— Вот это и есть глупость — считать, что я изменник. Кому я изменил? Собственному народу изменил? Даже такой олигофрен, как мой уважаемый оппонент Понсий Марквард, не обвинит меня в измене народу, на это и его глупости не хватит. Он скажет то, что уже тысячекратно твердил, — что его программа лучше. Что она отвечает воле большинства, что я опираюсь на меньшинство — интеллигенцию, всяких там художников, изобретателей… А я отвечу, что народ голосует всегда за меня, а не за него. Видеть что-либо другое в наших с ним взаимоотношениях — это и есть глупость.
— Вы изменили союзу Патины и Латании, хотя сами же спровоцировали войну с Ламарией и Родером, а за ними и с Кортезией.
— Правильно, спровоцировал. Патина нуждалась в возвращении западных земель, населённых патинами, а не ламарами. Это вековечная мечта нашего народа. Я выразил волю народа, а не изменил ей. Меня тогда поддержали и Марквард, и Милошевская. Нет здесь измены, диктатор.
— А то, что вы перешли к кортезам, ударили в спину нашей армии? Не забывайте, что я командовал корпусом, который по вашей вине оказался во вражеском окружении и потом с тяжёлыми боями прорывался к своим.
— Гамов! Давайте рассуждать честно. Я изменил тем, с кем подписал договор о союзе, — президенту Латании Артуру Маруцзяну и маршалу Антону Комлину. Изменил потому, что они оказались в военном смысле бездарностями, вели к гибели и мою родину, и свою страну. Сохранять союз с такими типами было больше чем глупостью! Именно потому, что я не изменник, я изменил союзу с Маруцзяном. И в этом качестве оказался не один. Нашлись у меня умные и бесстрашные последователи, они повторили моё решение.
— Кто они, эти ваши последователи?
— Вы, диктатор! Вы и ваши друзья. Именно вы изменили Маруцзяну. И не только изменили своему правительству, но и посадили его в тюрьму.
Впервые в этой дискуссии Гамов сразу не подыскал ответа. Торба спокойно продолжал:
— Вот вы и сами видите, диктатор, что мы с вами едины в наших действиях, только вы пошли дальше, чем я, и оказались счастливей. Как же теперь не назвать ваше поведение глупостью? Не объявлять розыск преступника и предавать в руки врагов, а пригласить меня вернуться, снова вручить мне власть, снова восстановить наш разорванный союз — вот единственно умная линия… Дружба патинов и латанов — историческая необходимость, это понимает каждый патин. Я мог разорвать с Маруцзяном и Комлиным, потому что они катились в пропасть, но зачем мне рвать с вами, победителями? Только с вами я могу исполнить нашу мечту — объединить всех патинов. Это понимаю я, этого не понимаете вы. Поэтому вы повесите меня или утопите в навозе. Чем не глупость?
Гамов уже справился с минутным замешательством.
— Вы так уверены, что вас повесят или утопят, Торба?
— Был бы рад, если бы этого не случилось. Но одно то, что вы пригласили с почётом за свой стол моих врагов, а меня, не дав переодеться и умыться…
— Вы тоже сидите за одним столом со мной и с ними. Хотя и довольно грязный, не отрицаю…
Понсий Марквард не вынес урагана в душе и вскочил. Он органически не мог говорить сидя — видимо, не хватало воздуха на крик. И сейчас он заорал во всю мощь своего гигантского рта:
— Хватит, диктатор! Мало того, что насильно за один стол… Ещё выслушивать клеветнические бредни! Прекратите недостойный спектакль! Под стражу этого человека и немедленно передать его нам. На меньшее мы не согласимся. Ясно?
Гамов уже достаточно «нагрелся», этого вспыльчивый Понсий решительно не понимал. Мы с Прищепой переглянулись. У Гамова было точно такое лицо, как в конце разговора с Данилой Мордасовым. И ситуация складывалась похожая. Но Гамов запроектировал другой финал. Он властно скомандовал:
— Марквард! В последний раз предупреждаю — не сметь подниматься без моего разрешения! Ненавижу, когда передо мной торчат чурбанами!
Но Марквард не сел. Он готовился ещё что-то прокричать, но его остановила Милошевская. Бледная, разъярённая, она тоже вскочила, низкий её голос звучал на самых низких нотах.
— Стыдитесь, диктатор! Мы надеялись на сотрудничество, а вы организовали комедию дружеской встречи с изменником! Объявляю, что, если вы отвергнете наши требования, мы немедленно удалимся.
— И обратимся к народу с сообщением, что вы отвергаете сотрудничество с нами — и потому мы отвергаем сотрудничество с вами, — вызывающе добавил Марквард.
— Это ультиматум? — холодно уточнил Гамов.
— Ультиматум! — бросил ему в лицо вождь оптиматов.
Взрыва ярости, так обычного у Гамова в трудных спорах, всё же не произошло. Ярость не была запланирована в программе беседы Гамова с вождями патинов. И хотя приступ бешенства уже подкатывал к горлу, Гамов не дал ему выхода. Он обратился ко мне и Прищепе:
— Помогите, не понимают меня! Говорим как бы на разных языках.
Павел, наверно, был заранее посвящён в сценарий беседы.
— Ваш язык им непонятен, диктатор. Надо найти человека, язык которого был бы уважаемым оптиматам более доступен.
— Отличная мысль! — Гамов повернулся к своей охране. — Старшина Варелла, переведите на свой язык мою просьбу лидеру оптиматов Понсию Маркварду не вскакивать и спокойно участвовать в общей беседе.
Варелла чётким шагом, как на параде, пошёл на Маркварда и встал перед ним. Тощий Марквард был выше солдата, но от Вареллы, плотного, массивного, шло излучение почти звериной силы. Руки Вареллы сжались в кулаки.
— Садись, не то усажу! — грозно произнёс Варелла, и его рука стала медленно подниматься. И в такт вздымающемуся кулаку Понсий Марквард столь же медленно опускался на стул. Несколько секунд Варелла постоял над поникшим лидером оптиматов, потом обернулся к Гамову и доложил: — Всё понимает! Каждое слово доходит.
Всё это совершалось в мёртвом оцепенении зала. Понсий Марквард сидел, морально уничтоженный, Вилькомир Торба изобразил на лице удовлетворение. Людмила Милошевская, гневная, непреклонная, не отрывала пылающих глаз от Гамова. Женщин, я замечал часто, ярость уродует, но эту, ведьминской породы, женщину бешенство украшало. Самая лучшая поза для неё, подумал я с уважением. Взвиться бы сейчас в ступе и дворницкой метлой смести нас всех. Вместо этого естественного поступка она только сказала:
— Диктатор, я стою, как видите. Почему не разговариваете со мной на своём солдатском языке?
Гамов сделал знак Варелле, чтобы тот воротился на своё место.
— Можете стоять, если хотите. Только поза эта смешная, подумайте об этом. И ещё вам скажу. Политика доныне область бесполая. И поэтому я спокойно мог бы, как противника в политике, принудить вас к повиновению и на солдатском языке. Но я хочу в бесполую политику ввести женское начало. И начну с того, что не на политическом языке, тем более — не на солдатском, а просто как мужчина женщину попрошу: сядьте, пожалуйста, Людмила Милошевская, и примите участие в дальнейшей беседе — будем решать очень важные вопросы.
Милошевская, не проговорив больше ни слова, уселась на своё место. Торба, ни к кому не обращаясь, но достаточно внятно сказал:
— Что посадили их — хорошо. Но лучше бы выгнали вон.
Гамов гневно повернулся к нему.
— Вилькомир Торба, ещё одно выражение в таком духе, и вам придётся разговаривать с солдатом, а не со мной.
— Понял. Слушаюсь! — бодро отозвался Торба.
Гамов обвёл глазами зал, вглядываясь в каждого.
— В вашей стране смута, — начал он. — Смуты в вашей истории были нередки, но сейчас особенно сильна и особенно опасна. Пока продолжается война, ваши партийные раздоры для наших армий представляют ненужные трудности. Есть много способов обеспечить для нас безопасность в Патине. Самый простой — арестовать всех видных оптиматов и максималистов и ввести комендантское правление. Способ надёжный, но не идеальный, можно ждать партизанских нападений. Второй — передать власть в ваши собственные руки — конечно, дружественные нам, а не враждебные. Но вас две партии, и каждая уверяет, что дружественна. Значит, надо сконструировать правительство из двух партий.
— Это невозможно, — твёрдо заявила Милошевская. Понсий Марквард, ещё не отошедший от унижения, молчал. — Мы на это не пойдём!
— Это вполне возможно, и вы на это пойдёте, — невозмутимо продолжал Гамов. — В правительстве создадим верховное Ядро над министрами. В Ядре — четыре человека, два максималиста и два оптимата. Максималисты — Вилькомир Торба и человек, которого он подберёт себе в помощники. То же и с оптиматами — Понсий Марквард и его помощник. Для оптиматов предписываю единственное ограничение — Милошевская в Ядро не входит.
— Очевидно, для обещанного вами включения в политику женского начала, — иронически заметила Милошевская.
— И вы думаете, что будет плодотворная работа? — с сомнением спросил Торба.
— Не будет работы, — поддержал его обретший голос Марквард.
— Будет, и очень плодотворная! Верховным управляющим вашей страной на всё время войны назначаю командующего нашими войсками в Патине генерала Леонида Прищепу, отца присутствующего здесь полковника Павла Прищепы. Он заинтересован, чтобы все важнейшие вопросы народного существования решались единогласно. Чётное количество максималистов и оптиматов не даст одной стороне перевеса над другой. Это и будет гарантией полного согласия при решении государственных вопросов.
— Не будет согласия! — одинаково воскликнули Марквард и Торба.
— Оно уже есть. Вы согласно заявляете, что согласия не будет. Значит, может у вас быть единое мнение. Слушайте и запоминайте, будущие дружные правители государства. Вам будут передаваться только вопросы первостепенной важности, ответ на них возможен лишь в двоичном коде — «да» либо «нет». И если вы дружно не ответите «да» либо «нет», военный командующий на площади подвергнет вас порке, как школьников, не усвоивших задания — по десять плёток каждому из четверых. Теперь вы понимаете, Милошевская, почему я не включил вас в правительственную четвёрку, хотя эта причина и не главная? Порка не означает отстранения от поста. Такого отстранения вообще не будет, чтобы не дать вам лёгкого пути избежать согласований — членство в Ядре сохранится до конца войны. После публичного наказания за нежелание согласия вам снова поставят тот же вопрос. Если в течение суток, проведённых за охраняемыми дверьми, вы снова не найдёте единого решения, вас вторично выведут на площадь и повесят как саботажников, поставивших свои личные маленькие амбиции выше государственных. Вам ясна дальнейшая ваша судьба, непримиримые соперники?