Дикость. О! Дикая природа! Берегись! — страница 29 из 52

овсе не обязательно носить при этом имена вроде Карл Хайнрих Вагнерль или что-нибудь подобное. И после войны горластое академическое большинство вновь быстро восстановило философа в его наследных правах, от даже стал членом какого-то союза. Правда, членом ПЕН-клуба он не стал. Страна вскоре вновь указала на него. Она показала его и загранице. Художники тут же бросились ему подражать, ведь художники копируют все, что приносит им доход. Начался чемпионат мира по забыванию, и мы выиграли его сначала по зимним видам спорта, причем с отличной оценкой. Никто не забудет наших бессмертных лыжных побед на той олимпиаде (помните, Тони Зайлер!). Старая дама на этом импозантном фоне тоже хочет быть событием: она поэтесса! Это ее свободный выбор. Стать такой же знаменитостью, какой был философ. Она ни с кем бы не хотела поменяться, здешний чистый воздух она ни на что не променяет. Счастье — это, наверное, единственное, кроме пищи, что она добровольно может подарить. Произведения философа сошли с конвейера его философской фабрики, и вот ей невольно приходится мчаться за ними следом, семеня, как карлик, с кувшином собственных скромных поэтических ягод в руках: вот стихи, стихи всей моей собранной в кувшин жизни! Сжав кулаки, философ свалился в ее кладовую, преступник прежних времен. Но такой человек выше скучной и дешевой сиюминутной политики. Высокопоставленные эсэсовцы и гитлерюнги (просто они не желают взрослеть, эти парни, эти земельные главари), их коротко и федерально называют бывшими, ибо только там, в прошлом, они научились жизни. Они тоже здесь. Позже им и карьеру удалось сделать — с юности привык, так и сделал. Они работают сегодня, сплотившись в один огромный отлаженный агрегат забывания, над тем, чтобы, не дай бог, никто ничего не вспомнил! И не важно, если кто-нибудь один что-то вспомнит. Такие люди нужны во все времена, чтобы человеческая община могла функционировать, чтобы могло существовать ее ядро, где растут цветы и грибы и где дома награждают за лучший палисадник. Вручение призов превращается в праздник. Ох уж эти бургомистры и депутаты со столь добродушным к ним прошлым, которое по неосмотрительности давно уже превратилось в их заслугу. Никто не стыдится их в этой стране, их в общем-то нельзя считать солью этой земли, но все же мы частенько обнаруживаем их на самом верху, как накипь. Они ведь тоже носили эти дивные сапоги с отворотами и, что для мужчины важно, роста были не маленького! Такие вот люди — из света, дождя, из кусочков льда. На заднем плане — монолитная горная цепь. Пусть мужчина не хорош собой, главное — чтоб он был мой, и характер у него должен быть масштабный, храбро обманывает саму себя старая женщина. Ведь если все будут охотниками и никто не будет дичью, то так дело не пойдет. Это всякий понимает. Всякий на своем месте и на месте своего преступления, и лучше всего, если сразу — в бургомистры! Такие люди есть. Они бросают монетку и вынимают пачку сигарет. Едут в Африку на сафари. Некоторые из них находят большинство сторонников в тех местах, куда они усердно плевали. Газеты бодро поджидают их на своих парадных смотрах и сами на них иногда украдкой посматривают. Самое лучшее, если все будет по-немецки, потому что этим языком они уже овладели. Теперь хотят овладеть и говорящими на нем людьми. Долой словенцев, долой хорватов! (Долой тех, кто всё угадывает в викторине!) И всё, что на них похоже, долой тоже! Немецкий — язык поэтов и палачей. Ты слышишь выстрел и знаешь, что охота — это спорт. Надо заранее потеплее одеться, и потом — рано встать. Старая поэтесса попыталась в своих сочинениях закрыть эту темную пивоварню, из которой и сегодня струится горькое пиво. А редакторы складывают всё в одну кучу, эти крестьянские отпрыски дурного вкуса, который они стараются привить и другим, эти прохвосты, когда-то явившиеся в город из Тироля в своих коротких штанишках. Расположившиеся целиком и полностью на противоположной стороне политического спектра (но какой именно? здесь добрый совет не помешает), образуя своего рода примечание. В одной стеклянной банке, вместе с кислой капустой и маринованной свеклой. Так или иначе, они обычно в мрачном настроении, оттого что их никто не любит слушать. Все должны стать такими, как они. Но они хотят принадлежать к крохотному меньшинству образованных людей. Они словно только что вырвались из объятий бабушки и университета. Они ведь тоже когда-то были студентами! Между тем в их хроническом непроницаемом заборе из садовых гномиков ничего ровным счетом не изменилось, эдакий миленький живой заборчик! Заборчик, который навсегда отграничивает их от больных людей у них на предприятиях. Между тем (как и на протяжении всех последних сорока лет!) снова есть только одни и не существует других. В школах Каринтии (если вы когда-нибудь слышали об этой коварной гористой земле с ее свежим летним воздухом и застольями под открытым небом) говорят в основном по-немецки, чтобы тамошние отдыхающие находили общий язык даже с детьми. Во время пресловутого каринтийского сезона свободы, когда пьяные туристы катятся вниз по прокисшим альпийским лугам, иногда очень желательно знать английский, потому что туристический бизнес этого требует. Зов золота. Эти космополиты, которые и сами привязаны к родным озерам, пользужь предпочтением, которое им оказывает природа, первыми пьют из них воду и получают право сдохнуть от редкостных болезней. Это знание (что они пользуются предпочтением) они передают по наследству своим внучатам. Они лично избраны природой, а история придала им окончательную огранку. Только истории удалось их как следует проявить, эти бледные фотографии людей. Эти немецкие громкоговорители. Сегодня они повесили на свои жадные глотки товарный знак высшего австрийского качества, этот замечательный отечественный орден, и набрасываются теперь на живых. Куда же исчезли другие, которые пока еще существуют? Они сервируют салфетки и новый набор носовых платков в таверне «Золотая серна», где они хорошо пристроены. Некоторые регулярно там обедают, ведь надо же им где-то есть. Их заработки выше, чем в среднем по стране. Бывшие студенты стали сегодня чиновниками высокого ранга и вместе со своими семьями, которые еще в детском возрасте столь же коррумпированы, как они сами, едут ровнехонько вдоль заграждения, стараясь не свалиться вниз. Все они, хотя и по разным причинам, носят костюмы с розовыми галстуками. А теперь попросите, пожалуйста (прервитесь сразу, затормозите, хотя, по-моему, это ничего не изменит!), чтобы вас сфотографировали во время занятий спортом, но чтобы вы обязательно хорошо владели этим видом спорта! Пусть вас сфотографируют на теннисном корте, там так замечательно, верно? Там вы сможете проявить себя во всей красе, только отступите от камеры на достаточное расстояние, а то не войдете в кадр. Но не наступайте, пожалуйста, на тех, кто стоит позади вас! Кстати, мне сейчас пришло в голову, что философ тоже любил, чтобы его фотографировали во время прыжков или с луком в руках. Это слово (фотографировать, делать фотокопию, снимать) — из языка рассудка (главенства), которым владел (в своих сочинениях) этот растительный, настроенный по камертону забияка ради неопределенного и вопреки разумному, и второй такой двойственной натуры не было. Ему приходилось мучить женщин, иначе он ничего не ощущал. Все мы в конце концов сделались фанатиками этого неопределенного мира, ограниченного только нашими мыслями, то есть несказанным, таким, как звук, свет, высокие деревья! Там, где наши представления заканчиваются, наша воля только начинается. Там, где заканчиваются наши представления, мы имеем право склониться перед природой, здесь действующие лица мы, а не другие. Границы природы нельзя распознать, ибо природа полна чудес и необычайно огромна. Гора, где столько снега, а? Вам это так подойдет! Посыльные владельцев, художники, директора театров, парикмахеры, владелицы бутиков (их любовницы) — все они уютно сидят внутри природы и выглядывают из своих маленьких тел наружу, в великое, в непостижимое, а потом наверх, на того великого непостижимого, которому принадлежат тысячи гектаров всего этого. Художник вынуждает природу к согласию с самим собой, она должна научиться звучать в угоду индивидуалисту (индивидуальному туристу), который сможет тогда правильно ее понять! И тогда владелец ландшафта вынуждает художника, как раз в тот момент, когда художник максимально погружен в природу, разделить с ним его точку зрения. В строю защитников леса дворяне и владельцы пивоварен борются плечом к плечу, а между тем все общество считает, что лес принадлежит ему! Ха-ха. Успех успех! Успехи этого рода поэт не может записать на свой счет. Кстати, о художнике: разве кто-то может смотреть на природу с большей любовью, чем человек, которому больше нечего делать, и человек, которому она принадлежит? А что обладает свободой, принципиальной свободой, — так это мысли, но если их начинают формулировать политики, тогда они не свободны, так утверждает пресса. Которая тоже обязана заботиться о культуре. Теперь с каждым годом все больше становится тех, кто утверждает, будто мыслит, ничего не приукрашивая, как наш философ, который думал за эту старую женщину. Все больше людей валит наверх, к старой женщине, чтобы послушать анекдоты и другие истории про покойного. Однако о стихах старой женщины они железобетонно ничего слушать не хотят. Только один человек смог нарезать для них природу на такие мелкие съедобные кусочки, как это делал бесценный покойник. Этот человек — они сами. Если они еще способны к восприятию и по этой причине достойны восприятия. Земля заселена людьми. В этой стране национальное птичье поголовье тоже вновь трудится в питомниках молодняка. Они вновь обрели желание (если они его вообще когда-нибудь теряли) стать министрами и главными защитниками страны. Пожимать всем руки. В позументах членов парламента стоять на руководящих постах, причем в своем натуральном виде, они даже губы теперь не подкрашивают. Они — личности. Перешагивают через женщин в бикини, загорающих на лугу. Облачаются в свои мерзкие шикарные наряды, чтобы открыть нов