— Послушайте, — обратилась я к Иванычу, — а можно примерно установить, сколько времени эта штука пролежала в земле?
— Только предположительно… Судя по окислению серебряного орнамента…
— Ну сколько? Год, два…
— Дольше, намного дольше.
— Пять?
— Я же сказал: намного дольше.
— Спасибо. Сколько я вам должна за консультацию?
— Пятихатку дайте, и порядок.
Значит, Громов с женой отпадают. Тогда… От того, что я приближаюсь к разгадке тайны, у меня даже дух захватило. Тем временем ювелир выжидающе на меня посмотрел. Я протянула ему пятьсот рублей и направилась к выходу. Ювелир сказал мне вслед:
— Надумаете продавать, милости прошу.
Я кивнула, дескать, если вдруг что — к вам и только к вам. А потом вышла на улицу. Следующей моей остановкой в Выборге должна была стать редакция газеты, которая опубликовала статью краеведа.
Едва я переступила порог редакции, как тотчас почувствовала, что у меня защемило сердце. Вот он, такой безумно родной и дорогой для меня мир! А еще я поняла, как соскучилась по бешеному ритму и суматохе, свойственным всем газетам и журналам на свете.
Время здесь несется с совершенно другой скоростью… Как же мне этого не хватает! Вот такой безумной жизни…
Хотя редакция выборгской газеты, которая так и называлась «Город», по сравнению с северной столицей показалась мне оазисом относительного спокойствия. Здесь, как водится, проносились по коридорам журналисты, что-то объясняя на ходу редакторам, верстальщикам и самим себе, сыпали анекдотами увешанные аппаратурой фотокорреспонденты, над чем-то заразительно ржал народ в курилке… Но это были не наши безумные лабиринты, куда один раз попав, ты вклиниваешься в совершенно иное измерение и начинаешь жить на сверхзвуковых скоростях.
Я прошла в комнату отдела истории города. Редактором там оказалась моя ровесница, довольно стильная и безусловно суперсовременная девушка.
— Привет! — дружелюбно сказала она, как только я переступила порог.
— Привет, — улыбнулась я. — Я журналист из Питера, и мне нужна ваша помощь.
— О как! — пожала плечами девушка. — И чем же мы можем помочь столичному гостю?
— Я прочитала статью вашего краеведа Гостюхина и хотела бы с ним поговорить.
— Не выйдет, — сказала девушка.
— Почему? Ни грамма информации варягу?
— Да брось ты! Была б тут информация! Просто сам Гостюхин — с приветом. Он иногда приносит нам материалы, и, если они нам подходят, мы их публикуем. Вот и вся любовь. В смысле, на связь он выходит исключительно сам и по собственной воле.
— Но телефон-то у тебя его есть?
— Телефон есть, но говорить он с тобой не станет. Терпеть не может журналистов.
— Странная позиция для печатающегося человека. И все же, чем черт не шутит. Вдруг повезет.
— Ну если только повезет.
И девушка, размашистым почерком написала на листочке несколько цифр.
— Держи, — она протянула мне желанный номер.
Покинув редакцию, я села в машину и задумалась. Куда же теперь податься? Конечно, можно сразу с места в карьер позвонить господину Гостюхину и попросить его встретиться со мной. Но… Я посмотрела на часы. Начало пятого… Пока я доберусь до усадьбы, будет уже пять. А нужно еще поработать. Поэтому, наверное, разговор надо отложить. Тем более что, как подсказывал мой опыт, к таким беседам нужно хорошо подготовиться. Я тронулась в путь, по дороге обдумывая основные моменты беседы с местным краеведом. Почему-то мысль, что он изначально откажется от встречи со мной, даже не приходила в голову.
В усадьбе я еще внимательней, чем прежде, принялась перечитывать записи экономки. Из них следовало, что Васин приехал в апреле 1886 года и находился в усадьбе вплоть до убийства графини. Ему отвели комнату на первом этаже, а писал он наверху, в большой мансарде, которую приспособили под мастерскую. А еще я поняла, что граф заказал оба портрета к какому-то юбилею. Может, у них была круглая дата со дня свадьбы, а может быть, он хотел сделать жене подарок ко дню рождения? Странный, однако, граф… Думает о том, как развлечь жену, сделать ей приятное, причем думает об этом в апреле. А в июле убивает ее. Что же могло произойти между ними? Что могло за три месяца столь кардинально изменить его отношение к жене? Или, может быть, действительно граф был не в себе?
Я отодвинула записи в сторону и резко поднялась. В библиотеке послышался характерный шорох. Он исходил от письменного стола и совершенно явно перемещался в сторону двери. И тут вместо страха, который меня охватывал в подобных случаях, я почувствовала острую необходимость еще раз посмотреть на графиню. Увидеть ее глазами Васина, понять, что это была за женщина.
Я выскочила из библиотеки, словно меня подгоняла неведомая сила. А потом, перепрыгивая через ступеньки, отправилась в галерею. И остановилась возле портрета черноволосой красавицы.
Женщина в костюме Коломбины. Как странно… Определенно, мне нужно узнать побольше о самом художнике. Насколько ему вообще была свойственная подобная манера письма, или же это было пожелание графа? Коломбина… Героиня итальянской уличной комедии. Ее любви добивались Арлекин и Пьеро. Я подошла совсем близко к портрету, а потом, как учил меня отец, резко сделала несколько шагов назад и посмотрела, не изменилось ли ее лицо?
Нет, женщина по-прежнему смотрела прямо на меня жгучими черными глазами. Да, она была красива. Но не так, как жена Громова — классической, строгой и в то же время чувственной красотой. Графиня была немного похожа на испанку. Лицо ее было страстным и утонченным, и одновременно что-то салонное, пикантное и даже чуть-чуть картинное проглядывало в этих чертах. Нет, вряд ли эта женщина была способна на сильные чувства. Скорее всего, она принадлежала к тем, кто позволять себя любить, кто предпочитает подставлять щеку, нежели целовать самой.
«ЛАНДЫШИ, ЛАНДЫШИ…»
Я стояла и внимательно рассматривала лицо графини, пытаясь с помощью портрета раскрыть новые грани ее натуры. И тут позади меня раздались шаги. Я обернулась и увидела Громова. Сердце мое бешено забилось…
Рядом с Громовым стояли двое мужчин, которые держали завернутую в холст картину.
— Лера! Какой приятный сюрприз! — обрадовался он.
— День добрый! А вы, оказывается, тоже неравнодушны к живописи? — немного удивившись подобной встрече, спросила я.
— Да… И причем очень давно. Впрочем, вы это и сами могли заметить, — Громов едва заметным жестом обвел галерею.
— Понятно. Просто я думала, это дань моде.
— Нет. Скорее дань собственным склонностям. Ставьте сюда, — одернул он рабочих, пытавшихся поставить картину на небольшое возвышение. Громов же показал им специальное место возле стены.
— Что вы приобрели?
— Акварель. «Цветы».
— А можно посмотреть?
— Конечно, о чем речь.
Громов подошел к картине и отдернул холст. Я увидела неплохую работу автора, которого знала уже много лет. Он был учеником Карпыча, друга моего отца. И тут мне пришла в голову свежая мысль. Карпыч! Он может мне здорово помочь. Ведь он читает в «Мухе» курс по истории российской живописи конца девятнадцатого века и просто не может не знать о Васине.
— О чем вы задумались?
— Вам правду сказать? Или как?
— Правду, — твердо ответил Громов.
— О портретах…
Громов выжидающе смотрел на меня, ожидая продолжения
— Понимаете, я разбирала архив и… в общем-то поэтому и пришла в галерею. Меня заинтересовал художник, написавший портреты графа и его жены.
Лицо Громова помрачнело. Он вдруг переместился в мыслях куда-то очень далеко от меня, и от его радостного и легкого настроения не осталось и следа. Меня удивила подобная перемена. Что, в такое состояние его погрузило мое упоминание о графе? И я предпочла задать лобовой вопрос:
— Скажите, что вы знаете о графе? — не сводя с него глаз, спросила я. — Вы тоже думаете, что он убил свою жену?
— Кажется, это не подвергается сомнению, — тихо ответил он. Потом, немного помолчав, спросил: — А почему вас это заинтересовало?
— Он не похож на убийцу. Вернее, каждый из нас может убить при определенных обстоятельствах, и я ни в коей мере не ставлю под сомнения результаты расследования… Но почему он это сделал? Должна же быть причина…
— Лера… Откуда вы узнали об этой истории?
— Ну… я услышала о привидении убитой графини, когда только приехала в поселок. Потом, ведь слухи-то ходят…
— Да… А тут еще хозяин усадьбы — вылитая копия убийцы. Каково находиться с ним в одном доме? А вдруг и у него крыша поедет? — мрачно произнес Громов, и глаза его как-то потухли. Словно что-то выключилось внутри у этого сильного, успешного мужчины.
— Так вот в чем дело… — не удержалась я.
— О чем это вы? — поднял на меня глаза Громов.
— О книгах по психиатрии… Я никак не могла понять, кто из жителей дома увлекается этой наукой.
Мы в упор посмотрели друг на друга. И Громов иронически усмехнулся.
— Вы умная девушка, Лера. Даже чересчур.
— Граф был нездоров психически?
— Во всяком случае, моя бабка рассказывала именно так. Дурная кровь…
Он отошел в сторону и остановился возле портрета графини. Несмотря на всю свою власть и богатство, сейчас он показался мне безумно одиноким и… уязвимым. Некоторое время Громов молчал, а потом заговорил, больше обращаясь к самому себе, чем ко мне.
— Красивая женщина… Он несколько лет добивался ее любви. Много раз делал ей предложение, но она не принимала его. То ли не очень любила, то ли проверяла его чувства. Впрочем, его семья тоже была против этого брака…
— Почему? — рискнула напомнить о себе я.
— Это был мезальянс. Она была не из знатного рода. И только любовь графа смогла преодолеть негативное отношение к ней родни.
— Как ее звали?
— Елена. Он дал ей все, о чем она могла только мечтать. Исполнял любую ее прихоть…
— А она?
— Я не слышал о ней ничего предосудительного. Насколько мне известно, они были счастливой парой.