— Знахарку! Скорее! — Гирей вскочил, выхватил саблю, разрубил пополам лежавшую перед ним вареную лопатку, а потом полосонул растерявшегося невольника. — Где она?!
Течение затянуло монстра под ледяной щит — но разве это могло остановить дитя древнейшей магии? Голем выпрямился, ломая преграду, двинулся вперед. Стремнина осталась позади, и теперь он уже почти победил коварную реку. Он ступал на лед, оставляя на нем огромные грязные отпечатки, проламывал себе дорогу и продвигался к суше. Теперь река доходила ему только до середины бедер. До колена, ниже колен…
Но тут источенные жадными струями до толщины обычной сосны ноги не выдержали возвышающейся над ними тяжести и рухнул на спину.
Голем качнулся, взмахнул руками захрипел, изогнувшись, Менги-нукер.
Струи заскользили по его спине, рукам, голове — но он упрямо повернулся на север и пополз туда, упираясь ладонями в дно. Добрался до кромки, ухватился за край — истонченные пальцы обломились, оставшись на льду длинными коричневыми колбасками. Потом подломились руки. Громадный холм глины, распластавшийся на дне реки, еще пытался шевелиться — но длинный мутный шлейф, тянувшийся от него вниз по течению, не оставлял монстру больше никаких шансов.
— Что с тобой, ифрит? Что случилось?
Тирц открыл глаза, увидел лицо склонившейся над ним шаманки и криво усмехнулся:
— Я знаю, что… наш ребенок… Плоть от плоти моей, принявший от тебя жизнь свою… Он… Он умер.
Менги-нукера, который еще мучился от боли во всем теле, осторожно отнесли к нему в шатер, и Алги-мурза тут же привел всех своих воинов, выставив их охранять русского. Девлет-Гирей тоже прислал сотню своих телохранителей, и ногайцы чуть не толкались посреди широкой степной ставки, с подозрением косясь друг на друга. Видит Аллах, даже за крымским ханом его слуги не следили с таким тщанием!
Впрочем, где-то через неделю русский снова начал ходить, а через месяц — демонстративно фехтовать на улице со вкопанным вертикально бревном, за пару дней превращая его в щепу.
Между тем в заснеженной степи стали происходить странные вещи. Ширинов-бей покинул свой дворец в Карасубазаре и откочевал вместе в пятью тысячами нукеров на небольшой клин земли одного из своих мурз. Сменили свои родовые владения на юге полуострова на негостеприимные материковые степи знатные роды Аргин-бея и Седжеут-бея. Кое-где появились, с любопытством осматривая окраинные владения великой Оттоманской империи, султанские чиновники — наместники из Ак-Мечети и Кафы, приезжие из Стамбула везиры и мурзы, причем все — с немалыми отрядами телохранителей, способными снести с лица земли любую из маленьких европейских стран.
Когда Кароки-мурза вывел свои три с половиной тысячи нукеров под командой шести опытных мурз за перешеек, всегда безжизненная степь больше напоминала центральную площадь Бенгази в базарный день.
В первый же день они встретили три — целых три кочевья! Но и это еще не все. На пути к Кривому колодцу среди пасущихся табунов опытный взгляд бывшего итальянца опознал небольшие группки тонконогих арабских скакунов — лошадей, каждая из которых стоила не меньше среднего кочевья вместе со всеми обитателями и их скотом!
Но мало того — у брода через Кахку они наткнулись на полтора десятка двугорбых верблюдов, с удовольствием сжевывающих тонкие ветки прибрежного кустарника.
Это могло означать только одно: здесь уже появились родовитые османские бей, могущие себе позволить поездки на золотых конях, имея серебряных в поводу, здесь уже обосновались сельджуки, более привычные к атакам верхом на верблюдах, нежели на конях.
Кароки-мурза посерел лицом, осознав простую истину: если создание русским глиняного человека видели больше сотни человек, то среди них наверняка найдется пара десятков, кто догадается сообщить про это своим высокопоставленным знакомым в надежде на возможное покровительство. А из тех несколько беев с той же целью пошлют весточку в Стамбул… Дальше началась обратная волна: расползлись слухи, в которые кто-то поверил, а кто-то нет — но даже самый последний идиот осознал, что сулит завоевание уже показавшей силу Московии, дотягивающейся своими землями до самых северных морей, и захотел принять участие в походе.
По звенящему льду сотни Кароки-мурзы пересекли Кахку и помчались дальше по изрытому бесчисленными табунами снегу. И мурза не раз хвалил себя и мудрого Аллаха за то, что догадался взять с собой сено во вьючных сетках, перекинутых через спины заводных лошадей вместе с торбами с зерном.
Хотя, если пасущиеся здесь кони еще не сдохли — об этом догадались и прочие беи. Учитывая то, сколько сена и зерна понадобится этим скаковым полчищам, сколько припаса нукеры вывезли с собой из Крыма — летом там наверняка случится голод.
Немного легче на душе наместника Балык-Каи стало только тогда, когда он увидел, что ставка Гирей-бея плотно обложена постами нукеров самого Девлета и умницы Алги-мурзы, и никаких чужаков там нет. На радостях он отдал приведенные тысячи под руку уже знающего местные порядки мурзы, а сам, умывшись у колодца и вознеся молитву, вошел в шатер русского.
Тот, в новенькой кирасе и темных шароварах, сидел на густом ковре и разговаривал с молодой татаркой, на голове которой почему-то почти не росли волосы. Увидев гостя, он порывисто вскочил, ринулся к нему:
— Едрическая сила, хоть одно приятное лицо!
Кароки-мурза облегченно вздохнул и с достоинством кивнул хозяину.
— Я тоже рад тебя…
— Чему тут радоваться?! — подскочив к нему почти вплотную, русский брызгал слюной, тряс кулаками и иногда хватался за эфес меча. — Чему? Они стоят, турок. Ты понимаешь, эти вислоухие бараны, эти желтозадые ослы стоят на месте, не двигаясь ни на один шаг! Ты помнишь, о чем мы говорили, турок? Набег каждую осень и каждую весну! Сейчас уже конец апреля, начало мая. Русские уже пахать начинают!!! А татары стоят! Стоят, сто тысяч шипов китайской розы им в задницы!
— Что говорит Девлет-Гирей?
— А что может говорить этот гоблин с волосатыми ушами? Что они стоят! Можно подумать, я сам этого не вижу!
— У Девлет-Гирея волосатые уши? — удивился Кароки-мурза.
Русский злобно сплюнул:
— Пошли, сам посмотришь.
— Кумысу попейте с дороги, господин, — подошла татарка с кувшином и пиалой.
— Некогда нам, ведьма!
— Это тебе некогда, ифрит, — небрежно ответила женщина. — А досточтимый бей с дороги устал и проголодался.
Русский заиграл желваками и… смолчал!
«Ото!» — только и выдохнул мысленно османский чиновник, принимая чашу. То, что он видел, настолько отличалось от прежних его воспоминаний о безумном иноземце, что он просто не поверил своим глазам. Не бьет, не ругается, не режет. Молчит…
Кароки-мурза сделал себе мысленную засечку и присмотрелся к женщине повнимательней. Гнедые волосы длиной в три пальца, курносая, черные брови, зеленые глаза с черными лучиками и несколькими темными точечками в каждом. Да она, похоже, и не ногайка вовсе? И на итальянку непохожа.
— Благодарю тебя, красавица, — кивнул мурза, когда она наполнила пиалу.
Пожалуй, стоит сделать женщине русского какой-нибудь подарок. Просто так. Чтобы знала, насколько хороший человек Кароки-мурза и при случае обязательно напомнила бы об этом своему господину.
Допив, он с благодарной улыбкой вернул пиалу, а затем следом за русским устремился к шатру бея.
Девлет сидел на обычном для хозяина шатра возвышении рядом с кучкой серого пересохшего кизяка; брал из нее по одному шарику и кидал в огонь. Получалось неплохо — пламя поднималось довольно высоко и давало достаточно тепла для обширного помещения.
— Это вы, досточтимый Кароки-мурза? — поднял голову он. — Садитесь, погрейтесь у огня.
И Гирей ловко метнул в очаг еще катышек.
— Почему твое войско стоит на месте, бей? — оглянувшись на русского, задал прямой вопрос османский чиновник.
— Ногайцы не идут вперед. Ждут, пока высохнет степь.
— Но ведь ты клялся, что станешь вместе с Магистром совершать набеги каждую весну и осень, во время посевной!
— Я так и сделал. — Татарин вздохнул, и в глазах его засветилась такая тоска, что у мурзы пропало всякое желание его попрекать. — В первую весну я собрал отряды в мелких родах, и они, как ни кривились, подчинялись и продрались через грязь к русским границам. Осенью я призвал уже Мансуровских и Meреевских ногайцев. Им время похода не понравилось, они пошли. Потому, что зимой было бы еще хуже, откладывать набег на целый год они пожадничали.
— Ну, и что? — Кароки-мурза присел у огня и протянул к нему ладони.
— Теперь ногайцы поняли, что в Московии мы наверняка соберем богатую добычу, и примчались сами. Они просто не допускают мелких мурз ко мне в ставку, боясь упустить даже клочок добычи, что выпадет на их долю. Вокруг нас, — Гирей развел руками, — стоят Шириновы, Барыновы, Аргиновы, Седжеутовы рода, пригнавшие по десять тысяч сабель. Отданные мне роды привели еще пятнадцать тысяч. Мне поклялись в преданности и послушании, наверное, не меньше двадцати неизвестных мне беев, приведших по пятьсот, шестьсот, тысяче всадников. Вы не поверите, досточтимый мурза, но когда три года назад мой дядюшка Сахыб по приказу великого султана Сулеймана, да продлит Аллах его годы, собрал всех воинов Крымского ханства и повел их на помощь Казани, у него в войске оказалось всего тридцать тысяч воинов. А у меня уже сейчас вдвое больше! И они все продолжают и продолжают подходить.
— Так почему ты не отправишь их на Московию?
— Великие родовитые бей умно кивают головами, слушая мой приказ, потом говорят, что степь еще не просохла, и остаются стоять на месте…
Девлет-Гирей говорил размеренно и спокойно — и за этим спокойствием чувствовалось, что остались позади и крики, и злость, и бешенство бессилия. Он устал добиваться повиновения. Повиновения от тех, кто считал себя умнее и родовитее его. Смешно — бею поклялись в послушании больше шестидесяти тысяч человек! Но командовать он по-прежнему может только двумя сотнями своих телохранителей.