Где производство ведется частным образом и где производитель должен считаться с тем, что у него отберут весь излишек, кроме необходимого для удовлетворения его потребностей, там он ограничивает свое производство самым необходимым минимумом. Этим и объясняется разложение сельского хозяйства в некоторых странах восточного деспотизма, где откупщик отбирает у крестьян излишек сверх необходимого. Нечто подобное наступило бы и в России. Социализм стремится уничтожить экономические различия путем обобществления средств производства и введения нового способа производства. Только при этих условиях общество делается господином над продуктами, при этом оно может довести производство до высокой степени развития и распределять продукты с точки зрения общественной целесообразности и справедливости.
С другой стороны, сохранить частное производство и частную собственность на средства производства и в то же самое время систематически конфисковывать его излишки означало бы разрушить его, все равно: в интересах ли восточного деспота или пролетарской диктатуры.
Все это, естественно, не относится к тому случаю, когда эта мера вызывается крайней необходимостью. Иначе и нельзя представить себе теперешние экспроприации зажиточных крестьян. Ничего не изменяя в социальном строении русского общества, они вносят лишь новый элемент беспорядка и гражданской войны в процесс производства, для оздоровления которого так необходимы покой и обеспеченность.
Даже и в том случае, если диктатура Советов имела бы силу и желание предпринять новый раздел земли и разделила бы ее равномерно, крестьяне не много выиграли бы от этого, так как при современном примитивном производстве запас годной для культуры земли в России не в состоянии обеспечить крестьянина таким количеством земли, которое дало бы ему возможность жить безбедно.
Вполне справедливо говорит Маслов в своей уже часто цитированной книге:
“Попытка уравнения хозяйств осуществима только на почве всеобщей бедности. Сделать всех богатыми при сохранении частной собственности на средства производства есть ни что иное, как мелкобуржуазная и вульгарная утопия. Если этот вид уравнения невыполним, то, в противоположность ему, равенство бедности фактически уже существует во многих местах, и делать это явление общим едва ли кого соблазнит. Как ни увеличивать крестьянское землевладение, земли всегда окажется мало, чтобы сделать все крестьянские хозяйства зажиточными”.
Стремление крестьянскую жизнь втиснуть в рамки мелкобуржуазного идеала — экономического равенства всех мелких собственников — не только утопично, но и реакционно.
Никоим образом нельзя при помощи раздела улучшить экономическое положение всего русского крестьянства при данном народонаселении и при данном количестве земли, годной для культуры. Для этого необходим переход к высшим формам производства, последние же требуют как общего, так и профессионального образования сельского населения, снабжения его скотом, орудиями, машинами, искусственным удобрением, а это все такие условия, которые всего труднее и медленнее достижимы на почве всеобщего карликового хозяйства.
Если для интенсивного капиталистического сельского хозяйства в России условия еще слабо развиты и в некоторых отношениях еще ухудшены войной, то условия для социалистического производства совершенно отсутствуют, последнее может возникнуть только на основе крупного производства при высоко развитой сельскохозяйственной технике. Только такая техника, применение новейших машин и научных методов так же, как и широчайшее разделение труда, могут сделать крупное производство выгодным, а новый способ производства вводится и укрепляется только там, где он выгоден, где он доставляет большее количество продуктов или сберегает труд. Было бы бесцельно стараться ввести крупное сельскохозяйственное производство на основе примитивной техники и при невежестве русского мелкого крестьянства. Правда, в большевистских кругах после того, как раздробили крупные имения и разделили их между крестьянами, говорят о введении социалистического сельского хозяйства. В упомянутых тезисах о социалистической революции и задачах пролетариата во время его диктатуры в России тезис 24 гласит:
“Затем следует упомянуть о полном отчуждении собственности крупных землевладельцев. Земля была объявлена “общим благом”. Дальнейшие задачи следующие: организация государственного земледелия; коллективная обработка прежних латифундий; соединение мелких хозяйств в более крупные единицы с коллективным управлением (так называемые “сельскохозяйственные коммуны”)”.
Но поставить задачу, к сожалению, еще не значит решить ее. Коллективное сельское хозяйство в России пока еще осуждено оставаться только на бумаге. Еще нигде и никогда мелкие крестьяне не переходили к коллективному производству, только теоретически убедившись в его преимуществе. Крестьянские товарищества встречаются во всевозможных отраслях хозяйства, но только не в основном: по обработке земли товарищества нет. Земледелие на почве мелкокрестьянской техники повсюду неизбежно порождает стремление к отделению мелких производств друг от друга и к частной собственности на землю. Так было в Европе, Америке, это повторяется во всем мире. Но разве русский крестьянин является исключением из общего закона?
Кто считает его за обыкновенного человека и сравнивает его с крестьянами всего мира, тот назовет иллюзией надежду создать социалистическое производство на почве современного русского хозяйства.
В России революция скорее выполнила то, что она выполнила в 1789 г. во Франции и косвенно в Германии. Сметя остатки феодализма, она чище и определеннее, чем когда-либо раньше, выявила частную собственность на землю, сделала крестьянина, который до этих пор был заинтересован в низвержении крупной земельной собственности, энергичнейшим защитником вновь созданной земельной собственности; тем самым революция вновь укрепила частную собственность на средства производства и товарное хозяйство. Но то и другое и есть та почва, на которой с необходимостью порождается снова и снова капиталистическое производство, хотя бы оно было временно нарушено или даже разрушено.
Даже беднейшие крестьяне не думают об уничтожении принципа частной собственности на землю. Не коллективным производством хотят они улучшить свое положение, а увеличением количества земли, следовательно, их частной собственности. Земельный голод, всегда характеризующий крестьянина, теперь, после разрушения крупных имений, сделался сильнейшей опорой частной собственности. Таким является крестьянин во всех государствах, в которых уничтожен феодализм. Как таковой, крестьянин пользуется симпатией и покровительством имущих классов, видящих в нем надежнейшую защиту их интересов. То же произойдет и в России.
Это и будет прочным и длительным результатом теперешней “диктатуры пролетариата и беднейшего крестьянства” в России.
Интерес крестьянина к революции тотчас же потухает, как скоро обеспечена новая частная собственность. Он восстанет против всякой власти, которая за его счет осмелилась бы восстановить старое крупное землевладение. Но идти дальше у него нет никакого интереса.
И так же, как интерес к революции, исчезает у него интерес к своему союзнику — городскому пролетариату.
Чем больше его производство перестает быть производством для собственного потребления, чем больше производит он на рынок, тем больше заинтересован он в высоких ценах на свои продукты. Это и является его главным интересом после победы над феодализмом. Но это приводит его в противоречие не с крупным землевладением, у которого интересы с ним общи и которое может быть в силу этого его союзником, а с городским, не сельским, промышленным населением и прежде всего с рабочими, которые, в противоположность буржуа, большую часть своего дохода издерживают на средства питания, а потому чрезвычайно заинтересованы в низких ценах на продукты сельского хозяйства.
Пока существует феодализм, крестьяне и низшие городские классы лучшие союзники. Так было со времени немецкой крестьянской войны 1525 г. до французской революции 1789 г. Но как скоро революция заканчивается, начинается переход крестьян во враждебный городскому пролетариату лагерь. Теперь в этом лагере не только крупные крестьяне и представители крупного землевладения, но также и мелкие крестьяне, даже в демократических республиках, например, в Швейцарии.
Переход в этот лагерь мелких крестьян происходит не сразу, но постепенно, по мере того, как отмирают традиции борьбы с феодализмом, а производство для личного потребления вытесняется производством на рынок. В наших рядах долго господствовало мнение, высказанное Марксом в 1871 г. в своей работе о гражданской войне во Франции, что и крестьяне также примут участие в будущей пролетарской революции, как шли они рука об руку с пролетариатом во время буржуазных революций. И внастоящее время правительственные социалисты вырабатывают такую аграрную программу, которая пробудила бы у крестьян интерес к пролетарской классовой борьбе. Но практика повсюду показывает растущий антагонизм между крестьянством и пролетариатом.
В деревне только те элементы имеют общий интерес с городским пролетариатом, которые сами пролетарии, т. е. живут не продажей сельскохозяйственных продуктов, но продажей своей рабочей силы, наемным трудом.
Победа пролетариата зависит от степени распространенности наемного труда в деревне — процесса, происходящего медленно, часто не в силу роста сельскохозяйственных крупных производств, а в силу перенесения промышленных предприятий в деревню.
Кроме того, пролетарская победа зависит также от более быстрого роста городского и индустриального населения, нежели сельского и сельскохозяйственного. Процесс этот совершается очень быстро. В большинстве промышленных государств сельское население уменьшается не только относительно, но и абсолютно. В Германии в 1871 г. сельское население составляло еще 26,2 из 41 милл., 64 проц. всего населения. В 1920 г. 25,8 из 65 милл., след. 40 проц. Сельскохозяйственное же население еще незначительнее сравнительно со всем населением. По первое переписи 1882 г. оно составляло 19,2 из 45,2 милл., след. 42,5 проц. всего населения, в 1907 г. только 17,7 из 61 милл., 28,7 проц. Из этих 17,7 к самостоятельным хозяевам принадлежало только 11,6 милл., к наемным рабочим — 5,6 милл., а все остальное приходилось на служащих. Следовательно, крестьянское население составляет шестую часть всего населения германской империи; напротив, пролетарское круглым счетом 34 милл. в 1907 г., более чем половину населения. С той поры оно, конечно, сильно возросло и недалеко от того, чтобы составить две трети населения.