– Надеюсь, доктор, в ближайшее время вы сможете ввести меня в курс дела касательно нексуса. И особенно касательно тех детей с нексусом, которых вы сейчас изучаете. Даю вам две недели. На встрече будем только мы с вами и директор Барнс. Скоро с вами свяжется глава моей администрации.
Хольцман судорожно сглотнул, и в следующий миг президент двинулся дальше. Все закончилось.
В туалете он едва не потерял сознание. Ввел небольшую дозу и сразу почувствовал сладостное облегчение: колотивший его озноб начал отпускать.
Всего один разок, сказал себе Хольцман. В виде исключения.
Он подождал, пока страх полностью исчезнет, затем – сразу после опиатов – принял норадреналин, чтобы немного взбодриться.
За дверью туалета его поджидал Барнс.
– Все в порядке, Мартин?
Хольцман улыбнулся и показал на голову – в тот роковой день он получил черепно-мозговую травму.
– Травма дает о себе знать. Но я уже почти в норме.
Барнс кивнул.
– Источник нексуса вычислить пока не удалось?
Хольцман помотал головой.
– Мои ребята работают круглосуточно. Мы непременно найдем посторонние примеси. Что-нибудь, что выведет нас на источник.
Барнс кивнул:
– Ищите.
Затем они отправились в Капитолий – обосновывать необходимость новых законопроектов, которые хотел внести президент.
Хольцман объяснил собравшимся правоведам и законодателям, что необходимо усилить контроль за химреакторами и исходными материалами, которые могут использоваться при производстве нексуса. Двигаясь из зала в зал, он то и дело проходил через детекторы собственной же разработки – все были с одной незаметной уязвимостью. Он заверил очередную сенаторшу, что давать ребенку-аутисту нексус – такое же преступление, как обкалывать его героином. Сенатор пожала им руки и сказала, что пересмотрит свои взгляды. К тому времени Хольцман хотел только одного: добраться до туалета и принять собственные же опиаты, чтобы хоть чем-то заглушить отчаянное презрение к самому себе.
– Зачем вы взяли меня с собой? – спросил он Барнса.
– Вы – уважаемый ученый, Мартин, – ответил тот с фирменной жутковатой улыбочкой. – Вам доверяют больше, чем любому сотруднику спецслужб и правоохранительных органов. И вдобавок вы – национальный герой.
Хольцман хмыкнул и скрепя сердце продолжал лицемерить.
В четыре часа Барнс его отпустил и ушел на другую встречу. Хольцман был измотан до предела, покрылся липким потом и сгорал от желания принять очередную дозу, но все было позади, он пережил этот страшный день и поклялся, что больше никогда не воспользуется опиатами на работе – только дома, чтобы уснуть или снять боль.
Он вышел из Капитолия и поковылял вниз по лестнице, когда впереди увидел ее. Рыжие волосы. Светлая кожа в веснушках. Лиза Брандт. Они не виделись много лет. Она заметила его и бросилась навстречу. На ее лице не было ни радости, ни злобы, только тревога.
– Мартин!
– Лиза… Сколько лет, сколько зим… – Свободной рукой он дотронулся до ее плеча. – Что ты здесь делаешь?
– Лоббирую интересы одного правозащитного движения. Мартин, до нас дошли страшные слухи. – Она сверлила его напористым взглядом, и он вспомнил, какую страсть когда-то пробуждал в нем этот взгляд, какое влечение… – Вы держите у себя детей-аутистов…
Хольцман искательно заглядывал в ее глаза. Неужели он ей совсем безразличен?
– …и ставите над ними опыты, Мартин. Прямо в здании УПВР!
Он ошалело смотрел на нее и мечтал поцеловать эти губы или забиться в темный угол, сбежать, провалиться под землю.
– Ты меня слушаешь, Мартин?! Детей похищают! Ты что-нибудь об этом знаешь? Ответь мне!
Наконец до Хольцмана начало доходить, о чем она говорит. Он заморгал:
– Я… Лиза… Я…
– Ты знаешь.
Она на секунду замолкла, переводя дух, и Хольцман увидел биение голубой жилки на ее дивной шее. Она совсем не изменилась за пятнадцать лет, все такая же красавица. Тогда ему было сорок, он был профессором в университете, а она – его двадцатипятилетней студенткой.
– Мартин, – жестче и напористей проговорила Лиза, – по-твоему, я идиотка? Ты же все знаешь! – Она покачала головой. – Помоги нам. Даже ты не мог повестись на эту чушь собачью! Помоги собрать доказательства для Конгресса. Эти дети – люди, что бы там ни говорилось в акте Чэндлера и что бы ни плел президент. Они дети, Мартин. Помоги нам! – И уже тише, мягче добавила: – Пожалуйста.
Тут до Хольцмана окончательно дошло. Он сделал глубокий вдох, закрыл глаза. Уронил руку, которую до сих пор держал у нее на плече. Открыл глаза. Лиза по-прежнему стояла перед ним.
– Прости, – сказал он. – Я ничего не знаю.
Хольцман развернулся и пошел прочь. К горлу желчной горечью подступало презрение к самому себе. Спустя секунду он услышал, как Лиза пробормотала ему в спину:
– Вот козел!
Машина ждала его у пункта забора пассажиров – на безопасном расстоянии от Капитолия: никакая взрывная волна не докатится.
Хольцман сел на место водителя, а трость положил на пассажирское сиденье.
– В офис, – скомандовал он компьютеру и опустил спинку. Опиаты манили, но он устоял. Хольцман запрограммировал свое сознание на тридцать минут сна и тут же отключился; автомобиль сам повез его по оживленным вашингтонским улицам.
Час спустя он уже стоял в наблюдательной комнате и смотрел на детей. Смотрел, как они общаются – это было полноценное общение, недоступное обычным детям-аутистам, – как сплетаются в единый коллективный разум, переставая быть просто группой больных детей.
Кто вы? думал Хольцман. И кем станете, когда вырастете?
Никем, если он выполнит поручение Барнса и президента – создаст вакцину и лекарство от нексуса.
Холцман понимал: УПВР совершает страшное преступление. Преступление против будущего. Он чувствовал это нутром. Они – неандертальцы, пытающиеся остановить приход современных людей. Динозавры, стремящиеся уничтожить всех млекопитающих – пока те не начали угрожать их виду. УПВР лишает детей элементарных прав человека, но ведь эти дети – больше, чем люди, ценнее и прекраснее, чем люди, и оттого нуждаются в еще большей защите.
Он лицемер и трус: ведет борьбу с технологией, которую сам же давно и с удовольствием использует. Ищет способы очистить сознание детей от чуда. Придумывает, как лучше обустроить для них «жилые комплексы» – читай, концентрационные лагеря, – на случай, если лекарство не поможет. И при этом каждый день терзается страхом, что однажды нексус найдут и в его мозгу.
Осознание собственной ничтожности жгло его изнутри подобно кислоте. Страх разоблачения сидел в душе ледяной глыбой.
А что я могу? спрашивал он себя. Подать в отставку? Это неизбежно привлечет внимание аудиторов. А те уж точно заметят недостачу нексуса. Нексуса, который я принял…
Хольцман оказался меж двух огней. Поступить правильно, как подсказывает сердце, – и сесть в тюрьму? Или продолжать преступную деятельность и оставаться на свободе?
Даже если я сяду, кто-то все равно займет мое место, говорил себе Хольцман. От моего благородства никому легче не станет.
С души воротило от собственной трусости.
Хольцман думал эту нелегкую думу, когда ему сообщили новость: Ильяна Александер скончалась. От сердечного приступа.
Черт подери! Хольцман впечатал кулак в зеркальную стену, отделявшую его от детей.
Эти сволочи перегнули палку. Бесконечные допросы. Пытки. Требования выдать лазейку. Чего они ждали?
Да поможет Господь им всем – всем, у кого есть нексус. Им несдобровать, если УПВР когда-нибудь заполучит лазейку. Никто не должен обладать такой властью над умами людей.
До конца рабочего дня он просидел за столом, наверстывая упущенное за день. А день выдался долгий и полный стрессов. Как просто стереть этот неприятный осадок – всего одна маленькая…
Нет. Анна ждет его дома. Их дом опустел с тех пор, как сыновья уехали учиться за океан – один в Германию, другой во Францию. Зачем он только их отпустил? В эту склеротичную, загнивающую, зашоренную Европу. Если уж отправлять детей учиться, то в Азию, где люди с надеждой смотрят в будущее, а не фетишизируют прошлое.
Хольцман покачал головой, взял трость и собрался было уходить, но тут в кабинет ворвался Кент Уилсон:
– Доктор Хольцман! Как хорошо, что я вас застал!
Вид у молодого докторанта был растерянный и тревожный.
– Кент, я как раз собирался домой. Твое дело может подождать до завтра?
– Нет, сэр. – Уилсон закрыл за собой дверь.
Хольцман нахмурился:
– Что такое?
– Сэр… Это насчет нексуса, обнаруженного в мозгу убийцы…
Хольцман вскинулся:
– Вы нашли посторонние примеси! Мы можем идентифицировать источник!
Уилсон заморгал.
– Нет, сэр, никаких примесей я пока не нашел, но…
– Что? – перебил его Хольцман. – Значит, надо искать, Кент.
– Я нашел кое-что другое, сэр. Химический штрих-код.
Хольцман нахмурился:
– Зачем преступникам понадобилось помещать туда штрих-код?
Уилсон помотал головой:
– Это наш штрих-код, сэр! Нашей лаборатории! Изготовители этого нексуса – мы сами!
В глазах у Хольцмана потемнело, мир померк. Если преступники украли нексус из штаб-квартиры УПВР, проверок не избежать. А проверки… проверки неизбежно покажут, что и он сам регулярно брал нексус из внутренних запасов, для личного пользования…
И тогда его жизни конец.
Когда Уилсон ушел, Хольцман сел за стол и уставился в пустоту. Он заверил мальчишку, что сам расскажет руководству о находке – когда придет время. А пока надо помалкивать, чтобы не спугнуть вора.
Руки у Хольцмана дрожали. Голова отказывалась соображать. Его мир рушился. Он знал, что ему поможет: доза. И приличная. Чтобы полностью заглушить лавину боли, страха и дурноты.
Хольцман вызвал в уме соответствующий интерфейс, набрал нужное значение и несколько секунд просто смотрел на цифры. Должен быть другой способ. А потом он подумал, что его ждет в случае разоблачения, – и у него перехватило дыхание. Он увеличил дозу и нажал кнопку.