Дикость. О! Дикая природа! Берегись! — страница 32 из 52

ом стара. На ней: джинсовая юбка с пуговицами спереди, блузка, вязаный джемпер. Она дожидается, пока стемнеет. Темнота — верный друг старости. Ассистенты философа скоро отправятся в Грецию, в отпуск. Они приглашают друг друга в компанию, они не могут отделиться друг от друга, кроме тех случаев, когда делают карьеру, — тогда один карабкается на плечи другого. Такие люди (а вовсе не зеркало заднего вида в вашей машине) должны объяснять вам, как устроен мир! А тогда философ не позволял этой женщине даже заглядывать в лицо миру. Теперь его бывшие ассистенты сбиваются в прожорливые отряды и, как Ганнибал, отправляются в путь через Альпы или в Эльзас, в лучшие рестораны. Доставить себе едой персональное удовольствие — сейчас это так модно! Именами ресторанов ассистенты обмениваются словно паролями, символизирующими ежегодную борьбу между летними оркестрами и сценическими площадками в Зальцбурге: Караян или ничего! Жизнь или Караян. Однако старая женщина никогда не отважится схватить за полу сзади кого-нибудь из этих молодых мыслителей. Да и они, со своей стороны, предпочтут молодую даму, которой чуть-чуть на всё наплевать. Они хотят жениться на ней и завести детей. Именно у такой женщины они выпрашивают фотографию, чтобы носить ее с собой в бумажнике. Зато старая женщина воплощает собою совместную сторону (то есть лучшую половину) искусства, но сбегающие прочь ассистенты ей не верят. Они отправились тогда на погребальную процедуру, устроенную городскими властями Вены, но давно уже вернулись оттуда. Это были похороны философа. Центральное кладбище по своим размерам почти не уступает Вене. Те, кто едва не сделался убийцами старой женщины (там, в Кюбе), стоят перед могилой, которую вырыли не они. Наплевать на политику. Один из тех, кто тоже был свидетелем ее мучений в Кюбе, послал старой женщине привет издалека — так, на пробу. На обратной стороне открытки. Такие открытки — вопрос открытый, зависит от того, какие у отправителя взгляды. Есть такие фотографии, которые почте не доверишь, и не случайно. Университетские архивы готовы заплатить целое состояние, чтобы кое-какие фотографии исчезли с лица земли навсегда. Имеются в виду разные забавные странности. Подобные пивным бутылкам, в которых как бы случайно оказывается вино. Краткий ознакомительный курс мог бы снять все вопросы навсегда: например, полезно узнать, что философ кормил старую женщину принудительно, он набивал ее едой. Как гуся. От такого ни один ребенок в Африке не умер бы с голоду. Вот так все взаимосвязано. Бедность и извращенность. Обаяние и тщеславие. Высокомерие и искусство. Кстати, точно известно, что философ был аскетом (не ацтеком! не апологетом!). К тому же он долгое время занимался спортом, как и подавляющее большинство тех, кто обретается в наших долинах. Ох уж эти проклятые ледники! После смерти философа старая женщина немедленно уехала из Вены. Госпожа Айххольцер ни минуты не желала больше находиться в одном городе с отбросами мертвеца, присланными по почте (с его ассистентами!), в городе, который и без того давно был передан в распоряжение бессмертных мастеров золотого века оперетты. Немедленно за город, на свежий воздух; ассистенты тоже все как один придерживались этого мнения, словно все они превратились в богов и имели право ею распоряжаться. Когда она будет жить за городом, мы сможем ее спокойно навещать, сможем писать о ней в тиши, сколько нам заблагорассудится, а она, надо надеяться, не напишет о нас ничего уникального. Госпожа Айххольцер и ассистенты, собирающиеся все вместе где-то в общем убежище, — это противоречит идеологии наслаждения! Причем полностью! Эта женщина — единый отряд своего пола. Она еще не слишком стара, чтобы научиться чему-то новому. Но она уже неспособна затеять ничего нового. Она до конца скрывает от лесоруба свое намерение подрессировать его. Хозяйка всегда заботится о благе других. Ее стихи никогда не бывают выигрышными номерами в лотерее литературных издательских программ, потому что их не печатают. У нее нет сердца, раз она доверяет стихам свои интимные дела! Она никогда и не была добросердечной. Но она была лихой девчонкой. Она и раньше-то не была такой уж юной. Кажется, никому и никакими побоями не удалось выбить из нее мольбы о любви. В определенном смысле женщины с трудом поддаются воспитанию. При этом она могла уютно попивать кофе и Кафку. Сидя за накрытым столом. Ее не приглашают ни на какие симпозиумы — ни внутри страны, ни за границей. И все же у каждой женщины есть эта потребность: заставить и других разделить с ней ответственность! Ее коварные фантазии еще и зарифмованы. Но они слабо удерживаются в каркасе стиха. Перед дверью туалета — отчетливые пятна от брызг. Лесоруб уже принес ей из магазина единственно действенное противоядие, которое постепенно стирает и разрушает пол, но само пятно все же остается. Как после войны, когда была устроена большая чистка, и касалась она людей, к которым раньше все хорошо относились, а теперь им совсем не хотелось страдать. Старая женщина хвастливо заявляет, что до сих пор не может постигнуть философию во всем ее объеме, и, хотя она каждый день освежает в голове свои успехи, ничего нового больше внутрь не проникает (отложения извести в сосудах!). Благодаря искусству она стала почти бессмертной. Она уже не так невежественна, как во времена философа. Слышите? Какой противоестественный крик раздался, это среди сегодняшних гостей объявился профессиональный поэт и любитель поэзии. Он выскажет о ее стихах приниженное, кособокое суждение, она склонится перед ним. Инструменты уже разложены наготове: триста штук произведений и литр вина для обмывки и запивки. И стихи для забавы. Свежеприбывший поэт (машину он на всякий случай, ради собственной безопасности, поскольку родное тело слишком для него ценно, оставил внизу) в ссоре и с самим собой, и с природой, которую он не опознает ни в своих творениях, ни в творчестве этой женщины. Но зато у него во всех подробностях описано некое дерево — ведь даже самое малое, точнее именно его, он ценит превыше всего. Он хвастается гибкостью своих бедер, которые у него как у альпиниста, а не как у обычного человека. Грубый храм природы отнесся к нему при подъеме сюда, на высоту в двести метров, крайне недружелюбно. Он должен сразу приняться за чтение (достает фляжку). Ему приходится работать, и алкоголь вряд ли свалит его с ног. Итак, они уютно сидят вдвоем. Защищаясь от бури местных политических обстоятельств, они крепко уцепились за перила искусства, они даже привязали себя намертво к этим перилам. Всегда своевременно подавать заявку на поддержку. Он (я) знает природу только как труд. И выглядит это так: бедные, изможденные мужчины в обшарпанных шапках-ушанках на покаянных головах, в гамашах из толстого сукна, в дешевых свитерах, купленных на распродаже или связанных из грубой, склизкой пряжи ржавыми спицами их жен (из бесконечной пряжи упреков, стекающих по капле), задубевшие уже тогда, когда они едва выползли из постелей, — итак, мужчины поднимаются в высокогорный альпийский лес. Какая инстанция в недрах неисчерпаемой и безрадостной природы погнала их туда сегодня в такую рань? Бедные усталые мужчины. Они — богатство этой страны, утверждает в противоречие всякому здравому человеческому смыслу национальный гимн, а именно: ее сыновья и представители. Одни сыновья идут в лес на охоту, другие растят и обиходят дичь для отстрела, как в косметическом кабинете (даже за своими собственными жилищами они так не ухаживают). Они — рабочие, правдиво сообщает народная молва. Ладно, тогда на дочерей мы и вовсе не пойдем смотреть. Мы лучше останемся сидеть в своих креслах! Есть еще и другие. На лесопилках, на строительстве дорог и при водохранилищах. Когда-нибудь все это снова порастет травой или же охрана разрушающей среды поднимет жуткий крик и начнет подавать иски. Их слово само по себе вообще ничего не значит. Их дело само по себе значит столько, сколько оно стоит, если оно когда-нибудь будет доведено до конца, но каждый из них был лишь маленьким винтиком в общей станине. Все в целом представляет собой огромное здание для всей общности людей, которое обычным нечестным людям (в диапазоне до министра!) позволило между тем персонально обогатиться. Но среди них никогда нет тех, кто это здание строил. Не ходят здесь больше коровы своей тяжелой поступью, ходят лишь туристы в своих туристских ботинках, день за днем понапрасну пытаясь отыскать в окрестностях коров. У всех рабочих есть сберегательные книжки. Начисляемые им деньги деньги деньги они даже представить себе не могут, потому что никогда не видели их все вместе, одной суммой. Устало пытаются они сосчитать на пальцах ссудный процент. Тех пальцев, которые они пока еще не отморозили и не обрубили, для этого вполне хватает. Они делают это ради своих детей, которыми их все время пугают. Они выматываются ради своих детей. Ведь детям нужны какие-то забавы, требует супруга, эта спасительница денег. Этот мешок с золотом. Пусть дети порадуются, когда придут домой, сядут на свои мопеды и, сбитые грузовиком с пьяным водителем, робко откатятся в сторону, с дороги. У всех одно общее любимое занятие: пойти поспать. Свет они знают только с одной стороны: чтобы светло было работать. Они такие же люди, как и ты, но почему же они так много пьют, ты-то ведь так не делаешь, милый мальчик и милая девочка? То, что они кроме этого отправляют в рот, не стоит тех денег, которые за это плачены, все такое жирное! По радио начинают передавать новости. Когда рассказывают что-нибудь интересное, они, заслушавшись, невзначай ломают руки и ноги. От этого у них слабеют мышцы, и им прописывают грязевые ванны. Они едут в Тобельбад и там знакомятся с продавщицей табачного ларька из Филлаха, они и любить ее начинают, потому что она совсем не похожа на жену, которая дома осталась. Причина вполне основательная: обаяние, которое излучает работающая женщина. Кроме того, она не всегда дома, как здорово. Брошенную жену они потом (в ночной тиши) назовут бесчувственной каменной глыбой, в свете слов какой-то песенки или школьного стихотворения. Вот-вот, она так же мало чувствует. Этим мужчинам зимой слишком холодно, а летом слишком жарко. Словно у них есть выбор. Погода никогда не может им угодить, в этом смысле они опять-таки сродни альпинистам. Они и сами-то серые и промозглые. Каждый день они устали уже тогда, когда другие только начинают входить в курс дела и шевелить мозгами. Их гордость — это их дети, которые по важности идут сразу следом за родным домишком и которых они почти ни