с любил поражать людей неожиданной для такого стройного человека силой, приличествующей скорее штангисту или боксёру, — Торкин побледнел, прикусил непроизвольно рвущийся из груди ох и поспешно отошёл. Внешне он выглядел массивной тушей на двух столбах. А руки у него были так коротки, что вряд ли он мог свести их над головой. Готлиб Бар, которого он радостно упрекнул в чрезмерной толщине, рядом с Торкиным выглядел почти изящным.
Гамов показал Торкину на стул против себя.
— Господин посол, мы готовы вас слушать.
И Торкин сразу завёл тягомотину. Он свято держался канонов дипломатии — то самое, чего Гамов не терпел. Если бы он не принадлежал к кортезам, противникам латанов, а был нейтралом, то непременно поздравил бы господина диктатора с блестящим успехом — тайным созданием воздушного флота. Господин диктатор, конечно, не сомневается, что если бы разведка Кортезии своевременно донесла о глухо затаённых заводах Латании, то для могучей промышленности Кортезии не составило бы труда построить в короткое время флот ещё мощней — и тогда в плену сегодня находились бы не члены мирной конференции в Клуре, а многие уважаемые господа, сидящие в данную минуту за данным столом.
Гамов с раздражением прервал его:
— Господин посол, кто же всё-таки победил, вы или мы?
Торкин почти благодушно отозвался:
— Не победили, нет, только выиграли одно сражение. Говорю о вашем успехе, как он того заслуживает. Поверьте, Гамов, я больше всех ценю ловкость, с какой вы подготовили обманный удар. Но на обмане не выиграть войну. Промышленная мощь моей страны трижды превосходит мощь Латании. А в длительной войне решают промышленные возможности, а не ловкие обманы.
Пеано, обычно умело скрывающий свои эмоции, благостно улыбался — плохая примета для тех, с кем собирался спорить.
— Так в чём же дело, господин посол? Давайте ещё разок встретимся на поле боя. Почему бы вам не пересечь океан и снова не высадиться в прекрасных гаванях Клура?
Торкин держал себя как победитель, а не как проситель.
— Нет, мы пока не будем высаживаться в Клуре. Есть иные возможности показать нашу силу. Второй город вашей страны, ваш знаменитый Забон, с трёх сторон обложен, только узкая полоска соединяет его с остальной страной. И на юге и востоке с вами соседствуют государства, которые ждут лишь нашего пожелания, чтобы выступить.
Гамов проговорил с холодной насмешкой:
— Не пойму, чего вы добиваетесь? Или в связи с нашей победой над вами в Патине и Родере вы приехали требовать нашей капитуляции? Я верно понял вашу миссию?
Торкин гнул свою линию.
— Я изложил объективное состояние мировых сил, чтобы не было, так сказать, головокружения от успехов…
— Повторяю: требуете нашей капитуляции? И думаете, что если этого не достиг маршал Ваксель, то сможете добиться вы своими хвастливыми речами?
Том Торкин, хоть и был информирован о характере Гамова, прямой грубости не ожидал. Справившись с минутным замешательством, он продолжал:
— Нет, не о капитуляции… Просто — вы освобождаете всех преданных Чёрному суду и передаёте их мне.
— Посол, кто из ваших начальников так глуп, что поручил вам выполнить столь глупое задание? Никогда не считал президента идиотом. Или он уже не властен у вас?
Посол Аментолы вдруг увидел, что миссия его провалилась и что сам он перед разверзшейся пропастью. Он судорожно отпрянул от бездны.
— Не даром, нет! Услуга за услугу — вот такое предложение. Вы освобождаете наших пленных, а мы уговариваем нордагов снять окружение Забона. Такой великий город! И какая плата — всего сто человек выпустить на свободу!
— Полуокружение, а не окружение, — поправил Гамов. — Это уже похоже на политический ход — тоже неумно, но внешне логично. Торговля союзниками ради своих интересов.
— И их интересов тоже. Среди преданных суду и нордаги — журналисты, промышленники, двое священников. С президентом Путраментом всё согласовано, можете не беспокоиться.
— Не буду беспокоиться. Побеспокоюсь о другом. Ни вам, ни вашим начальникам не приходила в головы мысль, что мы и не нуждаемся в благоволении Путрамента, чтобы снять полуокружение Забона? Мы уже раз отгоняли его армию от города, отгоним опять.
Тяжкое положение создалось у толстяка Тома Торкина. Он сперва запугивал нас потенциальным могуществом своей страны, потом растерялся от грозных насмешек Гамова. А когда совершенно упал духом, вдруг замерцал свет удачи — Гамов заинтересовался сделкой: бескровное освобождение города ценой освобождения кучки пленных. Посол сделал худший ход, какой мог сделать в этой рискованной игре — снова грозил.
— Диктатор! Вы пленник иллюзий. Сумели однажды отогнать неподготовленных нордагов. Больше и не мечтайте о такой удаче. Несчастный Ваксель так их оснастил! Как раз отданных нордагам запасов не хватило маршалу, чтобы отразить ваш внезапный удар.
— Вы правы — именно этих запасов. И ещё тех, которые вы бездарно расплескали по своим союзникам, так и не выступившим на помощь маршалу. Нордаги — тоже, хоть их вы оснастили лучше других. Путрамент должен был, захватив Забон, участвовать с маршалом в победном марше на нашу столицу. А что сделал?
Каждый новый ход посла был всё хуже.
— Падение Забона ныне может изменить течение всей войны. И потому моё предложение…
— Да, проблему Забона надо решать, — прервал Гамов посла. — Но мы решим её собственными средствами. Скажите, Торкин, что вам известно о вашей падчерице Жанне?
Торкин впился глазами в Гамова. У него перехватило горло. Гамов вежливо произнёс:
— Вы не расслышали? Тогда повторю.
Торкин справился с растерянностью.
— Жанна уехала на конференцию в Клуре. В списке привлечённых к суду я её не увидел. Может, она в лагере военнопленных? После благополучного завершения наших переговоров…
— Переговоры завершены. Вы не привезли умных предложений. Но сведения о вашей дочери могу дать и сейчас. Она назвалась другой фамилией. Её зовут ныне Гармиш, Жанна Гармиш. Вам что-нибудь говорит эта фамилия?
— Это фамилия её жениха. У меня с ней были нелады, но чтобы отказаться от моей фамилии!.. Диктатор, что ждёт мою дочь?
— Казнь, — холодно сказал Гамов. — Завтра утром. Ваша падчерица открестилась от вас, но у неё хватает своих преступлений. Суду предъявлена её поэма о подвиге мужчин, сражающихся во имя чести и геройства. Гонсалес, вы читали поэму Жанны Гармиш?
— Очень сильные стихи! — Гонсалес одобрительно кивнул. — Такие рифмы! Аллитерации, гармония и композиция — выше всех похвал! Сотни юнцов, прочитав эти строчки, побегут за оружием. Единогласно осуждена на смерть.
Гамов вызвал охрану и приказал проводить потерявшего голос Торкина. Посол всё же нашёл силы обвести нас ненавидящим взглядом. И шёл он спокойно, ровно шагал по ковровой дорожке. За дверью он потерял сознание. После его ухода я заговорил первый:
— Гамов, мы привыкли подчиняться вам, хоть порой это и трудно. Но зачем такая торопливая казнь? Аментола может найти иные пути, кроме предательства своих союзников…
И тени колебаний мы не услышали в голосе Гамова:
— Нам не нужны соглашения с Аментолой по мелким поводам. Мелким, Семипалов, мелким — ежедневно на фронтах безвестно гибнут сотни людей, а чем они хуже этих, осуждённых? Но казнь этих потрясёт весь мир. Ради спасения безвестных, ежедневно гибнущих, нужна гибель всем известных и сановитых, самых виновных, самых ответственных за войну. Нам нужен мир, только мир, всё остальное, как бы оно ни было важно, неудача.
Спорить больше было не о чём. Война — не предмет торга, это понимал не один я. Я посмотрел на Пустовойта. Он имел право возгласить милосердие. Он молчал, ни на кого не глядя. Гамов закрыл заседание.
14
Казнь совершилась на рассвете на плацу городской тюрьмы. Зрелище было слишком тягостным, даже Исиро не захотел передавать его в эфир , лишь объявил о казни и о том, что некоторые из казнённых наговорили на плёнку свои прощальные слова миру. Только высылку Исиро показал — толпу понурых людей, ещё недавно знаменитых деятелей, под крики конвойных усаживали в зарешечённые машины. Там были и женщины, но Жанны Торкин, скрывшейся под псевдонимом Жанны Гармиш, я не увидел, её казнили. В тот же день улетел и неудачливый эмиссар Аментолы. Я увидел его по стерео, за одну ночь он постарел на десяток лет.
А спустя несколько дней мир облетело известие, что жена Тома Торкина, известная эстрадная певица Радон Торкин, застрелила своего мужа.
Весть о неудаче миссии Торкина опередила его возвращение. Он ещё летел через океан, а в Кортезии уже бушевали. Торкина обвинили в дипломатической бездарности и даже в том, что он намеренно сорвал переговоры с нами, так как среди осуждённых были его личные соперники. А жених Жанны Ричард Гармиш заявил, что оплакивает смерть своей возлюбленной и горд, что перед смертью она приняла его фамилию.
Полиции и журналистам Радон Торкин объяснила, что муж не сделал ничего, что бы могло спасти её дочь, и потому больше не заслуживал жизни. И ещё сказала эта решительная особа, что в гибели её дочери президент Аментола виноват больше её мужа. И потому, если её оставят на свободе, она прикончит и Аментолу. Многие газеты выступили в её защиту — не в части угроз Аментоле, а как страдающей матери. Появился комитет, требующий её судебного оправдания.
Всё это доложил нам Прищепа.
— В общем, шум, — задумчиво сказал Гамов.
— Огромный! Передачи из лагерей военнопленных уже смотрели миллионы кортезов. Не меньше трети населения Кортезии усаживается перед стереовизорами, когда Исиро объявляет выход в эфир военнопленных.
Прищепа вдруг засмеялся.
— Я забыл сказать, что Торкин соответствует кругу политических преступников, за смерть которых Чёрный суд обещал награду в сто тысяч диданов. Журналисты поинтересовались у Радон, не желает ли она затребовать гонорар за убийство — сумма всё же побольше её артистических гонораров. Она ответила, что не думала об этом, но если истребует чёрный гонорар, то это будет самым ценным подарком от мужа за всю их супружескую жизнь. Две адвокатские конторы предложили услуги для переговоров с Акционерной компанией Террора. Теперь о поездке первой делегации женщин Кортезии в лагеря военнопленных. Бар поставил условие — раньше продукты, потом делегации. Продукты для пленных уже пришли. На этой неделе и женщины прибудут в Адан. Готовьте пламенную речь, диктатор.