— Ты ранил ее чувства. Теперь она будет дуться несколько часов.
— Пусть делает это сколько угодно, лишь бы оставила нас в покое. Не люблю, когда мне мешают, — ответил он, наклонившись и проведя теплыми упругими губами по ее насупленным бровям.
— Мешают чему?
— Этому, моя наивная прелесть, — прошептал он, проведя губами по ее щеке вниз к устам, в то время как его рука скользила по телу Кэтрин, напоминая ей о том, что под одеялом она совершенно обнаженная.
Настал Марди Гра. В тихую комнату с улицы время от времени доносились крики, когда молодежь Нового Орлеана по традиции, привезенной их предками с юга Франции, праздновала последний день веселья перед Великим постом. Верхом на лошадях, спрятавшись под масками и костюмами домино, они флиртовали со стоявшими на балконах дамами. Женщины масок не надевали и с нескрываемым удовольствием кокетничали с наездниками в маскарадных костюмах, бросая им маленькие цветы, тонкие платки и тому подобные свидетельства своего расположения.
Однако Кэтрин и Рафаэль из выходивших на внутренний двор окон комнаты не могли наблюдать это представление. Услышав, как мимо дома проезжает особенно шумная толпа, Кэтрин вздохнула, вспомнив былые годы, затем прогнала эту мысль, посчитав ее незначительной.
Лежавший рядом Рафаэль отвел взгляд от газеты Moniteur de la Louisiane[71].
— Бедняжка, — поддел он. — Уже скучаешь?
— Ужасно, — ответила Кэтрин нарочито скорбным тоном, который, как она надеялась, мог скрыть ее настоящие чувства.
Повернувшись, она сняла с его груди тарелку, на которой остались крошки от съеденных на завтрак круассанов. Поставив ее на лежавший между ними поднос, она с осторожностью беспокоящейся о фарфоре хозяйки наклонилась, чтобы переставить поднос на пол. С высокого матраса тянуться было далеко. Вид стоящего на полу подноса возродил в памяти неприятное воспоминание о другом подносе возле другой кровати — тогда ночью, несколько недель назад. Это был поднос с ужином. Странно, как с тех пор все изменилось. Было это совпадением или наказанием — то, что она оказалась в такой же ситуации, за которую тогда осуждала свою мать?
Теплая рука подхватила ее под локоть.
— Не упади, — лениво сказал Рафаэль. — Не хочу быть ответственным за новые синяки.
— Синяки? — удивилась она, пытаясь вспомнить хоть один случай, когда из-за него получила синяк.
— Ты такая хрупкая, — заметил он, переместив руку на ее шею и проведя большим пальцем по ключице, когда она снова легла рядом с ним. — Кажется, что я могу раздавить тебя одной рукой, хотя понимаю, что это не так. Ты знала, что бывает жемчуг такого же красивого цвета, как твоя кожа?
— Конечно, — сказала Кэтрин, прикрыв глаза и стараясь говорить непринужденно, несмотря на участившийся пульс.
Почему она позволяет ему оказывать на нее такое воздействие? Почему не может оставаться равнодушной к его прикосновениям? Словно он поработил ее тело и подчинил своему желанию. Понимал ли он это?
— Женское тщеславие, — пробормотал он и вдруг крепко ее поцеловал, после чего схватил покрывало, накрыл ее и плотно подоткнул у груди. — Вот. Лежи так, — сказал он. — Иначе можешь провести лежа на спине следующие пять дней.
Кэтрин не знала, что ей испытывать — облегчение или раздражение. Он переключил внимание на газету, а она наблюдала за ним.
— Что там такого интересного? — наконец спросила Кэтрин.
Он мельком взглянул на нее, в глазах блеснула улыбка.
— Политика.
— Например?
— Испанцы вырываются из тисков Франции. С гор спускаются группы повстанцев, чтобы помочь Британии разгромить врага. У испанцев есть одна характерная черта: они никогда не признают поражения… Если поближе к дому, то снова поднят вопрос о статусе государства для Луизианы. Все еще остается несколько человек, верящих, что нам следует дождаться лучшего предложения, возможно, от Испании или Англии.
— Неужели можно получить статус государства?
— Учитывая важность реки Миссисипи и новоорлеанского порта для восточных областей, открытых для поселения, мы должны получить его. Не в этом году, наверное, и даже не в следующем, но рано или поздно это случится.
— Не представляю, чтобы все настолько изменилось, хотя это все же не так радикально, как после ухода испанских донов.
— Внешне не изменится. Но это принесет стабильность, необходимую для процветания любой страны, и даст нам право голоса в решении важных для нас политических вопросов.
Кэтрин понимающе кивнула.
— Что еще, по мнению «Moniteur», стоит внимания? — спросила она после продолжительной паузы.
— Вот это должно быть интересно. Ты знала, что в январе Наполеон наконец-то избавился от своей Жозефины? Сейчас он в поисках новой жены и императрицы. Поговаривают, что он намеревается взять в жены дочь русского царя. Другие заявляют, что он хочет породниться с дворянами из австрийского дома Габсбургов, вступив в брак с племянницей Марии-Антуанетты, Марией Луизой.
— Бедная Жозефина, — заметила Кэтрин.
— Бесспорно, но, учитывая ее прошлые заслуги, полагаю, она сможет прекрасно себя обеспечить. Так уже было, пока Наполеон находился в Египте. К тому же он отдает ей загородный дом, Мальмезон[72], и обещает покрывать ее вовсе не мелкие расходы.
— Ты видел их, когда был в Париже?
— Да, я был им представлен.
— Что ты о них думаешь? — с любопытством спросила она.
— Наполеон относится к типу людей, которых можно либо любить, либо ненавидеть. Он высокомерен и полон достоинства, что либо раздражает, либо вызывает уважение. Жозефина привлекательная, остроумная, интеллигентная женщина, но пора ее расцвета миновала. Она стала отличной императрицей, но, к сожалению, не сумела стать хорошей женой.
— Потому что не смогла подарить Наполеону ребенка? — спросила она, сразу же пожалев об этом, поскольку затронула щекотливую тему.
Но Рафаэль, казалось, не заметил ее огорчения.
— Отчасти да, — согласился он. — А еще Жозефина была неверной, непокорной и глуповатой. Она отказалась вместе с ним покидать страну и не ценила его до тех пор, пока он не надел ей на голову корону. Мужчинам этого мало.
Послышалось ли ей предупреждение в его голосе? Даже если так, ей все равно. Кэтрин отвернулась и задумчиво уставилась вдаль. Украшенный вышивкой муслиновый пеньюар лежал на кресле возле кровати. Подразумевалось, что его нужно надевать в комплекте с халатом, но она понятия не имела, где он. Поднявшись с кровати, Кэтрин поправила москитную сетку и надела пеньюар. Это было лучше, чем ничего, но он все равно был таким прозрачным, что она даже не стала завязывать под грудью пояс.
Бесцельно бродя по комнате, она взяла с туалетного столика щетку для волос и, расчесывая запутанные локоны, подошла к окну. Отодвинув в сторону штору, она выглянула на улицу. Во дворе внизу была обычная полуденная суета прислуги. Маленькие девочки-служанки размешивали в баках с водой для питья, которую ежедневно набирали в реке, очищающий порошок. Девочки постарше под зорким взглядом древней старушки ощипывали цыплят для ужина. Одна из женщин вытряхнула грязные тряпки, наполнив воздух облаком пыли, и зашла обратно в дом, громко хлопнув дверью. Все увиденное было так знакомо, что Кэтрин почти не замечала этого.
— Рафаэль? — осторожно позвала она.
Он бросил газету на пол и потянулся, закинув руки за голову и наблюдая за ней из-под густых темных ресниц. Кэтрин знала, что завладела его вниманием, но не могла поднять на него глаза.
— Ты бы… Ты бы действительно сделал меня своей любовницей?
Прищурив глаза, он внимательно обвел взглядом ее всю — начиная от маленькой белой ножки, вверх по мягким округлым изгибам, просвечивающимся сквозь прозрачный пеньюар, до длинных блестящих волос, спадающих на плечи. Его взгляд остановился на овале ее лица и выразительных скулах, и в уголках его рта задрожала улыбка.
— Конечно, ma chérie, — наконец ответил он.
Пальцы Кэтрин медленно сжали щетку для волос. Этот мужчина вдруг показался ей чужестранцем, вторгшимся в ее жизнь, в ее дом и ее постель; жестокий человек, победивший в борьбе за нее других мужчин и оставивший их истекать кровью на поле битвы. Что она делала рядом с ним здесь, в этой комнате? Как он завоевал право смотреть на нее этим горящим взглядом властелина? Все казалось нереальным, даже когда он встал с кровати, забрал у нее щетку и принялся нежно расчесывать медово-золотые пряди ее волос.
Так незаметно пролетело несколько часов, а потом и дней. По взаимному молчаливому согласию они избегали спорных вопросов. Они жили в слишком ограниченном пространстве и их отношения были слишком новыми, поэтому любое несогласие могло причинить множество неудобств.
Некоторое время Кэтрин думала, что Деде не собиралась подчиняться приказу Рафаэля и освобождать свою комнату, но во второй половине того же дня они услышали, как она переносит свои вещи. Когда после ухода няни Рафаэль закрыл другую дверь на засов, Кэтрин показалось, что он безумно обрадовался. И даже она, только начавшая понимать постоянное, но непредсказуемое по своей природе вожделение мужчины, тоже почувствовала облегчение, оттого что теперь их не смогут побеспокоить. Еще больше она была благодарна ему за то, что из этой маленькой смежной комнаты он решил соорудить ванную и гардеробную. Его предусмотрительность сделала их быт более комфортным.
Однако Кэтрин уже и не надеялась даже на малейшую возможность уединения. Когда она принимала ванну, Рафаэль часто заходил и стоял, опершись о дверной косяк, наблюдая за ней с искренним наслаждением. Порой он что-то говорил, а иногда просто посмеивался над ее попытками оставаться равнодушной под его испытующим взглядом.
Однажды, чтобы отвлечь его внимание, Кэтрин спросила:
— Что мы будем делать, когда это закончится? Останемся в городе или уедем к тебе на плантацию? Ты уже решил?