Диктатура — страница 30 из 54

, повторяющей все, что говорил о деспоте Локк, – владеет основополагающая мысль, вытекавшая из их совместного противостояния историческим промежуточным властям и общей для них веры в могущество просвещенной бюрократии: благодаря естественному, т. е. рационалистически-абстрактному, мышлению можно развить идею общезначимого политического и социального порядка и справедливости, которая должна быть воплощена властью государства. Хотя физиократы считали вредным государственное вмешательство в торговлю и промышленность, сильная монархия и «истинный», т. е. оправданный и разумный, деспотизм казались им необходимыми для того, чтобы осуществить их идеалы свободы и уничтожить стоящие у них на пути промежуточные власти. Государство должно подчиняться законам экономического развития, в остальном же ему дозволено все. В качестве главной своей задачи оно должно рассматривать просвещение и воспитание подданных. Если люди однажды сумеют познать «естественный порядок» (ordre naturel), то все дальнейшее станет ясно само собой. До этих же пор необходимо господство просвещенного авторитета, который в случае надобности завершит дело народного воспитания принудительными средствами и чьи насильственные меры будут оправданы целью воспитания[244]. Если после этого люди смогут пользоваться своим собственным рассудком. то сформируется просвещенное общественное мнение, которое лучше любой другой формируемой инстанции будет контролировать правительство. Тюрго – человек. обладавший огромным интеллектуальным и практическим опытом. – отказывал частным корпорациям (corps particulieres) в каком бы то ни было праве на существование в государстве, если дело шло об общественной пользе (utilite publique). которая является высшим законом и не может быть уравновешена суеверным почтением к каким-то традициям. Такое понимание государства было связно сформулировано и получило свое название в книге Мерсье де ла Ривьера «Естественный и необходимый порядок политических обществ»[245]. Мерсье развивает систему легального деспотизма из всеобщих принципов разума. Разум диктует. Цель его деспотизма не в том, чтобы превратить людей в рабов, а в том, чтобы принести им подлинную свободу и «культуру». Благодаря этой своей цели легальный деспотизм (despotisme legal) отличается от деспотизма незаконного (despotisme arbitraire). Но остается еще личный деспотизм, присущий тому кто знает очевидную истину. Тому кто обладает адекватным и естественным пониманием сути дела, позволительно быть деспотом в отношении каждого, кто им не обладает или остается к нему глух. Наиболее серьезным препятствием на пути к господству разума для Мерсье являются, конечно, тоже человеческие страсти. Следовательно, при надобности их нужно подавлять силой, потому что права диктовать законы (de dieter les lois) самого по себе, без применения физической силы, недостаточно для того, чтобы претворить их в действительность. Потому разделение законодательной и исполнительной властей предосудительно, а кроме того, и бессмысленно. В силу естественной необходимости одна из уравновешиваемых властей на какое-то время всегда обнаруживает свой перевес над другой. Учение о противовесах, contre-forces, – это химера. Диктовать позитивные законы – значит командовать (Dieter les lois positives, eest commander), а для этого-то и потребно «публичное насилие» (force publique), без которого бессильно любое законодательство. Концептуальное государственно-правовое определение «деспотизма» состоит в упразднении разделения властей. В интересах энергичного действия устраняются все стоящие на пути препятствия и формируется «необоримая власть» (autorite irresistible). Главное слово в этом мире идей – «единство»: единая сила, единая воля, единство очевидной истины, власти и авторитета, чей деспотизм основывается на познании истинных законов социального порядка, при котором, следовательно, истинные интересы суверена совпадают с истинными интересами подвластных ему людей, и власть деспота может становиться тем значительнее, чем шире распространяется просвещение, потому что тогда общественное мнение само вносит требуемые исправления. Легальный деспотизм – это, стало быть, отнюдь не деспотизм, связанный позитивными законами, а до предела централизованная политическая власть, осуществляющая переход к такому состоянию, когда естественные законы господствуют сами собой и их оправданность очевидна для разумного человека[246].

Эта диктатура разума покоится на различии между просвещенным философом и просвещаемым народом, которое препятствовало сделать сам по себе вполне соответствующий ходу мысли того времени вывод и осмыслить естественно-правовую дедукцию всех государственных полномочий из воли народа так, как если бы абсолютная власть единоличного властителя основывалась на том, что она была ему формально передана народом. Поскольку великий исторический прецедент, lex regia, по которому власть передавалась цезарям, принял у цезаря форму постоянной диктатуры, постольку властитель мог бы показаться диктатором. В XVIII столетии это пусть и не систематически, но хотя бы местами находит выражение в анонимно изданных в 1788 г. «Записках к французскому народу» Черутти, соратника младшего Мирабо. В этом сочинении автор пытается увязать демократию с королевским правлением в противоборстве с привилегированными классами и превращает монарха в «постоянного и наследственного диктатора республики» (dictateur perpetuel et hereditaire de la République)[247].

Среди сторонников радикального экономического и социального равенства тоже царит убежденность в том, что существующие промежуточные власти и вообще политически организованные сословные и классовые интересы делают необходимой сильную центральную власть. С этим связана вера в государство и в безграничные возможности политических средств. Первое политическое произведение, которое сознательно исходит из тезиса о том, что человек по природе добр и только испорчен существующим порядком собственности, а также социальными и государственными отношениями, «Кодекс природы» Морелли (1755 г.[248]), позволяет в идеальном государстве действовать «начальникам департаментов», которые обладают «абсолютной командной властью» и в экстренных случаях делают все, что считают нужным, и которые в действительности являются лишь идеальными интендантами. У Морелли деспотизм оказывается средством осуществить в действительности идеальное состояние равенства. Государство подобно всемогущему педагогу у просвещенных философов, и государство иезуитов в Парагвае служит примером того, что платоновский идеал коммунистического государства философов может быть реализован на деле. Мабли же известна теория «противовесов», которая делает такой абсолютизм невозможным. Он тоже знает, что только сильная монархия может устранить господство какого-либо «класса» или партии. Ему тоже хотелось бы использовать это сильное государство для того, чтобы достичь всеобщего равенства, положить конец господству алчности и властолюбия, т. е. частной собственности, и хотя бы приблизить современное «развращенное государство» (etat corrompu) к состоянию «государства естественного» (etat de la nature). По его мнению, это возможно только при подобающем воззрении на человеческую природу с ее страстями. Но политическим средством для этого не может быть просто диктатура очевидной для диктатора истины. В пространных рассуждениях он оппонирует сочинению Мерсье и его системе легального деспотизма[249]. Прежде всего он сомневается в силе философии, которая для философов будто бы разумеется сама по себе. Очевидность с ее диктатом для него вовсе не очевидна. Философы заблуждаются, если полагают, что эта очевидность сидит словно бог в своей машине (un dieu dans sa machine) и всем управляет. Человек – не ангел, который только и ждет услышать истину. Здесь вновь развертывается все то, что оставило за собой классическое учение о соотношении аффектов и рассудка: страсти сбивают людей с толку и часто оказываются убедительнее философской истины. Мабли делает отсюда вывод (не оставшийся неизвестным и для старой традиции), что дурные аффекты поддерживают частную собственность и способствуют ее сохранению. Но здесь происходит решительный поворот. Абсолютистское учение о природном злонравии человека оказывается поколеблено указанием на то, что в таком случае и правители ведь бывают естественным образом порабощены страстями и неведением. Значит, дело заключается именно в том, чтобы создать для них преграды и обезопасить себя от них, а это должно произойти благодаря разделению политических функций. «Магистратурам нужно создать какой-то противовес, чтобы не стать жертвой невежества магистратов и владеющих ими страстей» (il s agit detablir des contre-forces entre les magistratures pour quon ne soit pas la victime de Tignorance et des passions des magistrats). Политическое значение такого обращения абсолютистского учения о природном злонравии людей, какое здесь совершает Мабли, уже потому превосходит значение Руссо, что в «Общественном договоре», вышедшем в свет в 1762 г, еще не излагалось его учение о природной доброте человека, которое позднее стало знаменитым благодаря этому трактату. Из этого обращения, как оно выражено у Мабли, вытекает представление о том, что правительство и государство являются необходимым злом, которое поэтому нужно свести к минимуму. У американцев это проявляется всего отчетливее. Томас Пейн высказал тезис, полностью соответствующий духу североамериканского либерализма, но сформулированный так, что мог бы относиться к XIX столетию, когда между обществом и государством проводили различие и видели в государстве механический аппарат, сковывающий органический рост общества: общество (society) есть продукт разумного сожительства людей, продукт их потребностей и удовлетворения этих потребностей. государство же (Пейн говорит, конечно, «правительство» (government)) есть продукт наших пороков