Дикость. О! Дикая природа! Берегись! — страница 27 из 52

Гробоносцы. До сих пор существует вокруг них густо завуалированная тайна, где-то в Южной Америке, а может быть, и гораздо ближе, в районе озера Топлиц. Там, в глубинах, они и таятся. Все хотят узнать подробности, все интересуются этим как своим хобби. В последующих легальных формах существования (до белизны выцвели черепа, насаженные на забор, ни тени личности не просачивается сквозь ощерившиеся челюсти, личности испарились) клич «Хайль Гитлер!», некогда черным по белому вписанный в университетский распорядок, полностью игнорируется. Он покоится в родной земле, в уютных уголках народного большинства. Там и фильмы соответствующие крутят. К примеру, этот проклятый «Крамбамбули». Кому только в голову пришло так думать и на такое решиться? Невероятно, что такое могло быть. Даже заграница стала вновь официально приглашать к себе философа — с некоторыми предосторожностями и преодолевая несогласие кое-каких невежд. Докладик там какой прочитать. Или кое-что из своих сочинений. И чтобы ничего от них не утаивал. За долю секунды рвение преследователей разом гаснет (вскоре их самих будут преследовать как нарушителей Конституции), превращаясь в жалобу вечного политического прихлебалы, который в области культуры вообще не имеет доступа на немецкие подмостки. Да, теперь другие на гребне волны — хотя уже и не у штурвала. Все прощено и забыто, причем теми людьми, которые сами нуждаются в прощении. Теми, которых больше нет. Ассистенты уже давно лелеют надежду, что бывшая любовница, эта оторва, скоро умрет и поток стихов, а также их попытки доказать преимущества своей осведомленности, с которыми она неустанно борется, наконец-то можно будет завалить камнями, прикрыв эту нескончаемую морену мрачных автобиографических сведений, которые какой-нибудь редактор в один прекрасный день совершенно случайно все же примет за правду (и начнет за эту правду бороться). Даже искусство не обладает столь безумной храбростью, чтобы начать говорить правду, если другие в политике, которая ежедневно готовит нам кургузую, кастрированную постель, не доверят правде даже самого ничтожного ломтика времени. Ни одной секунды жизни. Все забыто, аминь. Однажды — нет, вы только послушайте, — однажды действительно был получен некий донос. О том, что поэзию изуродовали с помощью правды. А вообще ценители искусства должны уметь отыскивать в плохих стихах какие-нибудь более серьезные недостатки — прорехи в рифмах и средствах выражения — и доказывать, почему данные стихи ни в коем случае не могут быть напечатаны. Если стихам предстоит храниться за запечатанными устами и плотно сжатыми коленками, то это только в интересах старой женщины. Многие люди в испуге зажмуриваются перед правдивым, с объективной точки зрения, содержанием такого стихотворения! А соответствующая газета вежливо требует отправить эти стихи подыхать куда-нибудь подальше, прочь с дороги! Освободить проезд, уступить место трудящимся! Этого потребовала одна газета, читатели которой — образованные слои общества, которые, как с ними ни борись, разрастаются всё вновь и вновь подобно плесени, питаясь дрожжами в виде тех людей, которые сами считают себя необразованными и неполноценными. Неважно. И от тех и от других правду лучше утаивать. От одних потому, что они в нее не поверят, от других — чтобы не дай бог не поверили. Старая женщина — настоящая беда для критиков и для тех, кто навеки остался здесь. Кто не знает ничего другого. А также для всех, кто остался после философа, его учеников. Как только в пустом воздухе возникает некая форма, стихотворение немедленно прочитывают, ища в нем содержание. Философ любил ходить в сапогах для верховой езды и в спортивной одежде. Самым разным людям он говорил ты. Прихоти такого человека обычно переносят не без удовольствия. Загадочные недра земли. Они вынесли его тоже. И могут еще кое-что вынести на поверхность. Он возносится над всеми слоями скромников в небесную высь. Он (в качестве любительского увлечения) сконцентрировал всю свою философскую мощь в один сгусток энергии ради бывшей великой Германии, вплоть до попутного исполнения тирольских йодлеров, пения народных песен и выращивания немецких овчарок. Предпочитал обитать среди природы, в домах с видом на горы! Ей, женщине, он уготовил ад. Он мертв он мертв. Свидетели теперь тоже исчезли. Смолкли, как пресловутый отзвучавший еврейский мир, именно так его с нежностью и предупредительностью называют, воспевая в честь юбилея в телепередачах. Причем как раз те, кто позаботился о том, чтобы он отзвучал! Ладно, пусть так. Такова правда, она ведь не любит говорить о себе. Язык философа обладал определенной притягательной силой, это значит, что он вдохновлял пехоту народного студенчества рейха. А после этого они пинали евреев сапогом в морду. Перед лекциями топот тяжелых сапог внизу. Слова сами собой вылетали из окровавленных ноздрей. И тем не менее, пожалуйста, учтите: вы не имеете права распространять о покойном неподкорректированные неправды, даже в том случае, если этого человека не оправдал суд. Ведь когда-то в мае все уже было, и теперь все так и осталось. Дольше всего философ прожил в доме, предоставленном в его распоряжение благодарным городом и выбранном по его вкусу на природе. Там жила с ним и его жена, та, у которой волосы узлом собраны на затылке (красивые длинные волосы, мы их так любим), в том месте, куда обычно стреляют. Эти люди и иже с ними предпочитают (всему) нахальную природу, даже если сами они давно уже чужды всякому человеческому естеству. Их всех надлежит изгнать прочь! Но ведь никто этого не делает. Они — метастазы природы, способные основательно подпортить всем остальным этот замечательный продукт, облив его желчью. Они — нацисты из нацистов, это вообще не люди. Возразите мне что-нибудь, если осмелитесь! Уже нет возможности выйти на улицу, даже тьма не стоит у вас на страже, когда они стекаются за столы в свой привычный круг, топоча по Каринтии, Зальцбургу или даже по Верхней Австрии, оскальзываясь на свежевыпавшем снегу. Когда они начинают играть в кегли человеческими головами. Эта старая женщина когда-то тоже ползала на брюхе перед таким вот фюрером верноподданных (и его бригадой), и этот фюрер мог бы сегодня стоять на одной ступеньке кое с кем из австрийских парламентариев (наших обершарфюреров). Итак, час настал: поэтесса хочет рассказать обо всем, и даже постаралась облечь свой рассказ в рифмованную форму. Трудно поверить, сколько людей одновременно видят в искусстве, в этом изнеженном существе из лебяжьего пуха, в этой госпоже Метелице, которая самое большее разок проводит слабой рукой по своему предмету, ожесточенного соперника правды. Редакторов охватывает непристойное веселье, потому что они не ошиблись: эта женщина покажет им кой-чего в лицах. Короче: философ в те годы, благодаря своей широкой известности в стране, путем побоев во имя любви на благо нации смог вырвать эту женщину у толпы, жаждущей добычи. Уже тогда он был далеко не молод. Так или иначе, он дожидался того момента, когда умрет его жена. Относительно формальностей такого рода эти камер-егеря строго придерживаются закона. Когда философ мог безо всякого труда, силой одной только мысли, перелететь через топкую низменность за много километров вдаль и вширь, включая Вену, город на Дунае. Но — решено: раз в год обязательно наведаться в Байройт, к единомышленникам! Послушать музыку Вагнера, вживую, это гораздо лучше, чем ее копия по радио, хотя она не всякому доступна (да и не всякому хочется к ней подступаться). Вагнер принадлежит нам, и на том стоим мы до сих пор. Воспарим же до спасения чести: эта старая женщина познакомилась с ним позже, уже после войны, и он был тогда одним из тех известных людей, у которых уши горели от несправедливых поношений послевоенного времени, одним из тех, в чью сторону несправедливо плевали. Толпа несправедлива, когда не пытается понять того, что находится на метр за линией ее горизонта. Но все быстро меняется. Вскоре он уже снова превратился в памятник с рельефными каменными чертами, высеченными в скале, и мимо него не пролегали пути возвышенной духовности. А скульпторами были мы все! И можем гордиться этим! Они же подделывали публикации, выдавая их за статьи якобы из тех лет, из прошлого, которое мы все хотим забыть, потому что оно окончательно ушло и образцово преодолено, и распространяли ложь ложь ложь! Все это можно было доказать, и поэтому ни у кого не возникало необходимости доказывать. Клеветникам должно быть стыдно, это им объяснили на пальцах, и некоторые даже в тюрьму попали за свои листовки. Теперь с этим покончено навсегда. Госпожа Айххольцер всегда была далека от политики и даже сегодня продолжает этим гордиться. Политика — это, во-первых, дело личное, и потом — она лжива, громко заявляет она. Редакторы все равно злятся — по причинам ничтожным, но для них непреложным. Причем именно на нее — на человека, который ничем никому не может навредить и давно считается нечистой рифмой. Как раньше философ, так теперь важные лица должны постараться понравиться элите, там, где она проживает, в горах Рюбецаля (там живут те, кто платить может много), там — их охраняемая лесная делянка, а место это сегодня, как и всегда — Германия превыше всего: ФРГ. Богатая местность, даже в долг другим дают, вот так крепко они там стоят на ногах. Подобным образом философ говорил о евреях своим студентам, среди которых вскоре все евреи исчезли, и призывал всех их к пешим путешествиям и обдумыванию жизни (чтобы мышление перепрыгивало от проблем пола к предмету, а потом обратно), чтобы трудовые усилия гармонично разделялись между верхом и низом. Ноги шагают, а голова соображает, кого измордовать. После каждой лекции кровь ударяет в голову, сначала потасовка, потом окровавленные лица евреев. Пока они не перестанут ходить в университет. Сегодня ходьба снова вошла в моду. Каких только чудес не увидишь во время прогулки! Природа! Наша природа! Между тем наш философ: судим и спасен. Он стал неотъемлемой частью философской империи, как это и бывает в университете, то есть в своей очищенной каменной форме. Поэтическое искусство тоже вряд ли сможет без него обо