Голод создан, конечно, не диктатурой, но хозяйничанием царизма и войной.
А то, что в течение полугода с момента заключения мира сельское хозяйство все еще не отдохнуло, а транспорт не наладился, в этом уже виновата гражданская война, которая при диктатуре есть единственная форма выражения оппозиции, неизбежная при живом интересе масс к политике.
Также и разложение армии было фактом, с которым пришлось встретиться большевикам. Но, как известно, они и сами ставили себе в заслугу усиление его с целью скорее добиться мира, который не радует даже их самих.
Равным образом и раздробление крупного землевладения между крестьянами было явлением, начавшимся значительно ранее, чем большевики овладели государственной властью, явлением, которому, при громадном большинстве крестьян, никто не смог бы оказать противодействия. Но отсутствие учредительного собрания было причиной того, что погиб и последний след общественного влияния на правильное применение отчужденного крупного землевладения, а его раздел был предоставлен частному произволу ближайших заинтересованных лиц.
Наконец, возникновение антагонизма между крестьянами и индустриальными рабочими есть неизбежное явление, которое с необходимостью вырастает из данных экономических условий.
Большевистская диктатура за него не ответственна. Но и здесь ее господство содействовало созреванию условий, которые обострили и углубили этот антагонизм. С разгоном учредительного собрания и разложением армии погибли два элемента, которые всего скорее могли бы спасти Россию от распада и расчленения. Теперь же самые богатейшие в сельскохозяйственном отношении области бывшей России отторгнуты от нее.
Если так все и останется, если отделится еще и Сибирь, тогда Россия перестанет быть страной, вывозящей хлеб и другие средства питания, тогда цены сельскохозяйственных продуктов ее будут определяться ее внутренним, а не внешним рынком.
Но это и есть то состояние, в котором при товарном производстве всего скорее и резче проявляется антагонизм между крестьянином и индустриальным рабочим. В странах с крупным экспортом сельскохозяйственных продуктов противоречие между индустрией и сельским хозяйством принимает скорее форму противоречия государств, чем классов, форму противоречия индустриального и аграрного государства. Нынешняя Великороссия после Брест-Литовского мира перестала быть аграрным экспортирующим государством и приняла такую хозяйственную форму, при которой всего скорее и сильнее порождается экономическая борьба между крестьянами и индустриальными рабочими.
Избежать этой борьбы нельзя, тем важнее для дальновидной политики придать той почве, на которой разрешаются эти противоречия, такую форму, которая дала бы пролетариату возможность всего лучше развернуть свои силы. Создать подобную почву не только для капитала, но и для сельского хозяйства и было важнейшей задачей представителей русского пролетариата во время революции. Но это означало ни что иное, как наибольшее укрепление д е м о к р а т и и.
Эта задача пролетарской освободительной борьбы, не менее важная, чем создание общественного производства, в противоположность последнему, вполне разрешима и в аграрном государстве.
Как все рабочие классы, так и крестьянство требует демократии. Оно прекрасно чувствует себя при демократии, как о том свидетельствует Швейцария и Соединенные Штаты. Но политические интересы крестьян редко выходят за пределы его волости, в противоположность интересам пролетария, освобождение которого необходимо в силу той преобладающей роли, которую он играет в государстве. Крестьянину будет мил всякий император, лишь бы он был крестьянским императором, охраняющим его собственность и интересы. Он будет противиться всякой попытке восстановления царского режима, который связан у него с представлением возвращения старого, смертельно ненавидимого им крупного землевладельца. Но диктатор, который сумел бы обеспечить ему его владение и создал бы такие условия, при которых он все внимание мог бы обратить на обработку полей и выгодную продажу продуктов, такой диктатор при известных обстоятельствах был бы столь же желанным, как и республика. Такому диктатору прокладывается путь уничтожением демократии, провозглашением диктатуры одного класса, являющейся в действительности диктатурой одной партии и, как заявил сам Ленин, может быть даже диктатурой отдельных лиц. В своей речи 28-го апреля он говорит:
“Чем ближе мы к полному подавлению буржуазии, тем опаснее становится для нас элемент мелкобуржуазного анархизма. Борьба против него может вестись только силой. Если мы не анархисты, мы должны признать необходимость государства, т. е. насилия, необходимого для перехода от капитализма к социализму. Форма насилия определяется степенью развития означенного революционного класса, так же как и особыми обстоятельствами, например, реакционной войной, формой сопротивления крупной и мелкой буржуазии. Поэтому нет принципиального противоречия между советской, т. е. социалистической демократией, и п р и м е н е н и е м д и к т а т о р с к о й в л а с т и о т д е л ь н ы м и л и ц а м и”.
Для русского пролетариата всего опаснее, если крестьянам привьется надолго идея, что диктатура, т. е. лишение прав всякой оппозиции, уничтожение избирательного права, свободы печати и организации для всякого враждебного класса, что все это есть наилучшая и наиболее соответствующая интересам рабочих классов правительственная форма. Что будет тогда с городскими рабочими, если вспыхнет конфликт между ними и громадной массой русского крестьянства, признающего эту диктатуру? И что будет с рабочими, если рухнет их собственная диктатура? Альтернатива диктатуры одной партии есть ее уничтожение. Диктатура ведет к тому, что находящаяся у власти партия всеми средствами — чистыми и нечистыми — должна стремиться удержаться, потому что падение ее диктатуры есть гибель самой партии.
Совершенно иначе дело обстоит с демократией. Она означает господство большинства, но также и охрану меньшинства, равноправие, одинаковое участие во всех политических правах для каждого, к какому бы классу он ни принадлежал. Пролетариат повсюду глубоко заинтересован в демократии. Где составляет он большинство, там это большинство и есть орудие его господства, а там, где он в меньшинстве, — там демократия является для него наилучшим условием борьбы для его утверждения, для вынуждения уступок и для его развития. Политика, которая стремится увековечить такое случайное стечение обстоятельств, которое позволило бы пролетариату, хотя и в меньшинстве, достигнуть, в союзе с одним из других классов, власти, такая политика — политика близорукая. Пролетариат сам разрушил бы почву, которая одна, при изменившихся условиях, могла бы дать ему возможность стать на ней твердой ногой и вести дальнейшую работу и дальнейшую борьбу.
Сомнительно, добился ли русский пролетариат действительных практических приобретений, а не декретов, при советской республике больше, чем он добился бы при Учредительном Собрании, в котором так же, как и в советах, преобладали бы социалисты, хотя и иного оттенка. Но несомненно, что если советская республика потерпит крушение, вместе с ней могут рухнуть и все завоевания русского пролетариата.
Если бы Учредительному Собранию удалось укрепить демократию, тогда были бы закреплены и все приобретения, которые мог бы завоевать индустриальный пролетариат при демократии и только при ее помощи. Наши надежды на то, что русский пролетариат не утратит плодов революции, покоятся на том, что диктатуре не удастся вытравить у русского народа демократическое сознание и что в конце концов после хаоса, вызванного гражданской войной, он все же выйдет победителем.
Не в диктатуре, а в демократии будущее русского пролетариата.
10. НОВАЯ ТЕОРИЯ
Мы видели, что ни с общей теоретической точки зрения, ни с точки зрения особых русских условий метод диктатуры не обещает пролетариату хороших результатов, но, чтобы понять его, нужно рассмотреть эти условия.
Борьба с царизмом издавна была борьбой с правительственной системой, которая не имела уже более опоры в социальных условиях и держалась только голой силой. Такую систему нужно было свалить силой. Даже у революционеров это легко могло повести к культу силы, к переоценке того, что может выполнить сила, не опирающаяся на экономические отношения, а стоящая над ними благодаря особым обстоятельствам. К тому же эту борьбу с царизмом приходилось вести тайно; заговоры же порождают нравы и привычки диктатуры, а не демократии.
Конечно, этим факторам противостоят другие влияния, влияния борьбы с абсолютизмом. Мы уже указывали на то, что эта борьба иначе, чем демократия с ее повседневной мелочной работой, пробуждает теоретический интерес к великим социальным связям и целям. В настоящее время существует только одна революционная теория — теория Карла Маркса.
Эта теория была принята и русскими социалистами. Она учила, что наша воля и наши стремления обуславливаются экономическими условиями, что даже сильнейшая воля не может избежать их принудительного влияния, а это подрывало культ голой силы. Под влиянием этой теории социалисты пришли к заключению, что грядущая революция, в силу экономической отсталости России может быть только буржуазной и что тем самым их стремлениям и целям ставятся определенные границы.
Но вот вспыхнула вторая революция и неожиданно дала социалистам такую мощь, которая поразила даже их самих, ибо она вела к полному разложению армии, сильнейшей опоры собственности и буржуазного порядка. Одновременно с орудиями силы рушились также и моральные опоры этого порядка. Ни церковь, ни интеллигенция не могли уже сохранить своего престижа. Господство досталось самым низшим классам государства, рабочим и крестьянам, крестьяне же, как было уже сказано, не являются тем классом, который способен управлять. Они охотно передоверили государственное управление пролетарской партии, которая сулила им немедленный мир во что бы то ни стало и немедленное удовлетворение земельного голода; к ней же примкнула и масса пролетариев, которым она обещала вместе с миром и хлеб.