Не каждый исторический персонаж ухитряется попасть под Международный трибунал. Такое действительно надо заслужить. Между тем на суд истории попадает каждый.
Первый и главный вопрос политику на суде истории: чего он добился? Первый ответ, впрочем, стандартный – власти. Без власти нет государственного деятеля, нет послужного списка, тут просто нечего и не о чем судить. Настоящий допрос начинается именно с этого момента. Что подсудимый имеет сказать про цель, про средства, про результаты своего властвования? Чего, как и какой ценой человек, получивший в свои руки бразды правления, добился не для себя любимого, а для страны? Что именно приобрело или потеряло общество, пока он был у руля?
К власти Слободан Милошевич шел по трупам. В буквальном смысле. Мало того, что многие его противники насильственным образом исчезли с его пути. Своего ментора, чтобы не сказать крестного отца, – главу республики Сербии Ивана Стамболича, которому обязан всем, он убил дважды. В 1987 году политически, устроив переворот и отправив в отставку. А тринадцать лет спустя и физически, приказав его ликвидировать.
Предательство было его рабочим инструментом. Идеи он предавал с той же легкостью, что и людей. К власти он пришел как правоверный коммунист (как полагается, взобрался на верхотуру номенклатуры, стал первым секретарем компартии Сербии). В критический момент он продал себя нации уже как пламенный националист. Чем убил двух зайцев сразу. Одним махом убрал всех конкурентов по руководству. И получил совершенно иное качество власти. Уже не глава бюрократии-партократии, а вождь нации, безраздельно распоряжающийся не только телами, но и душами людей, готовых пойти за ним и в огонь, и в воду.
Строго говоря, перебежка от коммунизма к национализму – еще не то преступление, которое стоило бы всерьез вменять Милошевичу. Когда он пришел к власти, государственный коммунизм уже был живым трупом – нам, пережившим СССР, это так же хорошо понятно, как и тем, кто пережил СФРЮ. Форма, каркас власти оставались. Содержание прохудилось. Узлы и блоки системы один за другим выходили из строя.
Социалистическая Федеративная Республика Югославия была пристанищем шести титульных наций – сербов, хорватов, словенцев, македонцев, черногорцев и мусульман (объявить мусульманское население Боснии – таких же славян по крови – нацией было теоретической или прагматической находкой Тито). По сути это было жесткое унитарное государство, совсем как СССР. Но по форме – тоже как СССР – квазифедерация из шести равноправных братских республик – Сербия, Хорватия, Словения, Босния и Герцеговина, Македония, Черногория. Плюс автономный край Косово с сознательно плохо подсчитанным албанским большинством, плюс многонациональный автономный край Воеводина (оба – в составе Сербии). Реальная демография и административные границы часто не совпадали. Межнациональная чересполосица на каждом шагу – потом она станет кровоточащей картой. Регламентированное братство народов обеспечивалось жесткой монополией политической власти и запретом на любые вербальные проявления национализма.
При этом у Югославии была своя специфика. Младшая сестра СССР – СФРЮ позиционировала себя как антипод СССР. Бросив вызов Большому брату, Тито сыграл отчаянную геополитическую игру. И сыграл блестяще. Много лет балансируя между Западом и Востоком, между социализмом и капитализмом, он стал как бы автором третьего пути, а свою страну сделал лидером «третьего мира». В полярном мире «холодной войны» это замечательно работало, но с потеплением мирового климата геополитические претензии Югославии растаяли. Обнаружилось историческое бездорожье, а вместе с ним и внутренние нестыковки. Особенно когда после смерти Тито диктатура разжала свою железную хватку. Священные заклинания и табу утратили свое действие. Оказалось, что старые национальные обиды, исторические счеты, взаимно пролитая кровь никуда не делись. Их просто замели под ковер, и теперь они вылезли на свет божий. Федерация затрещала по швам и фактически лопнула в одночасье, когда все шесть (семь) титульных национализмов почти одновременно подняли головы на земле Югославии.
Преступление Милошевича не в том, что из коммуниста он стал националистом. А в том, какого рода националистом он стал.
Из сегодня отчетливо видно, что распад СФРЮ (как и распад СССР) был неминуем. Не потому, что этого хотели Америка, Ватикан, Запад, германские псы-рыцари, тень Оттоманской империи, мировая закулиса. А потому, что разница в потенциалах и интересах элит, груз взаимных претензий и сверхценных идей – а они-то чаще всего и есть самое сильнодействующее в национальном сознании – оказались непреодолимы. Потому что СФРЮ оказалась утопией, искусственным конструктом. В конце ХХ века на территорию Югославии вернулся век XIX с его нерешенными задачами – создания национальных государств.
Это был неимоверно трудный вызов. И самым болезненным он был для Сербии. Первая среди равных югославских республик – точь-в-точь как Советская Россия в СССР, она была каркасом балканской мини-империи – пусть даже без всякой практической пользы для сербского (или в нашем случае русского) населения. На практике это означало бремя, зато с благородной отрыжкой – вечно свербящим имперским комплексом.
Что должен делать в таких условиях политик-националист? Помочь своей стране, своему народу в выполнении миссии национального становления. Постараться свести издержки процесса к минимуму. Что в первую очередь означает избежать крови.
Милошевич сделал все ровно наоборот. Он повел свой народ в тот самый огонь и в воду – против других народов Югославии. Части Югославской национальной армии он направил на подавление объявившей себя независимой Словении, затем перебросил на Хорватию, сделавшую то же самое следом. Боснийские сербы осадили Сараево, сербы из Сербской Краины взялись зачищать хорватов на территории этого анклава внутри Хорватии. Чего пытался добиться Слободан Милошевич? Сохранить старую Югославию в качестве уже ничем не прикрытой сербской империи? Поняв, что это невозможно, реализовать грезу о Великой Сербии – объединить все территории, дорогие или памятные сербским сердцам? Так или иначе, в распадающейся Югославии он не оставил иного способа решения проблем, кроме войны, и иного торга, кроме эскалации войны. Каждая эскалация приводила все к меньшему контролю за ходом военных действий и все к большему озверению всех против всех. Этнические чистки стали расхожим бытовым оружием против чужих. Взаимная ненависть достигла градуса геноцида.
Вот в чем заключалось его преступление и, если хотите, его предательство. Свою ничем не ограниченную власть в Сербии он использовал не для того, чтобы предотвратить и преодолеть трагедию Югославии. Он использовал югославскую трагедию, чтобы укрепить свою власть в Сербии.
Чужим Милошевич-война нес катастрофу. Но и своим он принес лишь крах. То, что он им посулил, и то, что они получили, оказалось в чудовищном разладе. Он предал всех, кого вдохновил – святыми лозунгами – на неправедные дела. Боснийских сербов сдал в Дейтоне. Сербов из Сербской Краины оставил на растерзание хорватской армии. Косовских сербов бросил беззащитными перед лицом албанского реванша. Он развязал четыре войны и все их проиграл. Навлек на свою страну санкции мирового сообщества вплоть до «гуманитарных бомбежек» НАТО. Добился того, что она оказалась полностью деморализована и унижена. Скамья подсудимых была для него закономерным, заслуженным финалом.
Полное название Гаагского суда – Международный трибунал для судебного преследования лиц, ответственных за серьезные нарушения международного гуманитарного права на территории бывшей Югославии. Сейчас в его адрес летят пучки стрел. Не уберег Слободана. Не проявил должного гуманизма, не отпустил к нам на поруки. На пять лет растянул разбирательство – не иначе как растерялся, так и не смог подтасовать доказательства. Нет, это точно не наш самый справедливый и скорый на руку советский суд.
Конечно, Гаагский суд не стоит путать с судом истории. У него другой мандат и куда более ограниченная юрисдикция.
Ну, скажем, в том, что Милошевич убрал Стамболича, мало кто сомневается в Югославии. Это секрет Полишинеля. Но секреты Полишинеля не принимаются Гаагским судом к рассмотрению, только твердые факты. Подпись под приказом, например. Кто же, однако, отдает такие приказы в письменном виде?..
Югославская бойня была гигантским преступлением против человечества, самым тяжким после преступлений нацизма. Единого приказа, по которому она началась, не существует в природе. Югославская бойня состояла из тысяч конкретных преступлений против человечности. Человек, стоявший во главе политической, военной и карательной машины, имел прямое или косвенное касательство ко многим из них. И именно поэтому ему не было необходимости оставлять автографы под приказами. Значит, он чист?
Нет, это означает только, что суд в Гааге не может вменить ему эти эпизоды. Среди 60 конкретных обвинений, которые выдвинуты против него, нет не просто очень многого, нет самого главного, универсального обвинения. Это действительно для суда истории, который проявит все подписи под приказами, даже те, которых предусмотрительно не оставили.
Так, может быть, он действительно не нужен, этот необязательный, формализованный, крючкотворский суд в Гааге? Прикрыть его немедля призывает разношерстная коалиция отечественных пассионариев, включая Думу в полном составе. Аргументы приводятся самые неожиданные. Ну, например.
В гражданской войне нет преступников (по-видимому, только герои). Преступления гражданских войн неподсудны международному суду.
Вообще-то войну, в результате которой Югославия распалась на несколько государств, вряд ли можно называть чисто гражданской. А во-вторых, что за вздор! В конце ХХ века город с всемирно известным именем подвергся прямо-таки средневековой осаде. Расположенный в узком каньоне современный 300-тысячный город оказался очень удобной мишенью для пушек и пулеметов, которые боснийские сербы затащили на господствующие высоты. Так продолжалось 44 месяца подряд. Хладнокровный расстрел зданий и безнаказанная охота за движущимися мишенями – суверенное право?