При таких условиях партия большевиков приобрела силу для захвата политической власти. Но разве этим не было наконец достигнуто предварительное условие, необходимое, но мнению Маркса и Энгельса, для наступления социализма, а именно — завоевание политической власти пролетариатом? Правда, экономическая теория говорила, что социалистическое производство при русских социальных условиях тотчас же недостижимо, а также и то, что новый режим отнюдь не означает самодержавия пролетариата, но господство коалиции пролетарских и буржуазных элементов. Коалиция эта может утвердиться только при условии, если каждая часть ее предоставит другой свободу действий в ее области: пролетарии не ставят препятствий крестьянам в деревне, а крестьяне — пролетариям на фабриках.
И все-таки социалистическая партия стала господствующей партией в громадном государстве — в первый раз в мировой истории. Несомненно, для борющегося пролетариата колоссальное, величественное событие.
Но может ли социалистическая партия использовать свою власть для чего-нибудь другого, а не для проведения социализма? Она тотчас же должна была приступить к этому и беспощадно, без колебаний устранить все препятствия, стоящие на пути социализма. Если при этом возник конфликт между демократией и новым режимом, режимом, который вопреки громадной популярности, быстро завоеванной им, не располагал большинством в государстве, тогда тем хуже для демократии. Тогда ее нужно заменить диктатурой, а это сделать было тем легче, чем моложе была народная свобода в России и чем меньше она пустила корней в народных массах. Задачей диктатуры стало теперь проведение социализма. Этот наглядный урок не только должен был увлечь еще сопротивляющиеся элементы собственной страны. Нет, он должен был побудить к подражанию и толкнуть к революции также и пролетариев других капиталистических стран.
Какая колоссальная отвага мысли, полная соблазнительной прелести для каждого пролетария, для каждого социалиста. За что мы боролись полстолетия, что так часто казалось близким и что снова и снова отодвигалось, наконец-то должно было осуществиться. Не удивительно, что пролетарии всех стран приветствовали большевизм. Факт пролетарского господства перевешивал все теоретические соображения. К тому же всеобщее сознание победы питалось еще и полным незнанием социальных условий соседа. Только немногим выпадает на долю возможность изучить чужие страны; большинство же думает, что за границей все обстоит в сущности так, как и у них, а там, где этого не думают, там создают себе поистине фантастические представления.
Отсюда очень упрощенное представление: повсюду господствует один и тот же империализм; отсюда же ожидание русских социалистов, что народы Западной Европы стоят к политической революции столь же близко, как и народы России, и другое ожидание — что элементы социализма имеются в России, как и в Западной Европе. А то, что совершилось затем, после полного разложения армии и разгона Учредительного Собрания, то было следствием раз принятого направления.
Все это очень понятно, хотя и неутешительно. Но менее понятно то, что наши большевистские товарищи не стали объяснять и оправдывать свой образ действий своеобразным положением России и стечением особых обстоятельств, которые, по их мнению, не предоставляли никакого другого выбора, как только диктатура или уход от власти. Они пошли дальше. Для обоснования своего образа действий они построили совершенно новую теорию, придав ей всеобщее значение.
Мы объясняем себе это одной чрезвычайно симпатичной нам чертой, а именно: их громадным интересом к теории.
Большевики-марксисты, они пропитали доступные им пролетарские слои страстным увлечением марксизмом. Но их диктатура противоречила положению Маркса о том, что ни один народ не может перепрыгнуть через естественную фазу развития или отменить ее декретами. Где же найти для этого марксистское обоснование?
Тогда своевременно вспомнили про словечко Маркса о диктатуре пролетариата, которое он употребил в 1875 г. в одном из своих писем. Правда, этим словом он хотел обозначить политическое состояние, а не форму правления. Мигом оно было применено к той форме правления, которая была дана господством советов.
Но разве Маркс не сказал, что при известных обстоятельствах дело может дойти до диктатуры пролетариата и что это состояние неизбежно при переходе к социализму? Правда, почти одновременно он заявил, что в таких станах, как Англия и Америка, переход к социализму может совершиться мирным путем, что достижимо только на основе демократии, а не диктатуры; следовательно, он сам доказал, что под диктатурой он не понимает уничтожения демократии. Защитники диктатуры не смутились этим обстоятельством. Так как Маркс объявил, что диктатура пролетариата неизбежна, они возвестили, что советская конституция, лишение противников советов прав, это и есть та форма правления, соответствующая существу пролетариата и неизбежно связанная с его господством, — форма правления, признанная самим Марксом. Как таковая, она должна существовать до тех пор, пока существует господство самого пролетариата, пока не будет повсюду проведен социализм и не исчезнут классовые различия. Этим устанавливается, что диктатура не временное преходящее оружие, вынужденное обстоятельствами, уступающее место демократии, как только наступает более спокойное время, но состояние постоянное.
Соответственно этому девятый и десятый тезисы говорят:
“9. До сих пор учили о необходимости пролетарской диктатуры, не исследуя ее формы. Русская социалистическая революция нашла эту форму. Эта форма — советская республика как форма длительной диктатуры пролетариата и (в России) беднейшего слоя крестьянства”. При этом важно заметить следующее: здесь речь идет не о временном преходящем явлении в узком смысле слова, но о государственной форме ц е л о й и с т о р и ч е с к о й э п о х и. Необходимо организовать новую государственную форму, которую не следует смешивать с некоторыми определенными мерами против буржуазии; эти меры только функции особой государственной организации, которая должна быть приноровлена к колоссальным задачам и к борьбе.
10. Смысл пролетарской диктатуры, следовательно, состоит так сказать в п е р м а н е н т н о м в о е н н о м с о с т о я н и и против буржуазии. Следовательно, ясно, что все, которые кричат о “насилиях” коммунистов, совершенно забывают, что, собственно, означает диктатура. Сама революция есть акт “грубого насилия”. Слово диктатура на всех языках означает ни что иное, как режим насилия. Здесь важно классовое содержание насилия. Этим дано историческое оправдание революционного насилия. Также совершенно ясно, что тем тяжелее положение революции, тем резче должна быть диктатура”.
Но этим также устанавливается, что форма правления диктатуры не только должна быть постоянной, но также должна наступить во всех странах. Из этого ясно, что если в России только что завоеванная всеобщая свобода снова будет уничтожена, то же самое после победы пролетариата должно наступить также и в тех станах, где народная свобода глубоко укоренилась, где она существует более столетия, где народ многочисленными кровавыми революциями завоевал и укрепил ее. Это со всей серьезностью утверждает новая теория. И еще удивительнее, что она находит отклик не только среди рабочих России, которые помнят еще преследования старого царизма и радуются возможности отплатить тем же, подобно подмастерьям, которые, сделавшись мастерами, радуются возможности в свою очередь надавать шлепков новым подмастерьям; нет, новая теория находит отклик даже в старых демократиях, как, например, в Швейцарии. Но есть нечто еще более странное и еще менее понятное.
Совершенной демократии еще нигде нет — повсюду мы должны добиваться изменений и улучшений. Даже в Швейцарии борются за расширение народного законодательства, пропорциональную выборную систему и за избирательное право женщин. В Америке насущнейшей необходимостью является ограничение власти и способа избирания верховных судей. Еще большие требования в пользу демократии должны мы выставить в бюрократических и военных государствах и провести их в интересах пролетариата. И в самый разгар такой борьбы поднимаются радикальнейшие борцы и кричат противникам: то, что мы требуем в интересах охраны меньшинства и оппозиции, требуем мы только потому, что мы — меньшинство, оппозиция. Как скоро мы станем большинством, захватившим государственную власть, первым нашим актом будет уничтожение для вас всего того, что мы требовали до сих пор для себя, уничтожение избирательного права, свободы печати, организаций и т. д.
Тезисы о социалистической революции говорят об этом совершенно открыто:
“17. Прежнее требование демократической республики, так же, как и всеобщих свобод (т. е. свобод также и для буржуазии), было правильно в истекшую эпоху — в эпоху подготовки и накопления сил. Рабочему нужна была свобода своей печати, в то время когда буржуазная пресса была ему вредна, несмотря на это, в эту эпоху он не мог выставить требования уничтожения буржуазной прессы. Поэтому пролетариат требовал свободы для всех, даже для собраний реакционеров и черных рабочихорганизаций.
18. Теперь наступила эпоха прямой атаки на капитал, прямого свержения и уничтожения империалистического разбойничьего государства, прямого подавления буржуазии. Поэтому абсолютно ясно, что в настоящую эпоху принципиальная защита всех свобод для всех (также и для контрреволюционной буржуазии) не только излишка, но и прямо вредна.
19. Это сохраняет силу также для прессы и руководящих организаций социал-предателей. Последние обнаружили себя как активнейшие факторы контрреволюции. Они выступают с оружием даже против пролетарского правительства. Опираясь на бывших офицеров и денежный мешок низвергнутого финансового капитала, выступают они, как энергичнейшие организаторы различнейших заговоров. По отношению к пролетарской диктатуре они являются се смертельными врагами. Поэтому с ними должны поступать соответствующим образом.