— Никаких обманов. Мне не нужны теперь никакие обманы. Если мне захотелось бы быть подонком, я им и стал бы. Отволок бы тебя в спальню, сорвал с тебя одежду и потребовал то, что мне принадлежит. — Он поднял одну бровь, как бы ожидая, что она на это скажет. — И не принимай это за угрозу. Я просто говорю, как есть. Зачем мне какие-то обманы?
— Тогда почему… почему ты уезжаешь?
— Потому что я превратил твою жизнь в сплошной кошмар, и знаю, почему так получилось. — Он посмотрел ей в глаза своими, полными слез. И выдавил из себя: — Я видел шрамы, Эми.
Эми замерла на стуле. Все ее чувства обострились. Она слышала, как постреливает пламя в печи, как тикают часы, шелест ветра за окном. Она не могла говорить, но и не могла отвести от него взгляда.
— Я не прошу тебя рассказывать об этом, — проговорил он глухим голосом. — Ни сейчас и ни когда-либо. И не думаю, чтобы ты когда-нибудь рассказывала об этом кому-нибудь, так ведь? — Натолкнувшись на ее красноречивое молчание, он продолжил: — Как тебе удавалось не показывать Лоретте свою спину?
У нее было такое ощущение, что в рот ей насыпали песку.
— Я всегда мылась в своей комнате. Он кивнул.
— Значит, это оставалось твоей тайной. Тяжкий жребий выносить такое, да? Особенно когда тебе девятнадцать и ты напугана до смерти.
— Я никогда не боялась Охотника. И это совсем не был тяжкий жребий. Тяжело было что-то объяснить. Поэтому я ничего и не объясняла.
Свифт обдумал это.
— Потому что тебе было стыдно.
— Гордиться тут было особо нечем!
Его глаза погрузились в ее. У нее было ужасное чувство, что он видит слишком многое, слишком хорошо читает в ее душе, что у нее больше не осталось от него секретов. Он знал, что Генри вытворял и кое-что похуже, чем просто бил ее.
— Прошлой ночью, когда ты сказала, что никогда не будешь целовать мои сапоги, я подумал, что это просто фигуральное выражение, но это было не так. Этот подлец и правда заставлял тебя делать это?
У Эми застрял ком в горле. Сотни видов лжи пришли ей сразу на ум, но, еще прежде чем выдавить из себя слово, она уже знала, что врать Свифту так же бесполезно, как самой себе. И она просто промолчала.
Свифт крепче вцепился в спинку стула, глядя, как она медленно поднимает голову, а глаза ее блестят слезами разбитой вдребезги и вдруг восставшей гордости.
— Эми, иногда жизнь мудрее нас, и мы делаем вещи, о которых не могли и помыслить, делаем для того, чтобы выжить. И ничего постыдного в этом нет. Если ты думаешь, что ты единственная, кого жизнь ставила на колени, ты ох как заблуждаешься!
Эми чувствовала себя, словно была голой, и ей было так стыдно, что хотелось умереть. Ты была великолепна. Он никогда больше не подумает о ней так. На глаза ей вновь навернулись слезы, и она зажмурилась, пытаясь сдержать их.
— Эми…
Слезы все-таки хлынули на ее щеки, горячие и трудные.
— Я не хочу, чтобы Охотник и Лоретта знали, — проговорила она дрожащим голосом.
— Я ничего не скажу им. Можешь положиться на мое слово. — Он пробормотал что-то себе под нос, несколько секунд смотрел на потолок, затем опять перевел свои карие, всевидящие глаза на нее.
— Один вопрос. Лоретта сказала, что ты писала ей письма, в которых говорилось, что у тебя все прекрасно. Зачем, ради всего святого? Неужели ты хоть на секунду сомневалась, что Охотник тут же примчится? Да он пешком прошел бы весь путь, если было бы нужно.
Эми с трудом проглотила ком в горле и только потом опять обрела голос:
— Я, м-м-м, Генри стоял у меня за спиной и диктовал мне, что писать. Пока не сдох последний мул, он сам отвозил эти письма к соседу, а тот переправлял их на почту. — Она заставила себя взглянуть на него, дар речи опять покинул ее. — К-когда, ты сказал, уезжаешь?
— Сегодня. Хочешь посмотреть, как за мной осядет пыль?
Эми увидела боль в его глазах. Она сложила руки на коленях и проглотила отрицание.
— Мне хотелось бы, чтобы ты посмотрела на все это с моей точки зрения, — прошептал он. — Когда я начинаю вспоминать все, что я за это время сказал и сделал.,. — Он оборвал себя к снял кофейник с огня. — Мне следовало бы понимать тебя лучше.
Она наклонила голову, глядя на швы между досками в добела выскобленном полу. Красные отблески от печи местами окрашивали его в цвет крови.
— Мне не надо, чтобы меня понимали. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое.
— Теперь это до меня дошло. — Он подавил еще один вздох. — А насчет вчерашней ночи…
— Я лгала. — Она вскинула голову, и их взгляды встретились. Молчание становилось напряженным. — Я лгала, потому что мне было страшно.
— Я знаю.
— Нет, ты не можешь этого знать. — Она закрыла глаза, не в силах глядеть на него. — Ты мужчина. Для тебя все это по-другому.
— Думаю, теперь я в состоянии понять тебя. Свифт горел желанием вытереть слезы с ее щек, взять ее в руки и крепко прижать к себе. Но она боролась со слезами, боролась с воспоминаниями, испуганная чем-то. И явно не хотела делиться с ним. И пока в ней шла эта борьба, он не осмеливался дотронуться до нее.
— Ты боялась, что, если признаешься, что тебе понравился поцелуй, я потребую большего, что я женюсь на тебе. И тогда твоя жизнь больше не будет принадлежать тебе.
Из груди у нее вырвался какой-то странный звук — не то смех, не то рыдание.
— Какая жизнь? — Она вскинула ресницы и вытерла слезы со щек дрожащими пальцами. — Ты понимаешь, что этот дом и все, что я нажила, станет твоим, если я выйду за тебя? Даже моя одежда! Если ты решишь все продать и пустить деньги по ветру, мне абсолютно нечего будет возразить.
— Конечно же будет.
— По закону нет.
— Так из-за этого весь шум? Из-за вещей, которые принадлежат тебе?
Яркая краска залила ее бледные щеки.
— Нет, из-за того, что я сама буду принадлежать кому-то. Тебе! Или любому другому!
Слова пулями вылетали из ее рта, решительные и грубые. По растерянному выражению ее лица Свифт видел, что она совсем не собиралась произносить их и уже хотела взять назад.
— Принадлежать, Эми?
— Да, принадлежать! Ты хоть можешь себе представить, как это выглядит — быть чьей-то собственностью?
Свифт знал, что наконец-то он вытянул из нее правду, но испытывал при этом смущение, которого не испытывал никогда в жизни. Конечно же, он будет считать ее своей собственностью, если женится на ней, так же как и она его — своей.
— Я не совсем уверен, что понимаю, что ты имеешь в виду.
— Это просто. Если я выйду за тебя замуж, я буду принадлежать тебе. Если я рожу детей, они тоже будут принадлежать тебе. А ты знаешь, что сказали наши соседи, когда я сбежала от Генри и попросила у них убежища?
Свифт внимательно посмотрел на нее.
— Нет. Расскажи мне.
— Они сказали, что он мой отец. И что мне надо идти домой. Что я должна стараться не сердить его. Как будто во всем была виновата я. — В глазах у нее появилось какое-то загнанное выражение. — А я была не в состоянии идти куда-нибудь дальше тем вечером, смею тебя уверить. Хозяин фермы оседлал свою лошадь и отвез меня домой, причем с таким видом, как будто совершал благородное дело.
Свифту тяжело было слушать ее.
— И что произошло?
— А как ты думаешь? Генри был в бешенстве. И пьян, как всегда. Ты думаешь, он погладил меня по головке и сказал, что нехорошо убегать по ночам к соседям?
— Эми, Генри самый большой негодяй на свете. Таких людей один на тысячу.
— Нет! — Она покачала головой и встала со стула. Медленными шагами она обошла кухню, дотрагиваясь до разных вещей — кофемолки, маслобойки, декоративной тарелки на стене, но глаза ее, казалось, ни на чем не могли сосредоточиться. — Даже здесь, в Селении Вульфа, это случается. Мужчине принадлежит вся власть. Мужчины устанавливают законы, и очень мало этих законов направлено на защиту жен и детей. Господь не может допустить, чтобы они потеряли контроль над своими семьями.
— Ты преувеличиваешь.
— Считай как знаешь.
— После всего, через что ты прошла, я понимаю: это, наверное, жутко — опять оказаться в уязвимом положении.
— Жутко? Нет, Свифт. Пугаешься тогда, когда происходит что-то неожиданное и у тебя сердце уходит в пятки. — Она провела рукой по волосам. — Ты заметил царапины на лице Питера, когда входил в школу?
Свифт постарался припомнить.
— Я… Да, на щеке.
— Его отец, Эйб Крентон, немного перебрал у себя в салуне и явился домой для грандиозного завершения вечера.
— Ты обратилась к шерифу?
— Я уговорила Алису Крентон пойти к нему.
В глазах у нее застыло горестное выражение. Свифт не сводил с нее взгляда.
— И что предпринял шериф Хилтон?
— Он засадил Эйба в тюрьму на пять дней.
— И?
— Когда Крентон вышел на свободу, он прямиком отправился домой и поколотил свою жену за то, что она засадила его в кутузку. — Она намочила тряпку и протерла стол, и так безукоризненно чистый, как казалось Свифту. Закончив, она стиснула тряпку в руке. — Причем избил как следует, чтобы ей никогда больше не приходило в голову идти с обвинениями к шерифу.
— Она могла уйти, Эми. Никто не должен мириться с подобным.
Эми какое-то время смотрела на зажатую в ее руке тряпку, потом подняла взгляд на него.
— Да что ты говоришь? И куда бы она пошла, Свифт? У нее нет ни малейшей возможности заработать хоть какие-нибудь деньги и пятеро детей, которых надо кормить. А выбросить его из дома она тоже не может. Ведь это его дом. Так что ей пришлось смириться. Дети ее не голодают. А получить несколько ссадин и синяков не так страшно.
— Ты хочешь сказать, что и Охотник тоже стоит в сторонке и позволяет некоторым мужчинам в этом городе безнаказанно лупить своих жен и детей, ничего не предпринимая?
— Я никогда не ставила эту проблему перед Охотником. Что он может сделать? Поколотить Крентона? Есть законы, запрещающие это. — Она тихо и горько рассмеялась. — Все это закончилось бы для Охотника тюрьмой, и он не отделался бы какими-то там пятью днями. — Она развела руками. — Вот так все это выглядит. Питер приходит ко мне за утешением всякий раз, когда ему достается. — Голос у нее сел. — И я обнимаю его и мажу йодом его ссадины. И говорю те же слова, что навсегда врезались в мою память: «Он твой отец, Питер. Постарайся не сердить его». И он старается, изо вс