— Лица не увидать!
— Что?
— Лицом к лицу лица не увидать! — произнесла она, как пароль.
И тут я вспомнил, что на моей зеленой, вылинявшей на приднестровском солнце майке, по-английски написано: “Face to face”. Лицом к лицу.
— Большое видится на расстояньи. — С удовольствием подыграл я поклоннице Сергея Есенина.
Минут через тридцать у меня уже были два билета в общий вагон до Москвы. На четверых. Сунул проводнику какую-то смесь из российских рублей и украинских купонов, и тот пристроил детей на верхней полке. Одесса есть Одесса.
Опускался вечер. До самолета, которым улетала Мэри, оставалась целая ночь. Нужно было искать ночлег. И мы приняли приглашение случайно встреченного тут же, на вокзале, знакомого тираспольчанина отправиться к его родственникам на дачу в Аркадию. Дача оказалась забита теми же беженцами. Спать можно было только на траве. Да и оставаться среди горестных лиц не хотелось.
Отправились на пляж. Ночной песок тоже усеян был спящими людьми. Изредка всхлипывали во тьме дети. Отовсюду раздавался тихий неразборчивый говор — будто море разговаривало с песком. Отойдя метров на двести, мы уселись на берегу.
— Что же будет дальше? — спросила Мэри.
— Не знаю. Воевать, конечно, устанут. Но что потом?
— Но ведь у них была какая-то цель?
— Да какая цель? Цели вообще не бывает. Ее придумывают люди, потом добиваются чего-нибудь прямо противоположного и задним числом объявляют, что именно этого и хотели достичь.
Лебедь
Беременная земля, невзирая ни на что, выдавливала из себя сочащиеся, уже в момент рождения перебитые пулями и осколками плоды. Она обволакивала густым духом чернозема, перемешанного с кровью. Она звенела кукурузными початками и назойливо смотрела абрикосовыми зрачками. Сама земля пыталась возвратить людей к миру. Но они уже привыкли.
Господи, они уже привыкли. И те, и другие. Ложатся к пулемету, как будто к станку встают. За рычагами танка — как за рычагами трактора. Пахать. Уже и не думая, ЧТО взойдет на этом поле. И к убитым привыкли, и к раненым. Война стала будничной работой. Убийство — отштампованной деталью машины войны.
Мальчишка-гвардеец, наигрывавший на гитаре “Поручика Голицына”, только головой повел, когда рядом ранило товарища. Нет, не безразлично, но как-то совсем уж буднично. И продолжал напевать.
Женщина в Дубоссарах, прислушиваясь к звукам очередной вечерней канонады, залихватски улыбнулась:
— Сегодня еще ничего. Вот вчера они понатворили!
И пошла загонять детей в погреб.
Это слово “понатворили”, которым мы привыкли оценивать шалости детей, означало несколько разрушенных домов и два десятка убитых жителей.
Привыкли. Привыкли жить, умирая. Жить, убивая. И постепенно начали забывать, что можно жить иначе.
Привыкли настолько, что и Бендер оказалось мало. В ночь со второго на третье июля со стороны Каушан и Кишинева выдвинулись новые колонны, а на гору за Кицканами, которая носит мрачное название “Суворова могила”, вылезли реактивные установки “Град” и “Ураган” и уставились стволами на Тирасполь. На окраины города упали первые “Алазани”. Столице Приднестровья готовилась участь Бендер.
Тут открылась дверь, и к столу прошел человек в пятнистом камуфляже. Жутким взглядом, будто в глазах сидело по снайперу, оглядел комнату и сел. Все замолчали.
— Я — генерал Александр Лебедь, — низким воландовским басом объявил человек. — Я пришел вам сказать, что больше не позволю убивать. Я знаю, как это сделать. И я это сделаю.
В ночь со второго на третье июля все проснулись от чудовищного грохота орудий. Ровно тридцать минут снаряды, сопровождаемые громким эхом, пролетали над домами и таяли во мраке. И через эти тридцать минут ни плацдарма на Суворовой могиле, ни артиллерии под Варницей, ни бронированных колонн на Кишиневском направлении больше не существовало.
23 июня с инспекторской проверкой в 14-ю армию прибыл полковник Гусев. На другой день он побывал в Бендерах и Дубоссарах, внимательно ознакомился с обстановкой, проанализировал данные военной разведки, поучаствовал в совещаниях, а уже 28-го, будто в сказке, ударив крылами оземь, обернулся новым командармом 14-й армии генерал-майором Александром Лебедем. Собрав в тираспольском Доме Советов журналистов, он объявил, что прежде, чем излагать суть своего заявления, должен сделать три оговорки:
— Первое. Официально фиксирую, что нахожусь в здравом уме, в доброй памяти. Практически здоров и отвечаю за каждое свое слово. Второе. Хотел бы сразу отмести возможные обвинения в том, что я, генерал, человек военный, вмешиваюсь в политику. Я категорически отвергаю такие обвинения и заявляю вам, что буду говорить как русский офицер, у которого есть совесть. Третье. Пресс-конференции в обычном смысле сегодня не будет. Говорить буду я, вы будете слушать, если вам это интересно, на вопросы сегодня отвечать не буду.
На мои вопросы генерал ответил уже на следующий день, в штабе армии, в маленькой комнате, куда вела дверь из его кабинета и куда нам дневальный доставил чай и кофе. Лебедь, вопреки утверждениям недоброжелателей, любил пить именно кофе.
“Я обращаюсь, прежде всего, к вам, первый Президент свободной России Борис Николаевич Ельцин. Я обращаюсь также к президентам суверенных республик, к народам, правительствам и парламентам, ко всем, кому будет интересно меня слушать.
Товарищ главнокомандующий! Я, командующий 14-й общевойсковой армией генерал-майор Лебедь, вам докладываю: личным расследованием установил, что на границе Приднестровской Молдавской Республики и Республики Молдова нет межнационального конфликта. 39% населения Приднестровья — молдаване, 26% — украинцы, 24% — русские. Эти люди всегда жили между собой в мире. Здесь они родились, выросли, здесь могилы их предков. Здесь имеет место геноцид, развернутый против собственного народа. Я подтверждаю это некоторыми, повторяю, некоторыми фактами.
Только с приднестровской стороны, по состоянию на сегодняшний день, количество убитых достигает 650 человек, раненых — до четырех тысяч. Подавляющее большинство убитых и раненых — до двух третей — это мирное население, это женщины, старики, дети. Это не военнослужащие, не военнообязанные. Это люди, не состоящие в военизированных формированиях. Если в Бендерах идет восстановление конституционного порядка, то всему мировому сообществу надлежит пересмотреть понятие “оккупация”.
...Я официально докладываю, что здесь, на территории Приднестровья, нет ни посткоммунистического, ни прокоммунистического, ни неокоммунистического, никакого другого режима. Здесь просто живут люди, которых систематически и иезуитски, зверски уничтожают. Причем уничтожают таким образом, что эсэсовцы образца 50-летней давности просто сопляки.
Военный совет армии располагает обширными кино-фото-видеоматериалами и готов представить их для рассмотрения любой комиссии, назначенной международным сообществом.
...Некоторые выводы. На эту благодатную землю легла тень фашизма. Я считаю, что бывшая огромная страна должна об этом знать. И должна вспомнить, чего ей стоило 47 лет назад сломать фашизму хребет. И должна пошевелить в своей исторической памяти. И должна вспомнить о том, чем оборачиваются уступки фашизму. И должна принять все меры к тому, чтобы фашисты заняли надлежащие места на столбе. Желательно на Кочиерском плацдарме, земля которого до сих пор набита осколками и каждый метр которой полит кровью освободительной армии в 1941—1945 годах.
Второе. То, что я увидел, услышал и наблюдал, дает мне моральное право заявить (как бы это парадоксально, а может, и смешно ни звучало — не берусь судить), что я не могу более рассматривать законно, подчеркиваю — законно избранного президента Молдовы Снегура как президента. Да, избран законно, на волне эйфории, роста национального самосознания, самоуважения. Но вместо державного руководства организовал фашистское государство, и клика у него фашистская. Министр обороны бригадный генерал, а точнее, не генерал, а людоед от ДОСААФ Косташ с вечера отмобилизовывает людей, а утром бросает их в бой, на мясо. У него фашистская клика. У меня по отношению к фашистам однозначная, четкая, вполне определенная позиция. И я хотел бы обратить на это обстоятельство внимание народа древней Молдовы. Пусть он задумается, кто им правит, и куда его ведут.
Третье. Наверное, нам всем вместе взятым жителям Земли (я манией величия не страдаю, можете зафиксировать и этот факт) должно объединить усилия в том, чтобы мы заняли вполне определенную позицию. Настало такое время — занять определенную позицию. Пора прекратить болтаться в болоте малопонятной, маловразумительной политики. Что же касается державы, которую я имею честь здесь представлять, могу добавить еще то, что хватит ходить по миру с сумой, как козлы за морковкой. Хватит. Пора за дело браться, державность блюсти. Возьмемся — у нас занимать будут.
И самое последнее. Я завершаю свое заявление тем, с чего начал. Я говорил как русский офицер, у которого есть совесть. По крайней мере, я это точно знаю. Я говорил это для того, чтобы все задумались. Подчеркиваю: я сказал, а вы, товарищи-господа политики, и ты, Господин Народ, — думайте”.
Из всего, сказанного генералом, московские телеканалы выбрали только фразу про “козлов” и “морковку”. Все. Российская “демократическая” интеллигенция была в шоке. Российская интеллигенция, не дожидаясь призыва Лебедя, уже занимала вполне определенную позицию.
Во время наездов в Москву, я обнаружил, что перестал понимать своих коллег и друзей. А они — меня. Все с пеной у рта доказывали, что Приднестровье нужно уничтожить как осколок империализма и оплот коммунизма.
— А как же люди? — вопрошал я растерянно.
В ответ меня презрительно именовали “патриотом” и даже почему-то “антисемитом”. Для комплекта. Я смеялся. И смех мой был, наверное, тоже безумным, завезенным оттуда, из приднестровских окопов. Я восхищался в те дни израильтянами, которые все поняли и вывозили приднестровских евреев (и их нееврейских родственников) прямо из-под обстрелов, сажали в самолеты без виз и документов и отправляли к Средиземному морю. Спасали своих. Россия и Украина своих предали.