ие, скажем, то, как судебный исполнитель изымает вовремя не возвращенную вещь, как тюремные чиновники заключают преступника под стражу, как происходит сама казнь и т. д. Если и встречаются такие правовые конструкции, как оглашение врагов (см. выше), то значение их состоит в том, что они устраняют важнейшее препятствие на пути действий по поддержанию правопорядка, а именно внимание к правам личности приговоренного (execuendus), и предоставляют этим действиям наибольшую свободу. Когда кто-либо объявлялся вне закона, то в предельной степени это тоже означало полное поражение в правах и уничтожение правосубъектности лица, подвергаемого опале[150]. В той мере, в какой исполнение приговора бывает эффективным действием, его объем и интенсивность зависят от положения дел, т. е, в данном случае прежде всего от оказываемого приговоренным сопротивления. Если находящийся вне закона человек, а с ним и все, кто, как его друзья и сподвижники, тоже были подвергнуты опале, сообща противятся исполнению приговора, то исполнение это, если оно продолжается, может принять такой размах, что выплеснется в войну и получит такое фактическое значение, в сравнении с которым правооснование, процесс и приговор покажутся малосущественным второстепенным делом и пустой формальностью. Процесс форменным образом перерастает в войну. В случае какого-либо преступления, особенно при нарушении общественного спокойствия, положение исполнителя, в отличие от исполнения приговора в случае простого неповиновения, было независимым, поскольку он «назначался исключительно для осуществления опалы»[151]. Имущество изгнанника подлежало конфискации и использовалось для покрытия экзекутивных издержек. Если же исполнение приговора приобретает непропорциональный размах, перерастает в военную акцию, то оно отделяется от своего правового основания и поневоле начинает руководствоваться уже не правовыми соображениями, а технической целесообразностью, связанной с той или иной ситуацией. Но, становясь более самостоятельным, такое исполнение может быть поставлено на службу иным целям, нежели его изначальная цель, исполнение на правовой основе. Тогда оно становится надежным средством расширения политической власти, а исполнительный комиссар – инструментом монархического абсолютизма, служащим уничтожению сословных привилегий. Политический смысл этого процесса со всей откровенностью выразил Валленштейн, наиболее значительный и наиболее последовательный представитель новой политической мысли XVII в, в Германии: он «всей душою своей радуется», когда сословия создают «трудности» (dificulteten), «ведь из-за этого они теряют все свои привилегии»[152]. Комиссар следует только своему поручению и ничему другому. Инструкция, выданная 17 ноября 1620 г. герцогом Максимилианом Баварским, императорским комиссаром в войне с богемскими мятежниками, комиссарам низшего ранга, содержит рекомендацию «мягко указать» сословиям, если они будут настаивать на подтверждении (confirmation) своих привилегий и требовать императорской грамоты или как-либо иначе отказывать в повиновении, «что сейчас у него нет ни времени, ни тем более повода к тому, чтобы задерживаться в этом месте ради подтверждения привилегий. Далее, поскольку мы, в точности следуя нашему поручению, не должны вмешиваться в упомянутое вами подтверждение», сословие должно обратиться к императору, «а не к нам, нижестоящему комиссару, коего дело это в принципе не касается»[153].
В судебных процессах императорские комиссары появлялись, наделенные различными задачами. Свидетелей обычно допрашивала не высшая судебная палата, их вызывал и заслушивал судебный комиссар. Если в нарушении общественного мира или в поддержке подстрекателей подозревалась целая община, то комиссарам поручалось также брать оправдательную присягу с половины членов городского совета или с подозрительных граждан[154]. Император требовал для себя право всюду, где речь шла о «благополучии и спокойствии государства» (imperii utilitas et tranquillitas), а не только в тех случаях, где ему подобало вести суд в низшей инстанции, против подданных того или иного князя, публиковать, вручать или иначе распространять мандаты по всей стране, и даже посредством своих комиссаров осуществлять юрисдикцию на территории подданных, хотя все это, конечно, только в соответствии с их законами и обычаями. Однако Рейнкинк, выдвинувший эти принципы, проводит различие между городами и князьями, в городах императорские мандаты и эдикты, издаваемые ради общественной пользы, оглашаются императорскими герольдами, князьям же они вручаются, с тем чтобы те огласили их через своих чиновников. Императорский комиссар может заслушивать в качестве свидетелей не только непосредственных, но и косвенных подданных. таким же правом наделяются и комиссары высшего суда, хотя сословия протестовали против этого уже в первой половине XVII в. Правовая структура исключительного статуса этих комиссаров и здесь основывалась на допущении личного заместительства. Как и в каноническом праве, здесь действует положение, согласно которому государев комиссар по рангу стоит выше ординарного магистрата, потому что он «действует вместо государя и репрезентирует его личность» (principis vice fungitur ejusque personam representat)[155]. Что, в частности, касается исполнения приговора, то как часть судебной процедуры оно предполагало, что в отношении имперского сословия опала объявлялась согласно праву. Право объявлять вне закона император стремился сохранить за собой. Объявление вне закона либо предваряется судебным процессом, либо вступает в силу ipso facto. К этому последнему способу император особенно часто прибегал в случае угрозы общественному порядку. Помимо альтернативных статей судебная процедура в интересующую нас эпоху регламентировалась главным образом преобразованным уставом высшего суда и исполнительным уставом 1555 г.[156]. Императорские мандаты, появлявшиеся в ходе процесса, часто вручались или сообщались сторонам императорскими комиссарами (а не герольдами, которые только разносили их в качестве гонцов). Как известно, в высшем имперском суде процедура занимала чрезвычайно много времени, обжалования допускались даже по вынесении приговора и в ходе исполнительного производства[157]. Сама опала уже давно (с конца XIII в.) «перестала внушать страх»[158], и обычно император «по своей природной кротости и доброте», как пояснялось в его мандатах, обещал одну отсрочку за другой. Поэтому задача императорских комиссаров, особенно там, где речь шла о важных политических делах и о влиятельных партиях, состояла главным образом в ведении переговоров, и это длилось до тех пор, пока этих комиссаров по делам не сменял комиссар действия. Особенно интересные примеры комиссарской деятельности можно найти в Грумбаховых распрях[159] и в бесконечных раздоpax XVII в. Например, в споре между городом Брауншвейгом и герцогом Брауншвейгским и Люнебургским Генрихом Юлием, рассмотрение которого императорским декретом от 12 ноября 1604 г. было поручено высшему имперскому суду собственные комиссары императора в марте 1609 г. представили «ходатайственный мандат» (mandatum avocatorium), который призывал стороны сложить оружие и распустить набранных наемников. Дело дошло до переговоров в присутствии императорских комиссаров, результатом которых стал письменный уговор, по которому город обязался прекратить вооруженную борьбу. Когда же, вопреки этому, город велел своим солдатам напасть на герцога, захватить и разграбить его имение, несколько придворных советников императора, выступавших в качестве императорских комиссаров, снова предъявили ему требование сложить оружие, сопровождаемое ультиматумом, в котором император говорил об условном объявлении вне закона. Несмотря на то что процесс был не завершен, император считал себя вправе осуществлять такое «вмешательство», потому что «высокий ранг суда и задержки в процессе не могли препятствовать ему как правящему римскому императору в поддержании общего спокойствия и мира в империи»[160].
Императорские комиссары были строго связаны своими инструкциями. Действия их всегда натыкались на препятствия, исходившие от сословий, с которыми император считался и во времена своего наивысшего могущества[161]. Даже когда к ним обращались в ходе исполнительного производства, они оставались только комиссарами по делам. Для непосредственного действия у них никогда не было всех правовых и фактических средств. Согласно порядку исполнения приговоров и подавление мятежа, и осуществление государственной опалы было делом округов и сословий. Таким образом, военная операция не проводилась непосредственно императорскими комиссарами, чье положение было несамостоятельным. Императору приходилось поручать исполнение приговоров князьям того округа, к которому относилось мятежное сословие. В этом случае на того, кто возглавлял операцию, тоже возлагалось «поручение» (commissio), но он при этом оставался независимым и придерживался того порядка исполнения, который позволял ему проводить собственную политику и учитывать действия своих противников, а также собственные сословные интересы. Поэтому он был лишен как раз того, благодаря чему комиссара можно было использовать как надежное орудие. Хотя в порядке исполнения приговоров мудро подчеркивалось старое положение о том, что право вершить суд ни на что не годится без мощных средств к его осуществлению, он в то же время, поскольку исполнительный процесс содержал возможности для расширения императорской власти, прежде всего был нацелен на создание надлежащих гарантий для сословий. Если императорскому комиссару удавалось побудить соответствующие округа и сословия к тому или иному действию, то он оставался при войске, но «руководство» этим войском, т. е. самой военной операцией, возглавляющий ее исполнение князь, войсковой главнокомандующий, ни под каким видом не желал выпускать из своих рук. Только после того как Валленштейн сформировал для императора его собственное войско, стало возможным утвердить суверенитет императора в государстве на формальной основе осуществления государственной опалы. Сословия увидели такую опасность и сумели ее устранить. Зато в своих наследных землях, в Богемии и Австрии, император с помощью исполнительного процесса утвердил свою абсолютную власть. Военную силу ему, конечно, и здесь поставляли имперские сословия. Во время богемского восстания курфюрст Саксонский и герцог Максимилиан Баварский были назначены императорскими исполнительными комиссарами. Их комиссионные поручения представляют яркие примеры правовых отношений как между владетельными князьями и мятежными сословиями, так и между императором и исполнительным комиссаром