Совершенно иные отношения в России. Выше мы уже указали на то, как громаден в ней перевес крестьянства. То, что оно шло вместе с пролетариатом и содействовало победе революции, еще раз свидетельствует о б у р ж у а з н о м характере этой революции. Чем более оно укрепляется, т. е. чем устойчивее становится вновь приобретенная крестьянская частная собственность, тем более подготавливается почва, с одной стороны, для капиталистического хозяйства, а с другой для растущего антагонизма между крестьянами и пролетариями. Действующие в этом направлении экономические тенденции являются решающими для современной стадии развития России; даже могущественнейшая диктатура не в состоянии их преодолеть. Как диктатура крестьянства она даже будет содействовать этим тенденциям.
б) Индустрия
Совсем иначе, чем в сельском хозяйстве, обстоит дело в индустрии России. В ней кое-где сохраняются еще примитивные формы, но та часть ее, которая ведется на к а п и т а л и с т и ч е с к и х началах, ведется в самых разных современных формах. Также и среди промышленного пролетариата наряду с массой неграмотных, пришедших из деревни и еще пропитанных деревенской психологией, имеются элементы, усвоившие всю полноту доступного вообще современному пролетарию образования; они проникнуты глубоким интересом к теории, тем интересом, который Маркс с такой похвалой отмечал у немецких рабочих, и той жаждой образования, которая так часто подавляется у современных западно-европейских рабочих демократической мелочной работой.
Разве нельзя при этих условиях уже теперь установить социалистический способ производства?
Так можно было бы думать только в том случае, если бы социализм заключался в том, что рабочие той или иной фабрики или шахты, взяв их в собственность, стали бы вести производство совершенно изолированно друг от друга.
В то время, когда я пишу эти строки, из Москвы передают речь Ленина от 2-го августа, в которой он сказал:
“Рабочие удерживают в своих руках фабрики, крестьяне же землю помещикам не отдадут”.
Лозунг: “Фабрики рабочим, земля крестьянам” не социал-демократический, а анархо-синдикалистский. Социал-демократия всегда требовала: фабрики и земля обществу.
Отдельный крестьянин при нужде, пожалуй, мог бы еще вести свое хозяйство без связи с другими производствами. Современная же фабрика опутана такой сетью общественных связей, что мыслить ее изолированно совершенно нельзя.
Как бы интеллигентны и дисциплинированы ни были рабочие, этого еще не достаточно, чтобы, взяв в свою собственность фабрику, они смогли правильно управлять ей. Фабрика ни одного дня не может работать без сырого материала, без угля, без всякого рода подсобных материалов, без правильного сбыта своих продуктов. Останавливается производство сырых материалов, шахты или транспорт, останавливается и фабрика. Ее работа при социализме предполагает, что создана вся сеть общественного производства. Только при этом условии может существовать социалистическое производство.
Социал-демократия требует не передачу фабрик рабочим, но она стремится ввести вместо товарного производства общественное производство, производство для собственного потребления всего общества, а это достижимо только при общественном владении средствами производства. До сих пор и большевики возвещали о национализации фабрик, а не о переходе их в руки рабочих. Последнее было бы лишь переходом к новой форме капитализма, как показал опыт с многочисленными производительными товариществами. Новые владельцы ревниво бы оберегали свое владение как привилегированное место, от ищущих работы пришельцев, которых все снова и снова будет выбрасывать русское крестьянство с его недостаточным земельным наделом.
Длительное преодоление капитализма достигается не тем, что фабрики передаются рабочим, запятым в них, но передачей средств производства во владение всего общества, т. е. всех потребителей, для удовлетворения потребностей которых и должно вестись производство, следовательно, — во владение государства или, при особых условиях, во владение общины, при случае — даже потребительных товариществ.
И этот путь испробовали в России. Как далеко пошли в этом отношении, еще неизвестно. Эта сторона советской республики представляет для нас величайший интерес, но, к сожалению, она еще совершенно покрыта мраком. Правда, в декретах нет недостатка, но достоверных сведений о результатах пока еще не имеется. Социалистическое производство не мыслимо без обстоятельной, детальной, надежной и быстро информирующей статистики. Такой статистики советская республика еще не создала. Доходящие до нас сведения об их экономических результатах крайне противоречивы и не поддаются проверке.
Последнее есть также одно из следствий диктатуры и подавления демократии. При отсутствии свободы печати и слова и центрального представительного учреждения, в котором могли бы быть представлены все классы и партии, фактические диктаторы легко могут поддаться искушению опубликовывать только то, что им нравится. Пользуются ли они этой возможностью, или нет, — неизвестно; все же доверия к их сообщениям нет. Критика же не молчит: она избирает лишь подземные каналы, распространяясь устно, с такой же быстротой, как и официальные сообщения, но без общественного контроля. Нас засыпают известиями и справа, и слева, но они друг другу противоречат и не заслуживают доверия.
Какой результат дадут социалистические опыты советского правительства — в настоящее время даже приблизительно нельзя установить или предусмотреть. Но может ли оно создать нечто такое, чего нельзя было бы устранить и что пережило бы его крушение?
О радикальном уничтожении капитализма не может быть и речи. Конечно, советское правительство в состоянии уничтожить в достаточной мере капиталистическую собственность, превратить многих капиталистов в пролетариев, но это не равнозначно установлению социалистического производства. А если последнее не удастся, капитализм снова воскреснет, он должен воскреснуть, и, вероятно, очень скоро, а диктатура пролетариата произведет только смену лиц. На место нынешних капиталистов, превратившихся в пролетариев, станут пролетарии или интеллигенты, сделавшиеся капиталистами. При этом особенно выиграют те, кто своевременно станет на сторону того правительства, которое сумеет выйти из совершающегося хаоса сильным и способным сохраниться до восстановления нормального порядка. Уже и теперь советское правительство вынужено идти на различные компромиссы с капиталом. 28 апреля, в своей уже цитированной работе, Ленин признал, по сообщению “бюро известий” в “интернациональной социалистической комиссии”, что слишком быстро приступили к экспроприации капитала. “Если мы будем продолжать экспроприации в том же самом темпе, можно с определенностью сказать, что мы потерпим крах. Организация производства под пролетарским контролем с несомненностью отстала от экспроприации крупного капитала”.
А в этой-то организации вся суть дела. Нет ничего легче для какого-нибудь диктатора экспроприировать. Но создать и привести в движение громадную систему общественного труда — для этого мало декретов и красной армии.
В большей мере, чем требования русского капитала, советская республика должна была признать требования немецкого. Пока еще сомнительно, одержат ли верх в России капиталы Антанты. Но дело похоже на то, что “диктатура пролетариата” уничтожает русский капитал, чтобы дать место немецкому или американскому.
Как бы то ни было, все же следует ожидать, что национализация некоторых отраслей промышленности, начатая советским правительством, сохранится, хотя последнее и будет низвергнуто. В этом наравне с разрушением крупного землевладения и следует видеть второе важное, в будущем неустранимое, мероприятие диктатуры пролетариата, и тем вероятнее, что в данном случае мы имеем дело с явлением, происходящим во всех современных, даже капиталистических странах. Война его породила — напомним о национализации железных дорог в Америке, — мир продолжит его. Повсюду следует ожидать фискальных монополий. Но это свидетельствует о том, что государственное хозяйство еще не социализм. Будет ли это хозяйство социалистическим, или нет — все зависит от характера государства.
Русское государство — крестьянское государство в настоящее время более, чем когда-либо, ибо крестьянин научился чувствовать себя силой, но как везде, так и в России, он не способен осуществлять ее участием в государственном управлении. Условия, в которых он живет, делают его для этого непригодным. Но он не потерпит никакой власти, которая не считалась с его интересами, — даже власти городского пролетариата.
В зависимости от крестьянского товарного производства и государственная индустрия должна будет работать на рынок, а не для собственного потребления. Крестьянство снова будет ее главным внутренним рынком. Крестьянин одинаково заинтересован в высоких ценах продаваемых им сельскохозяйственных продуктов, как и в низких ценах покупаемых им продуктов индустрии. По отношению к частной промышленности для него совершенно безразлично, какими мерами достигаются эти низкие цены: за счет заработной платы или прибыли. Он не заинтересован в высоких прибылях частного индустриального капитала.
Иначе обстоит дело с государственным хозяйством. Чем выше его прибыль, тем ниже государственные налоги, которые в крестьянском государстве падают преимущественно на крестьянство. Отсюда — крестьянин в равной мере заинтересован как в высоких прибылях государственных предприятий, так и в низких ценах на их продукты, а это означает более н и з к у ю з а р а б о т н у ю п л а т у.
И здесь снова мы видим источник антагонизма между крестьянином и индустриальным рабочим — антагонизма, который тем резче, чем обширнее государственное хозяйство.
Э т о т а н т а г о н и з м, а н е с о ц и а л и з м, и б у д е т и с т и н н ы м н а с л е д с т в о м р у с с к о й р е в о л ю ц и и.
Было бы ошибочным приписывать вину за это большевизму. Многое из того, в чем его упрекают, есть необходимое следствие условий, при которых он возник. Несомненно, то же самое наступило бы и при всяком другом режиме. Но таково уж существо диктатуры, что она обостряет и доводит до высшего напряжения все существующие противоречия.