громко завопил: — Двигайтесь вперед, уроды! Шевелитесь, немощь татарская! Вы будете делать то, что я говорю, или сдохнете все до единого. Плакать поздно! Вперед!
Лошади, теряя силы, падали на бок и откидывали головы, не желая подниматься. Многие воины, не выдержав гонки, сами слезали в грязь и садились, ожидая смерти, желая отойти в иной мир хотя бы без лишних мук — но большинство сознавали, что выбора нет.
Они должны поверить Менги-нукеру, тому, что он знает, куда их ведет, и дойти. Потому, что на другой чаше весов лежала только неминуемая смерть в глинистых просторах. Поэтому обоз продолжал шаг за шагом ползти вперед, отмечая свой путь десятками трупов людей и лошадей — хотя на его пути еще не встретилось ни единого врага.
Усадьба Варлама Батова оставалась на острове примерно полторы недели. Вода поднялась почти до самого вала, наполнив ров, и со стен можно было наблюдать, как мимо проплывают большие, полупрозрачные голубые льдины, вымытый из каких-то лесов валежник, отдельные, растопырившие корни, стволы. Однажды даже Юля заметила деревянное корыто какой-то белой, вышитой красной нитью тряпице внутри — значит, не одни они на белом свете, есть еще где-то живые люди.
А вот рыбы в погребе так и не появилось. Варлам заглядывал туда по несколько раз на дню, но под нижними полками лишь немного подмочило пол, да чавкала под ногами размокшая земля.
— Ерунда, — в конце концов, махнул рукой он — Ближе к осени земли на дно примерно по колено накидаем, и не станет больше ничего подтапливать. Только напугала ведьма молодая.
А вода уже начала уходить, обнажая свежевымытые луга, леса, поля. Тимофей выволок спрятанную в сени в каком-то углу соху и принялся проверять крепеж оглоблей и остроту лемеха. Вместе с ним собирались отмерить себе новую землю под пашню Павленок и Никита. Правда, в усадьбе оставались еще трое освобожденных из татарского полона пленников, не захотевших уходить в опасную Саранскую волость, к неспокойным мордовским лесам, вдова смерда Лапунина Софья, да Касьян с Баженом — молодые смерды, всегда ходившие со старым боярином Евдокимом Батовым в походы и хорошо сошедшиеся с Варламом.
Смерды что ни день, ходили трогать землю; тыкали в нее пальцы у реки и у леса, убредали до сенокосных лугов, ожидая, пока подсохнет кормилица и настанет пора выводить лошадей в поле.
— Ладно, сердешные, — наконец сжалился над ними Варлам. — Завтра спозаранку поедем наделы вам нарезать. Как подсохнет, сразу и распашете. Потом, до первого сенокоса, как раз избы поставить успеете. А к осени уже и хозяйство живое получится.
За три дня войско смогло пробиться от силы на двадцать верст пути — и вышло к реке. Измученные кони входили в воду, хватали губами прибрежную болотную траву, жевали тонкие ветви кустов, хрустели камышами и пили, пили, пили. Казалось, им хочется высосать всю воду до последнего глотка.
— Что это за место? — напившись в числе первых, подошел в восседавшему в седле Девлет-Гирею русский.
— Оскол, — раздельно произнес татарин. Вдоль него мы обычно ходим на Московию. Изюмский шлях.
— Значит, немного осталось?
— Половина пути.
Река принесла воинам надежду: вода — это жизнь, и всегда радует живую душу. К тому же, стремительное течение легко и быстро смывало с сапог грязь, которую каждый из участников перехода успел возненавидеть на всю оставшуюся жизнь.
— Река! — неожиданно хлопнул себя по лбу Менги-нукер. — Вода! Мы можем двигаться по воде вдоль берега. Здесь, я смотрю, сплошной песок, не увязнем.
— По дну? — покачал головой Девлет. — Да та же сплошь…
Действительно, какая разница, что на дне реки полно ям, омутов, что она петляет, и временами берег оказывается слишком крут? Зато в ней нет глины! А отдельные непроходимые места можно обойти посуху если это можно так назвать.
— Повелеваю! — привстал на стременах бей. — Далее войско пойдет вдоль берега по воде!
Он покосился на русского, но тот не отреагировал ни единым жестом. Может, ему и вправду безразлично, что Гирей выдал его идею за свою?
По песчаному дну повозки ехали, едва не опрокидываясь набок, колеса постоянно натыкались на невидимые камни, проваливались в промоины, кони оступались — но по сравнению с глиной все это казалось сущими пустяками. До вечера таким образом, лишь иногда огибая по степи подходящие к самому срезу омуты и крутые откосы, войско одолело почти пять верст. На следующий день — еще десять.
Теперь больше не требовалось каждый вечер резать изможденных лошадей. Мяса в котлах стало намного меньше, но никто не роптал — лучше пробираться голодному по песку, чем сытому по глине. Тихий недовольный ропот и злоба во взглядах рассеялись. Теперь все снова верили, что Девлет-Гирей ведет их к славе и добыче. А спустя семь дней, огибая очередной омут, они обнаружили перед собой не глинистую корку, а густое переплетение травяных корней, чавкающее под ногами, но не налипающее на копыта.
Дерн. Размокшая степь осталась позади.
— Сон мне сегодня странный приснился, боярыня, — тиская привычными руками тесто, сообщила Мелитиния. — Будто новое половодье наступает. Но накатывается не сверху вниз по реке, а снизу вверх. И черное все, совершенно черное. Странно, правда?
— Странно, — согласилась Юля, все мысли которой были сейчас с Варламом, отправившимся размечать смердам участки. — С чем пироги будут?
— Пряженцы с мясом, а расстегаи с капустой.
— С рыбой давно не делали, — кивнула боярыня и поднялась из-за стола. — Поеду, проверю, как верша стоит. Как зиму пережила, как ледоход. К обеду вернусь.
В свои ежедневные осенние прогулки за уловом Юля успела протоптать хорошо заметную дорожку, которая сейчас и привела ее прямо к садку.
Плетеные щиты почти не пострадали: пару из них просто опрокинуло, да еще один, направляющий, возле самого садка, исчез. Даже странно — не то, что исчез, а то, что только один. Зимой верхние концы прутьев верши вмерзли в лед и, по логике вещей, должны были либо уплыть вместе со льдинами во время ледохода, либо, если прибрежный лед устоял на месте — всплыть вместе с ним во время половодья.
В первый момент Юля даже захотела влезть в реку и поправить снасть, но вовремя спохватилась: вода-то еще ледяная. Голой сунешься — дуба дашь; в одежде полезешь — переодеться не во что.
— Смердов потом загоню, — решила она. — Разведут костер на берегу, щиты поставят, потом по стакану водочки на рыло — и к огню отогреваться. Ничего с ними не случится. Только выпивке обрадуются.
Вот только водки в усадьбе не имелось. Ни капли. Юля этим вопросом как-то не интересовалась, Варламу тоже было не до того. Смерды… Ну, эти как дети малые, все за них решать надо. Эти, может, и захотели бы, да кто их спрашивать станет? А водку иметь дома надо — хотя бы в медицинских целях. В качестве антисептика, если мха болотного мало окажется, или для растирания и согрева. Придется все-таки человека в Оскол посылать. Или самой перегнать?
Боярыня попыталась вспомнить, как получают водку. Нужно вскипятить бражку и прогнать пар через охлажденный змеевик. Змеевика в хозяйстве нет, но коли кузнец способен выковать ствол, почему бы ему не состряпать и трубку? Можно осаждать пар на донышко котла с холодной водой внутри, и подставить снизу тазик, чтобы было куда самогону капать. Потом пропустить первач через березовые угли. А можно не пропускать — так… Раны протирать…
Пожалуй, сделать водку самому действительно несложно. Главное — бражку отстоявшуюся иметь. А сладкого в доме нет. На чем бы поставить?
Юля посмотрела вниз по реке и вспомнила сон Мелитинии. Поднимающееся снизу черное половодье… К чему бы это? Черное, поднимающееся снизу, от истоков рек, разливающееся по земле…
На миг ей показалось в этой картине что-то знакомое, неприятно-жутковатое. Темное, заливающее все вокруг, топящее, проникающее в погреба, подвалы и подполы, дома… И тут она вспомнила вонючего осклабившегося ногайца в темном, сальном, никогда не стиранном халате неизвестного цвета.