судьбу за то, что они встретились и подружились.
Нигериец – высокий, сухопарый, жилистый. Тихий и незаметный, он иногда вдруг начинал улыбаться до ушей или громко хохотать. Спец по оружию. Смельчак, каких мало, да к тому же с убеждениями, за которые он всегда готов был постоять.
И, наконец, Эйва. Человек-хамелеон. Женщина, умевшая влиться в любой коллектив, убедить кого угодно в чем угодно. Умная. Бесстрашная. Восхитительная. Несгибаемая. Любовь его жизни.
Они обнялись, поулыбались друг другу, а потом все вместе сели за кухонный стол. Как хорошо снова быть в кругу своих!
Брис открыл разум друзьям, они сделали то же самое. Посредством нексуса он показал им происшествие на кладбище, а они – свою спешную вылазку ему на подмогу. Друзья готовы были рискнуть жизнью, отправиться прямиком в лапы агентов. Как же он любит эту троицу… Ради них он тоже готов умереть.
– Итак, Зара решил от тебя избавиться. Почему?
Брис пожал плечами:
– Он всегда любил командовать и не терпел ослушания. Сам выбирал миссии, вечно перестраховывался. Мы нарушили его идиллию. По правде сказать, Зара нам не нужен. И он это чувствует.
– Что он знает о следующей миссии? – спросила Эйва.
– Ничего. Как и о Чикаго.
– Надо что-то с ним делать, – сказал Хироси.
Брис кивнул:
– Обязательно. Но миссия превыше всего. Остальное – потом.
– Значит, планы не отменяются?
– Появилась еще одна проблема, – сказал Брис. – Хироси?
Хироси показал им видеозапись с чикагской миссии.
Все шло строго по плану – до последней секунды.
Кажется, у меня бомба, закричал мул. Бомба!!!
– Миссия увенчалась успехом, но могла и провалиться, – сказал Брис.
– Сначала мы подумали, что глюкнул софт, – добавил Хироси. – Но потом просмотрели логи. Некто проник в сознание мула и сумел отменить наши команды. К счастью, не все. Этот человек знает свое дело. Между активацией мула и вмешательством прошло меньше минуты.
Брис наблюдал за реакцией команды на новость.
– Может, и заминка в Вашингтоне этим объясняется? – спросил Нигериец. – Мул выстрелил всего два раза вместо четырех – и промахнулся.
Брис посмотрел на Хироси.
– Возможно, – кивнул тот.
– Что будем делать? – спросила Эйва.
– Во-первых, – ответил Брис, – надо внести ряд изменений в текущую миссию. Во-вторых, мы должны быть осторожней. Пока мы пользуемся нексусом, этот хакер может проникнуть в наши сознания. Мы уязвимы. Хироси придется работать под нексусом, чтобы подготовить мула. У остальных такой необходимости нет. Так что до тех пор, пока ситуация не прояснилась, предлагаю нам троим удалить нексус. Хироси тоже пусть его удалит, как только подготовит мула.
Брис почувствовал, как расстроились его друзья – особенно Эйва. Ему неудержимо захотелось прикоснуться к ее разуму – и телу, окунуться в ее наслаждение. Нет, сейчас не время.
Все расстроились, но никто и не подумал возражать. Друзья безоговорочно приняли его решение. Они были готовы на все, ведь они – команда. Они – семья. А самое главное, они – солдаты.
29Бесконечная пытка26 октября, среда
Хольцман кое-как вышел из Белого дома. Он опирался на трость и чувствовал себя постаревшим лет на двадцать. Рядом шел Барнс. Оба молчали. Лишь после того, как они миновали охрану и сканеры, Барнс повернулся и почти вплотную приблизил лицо к его лицу. Хольцман невольно сделал шаг назад, однако Барнс не отступал. Только сейчас Мартин осознал, какой он высокий, сильный, молодой.
Барнс положил руку на плечо Хольцмана и больно его стиснул. Хольцман в ужасе замер на месте.
Губы Барнса оказались в дюйме от его уха, и он тихо, медленно заговорил:
– Еще раз выкинешь что-то подобное – раздавлю, как таракана.
Тут подъехал его автомобиль, и Барнс заулыбался:
– Спасибо за работу, Мартин! Увидимся в офисе. С нетерпением жду новых результатов.
Хольцман рухнул в салон машины, изможденный и трясущийся. Пальцы сами собой стиснули трость. Несмотря на повышенный уровень серотонина и дофамина, он чувствовал лишь горькое разочарование, зияющую пропасть лицемерия и обмана.
По крайней мере, он попытался что-то предпринять. Каким-то чудом – наверное, благодаря измененной нейрохимии – ему хватило духу высказать президенту все наболевшее. А тот, понятное дело, отказал. Отказал по столь примитивной, первобытной причине – как и положено человеку, – что у Хольцмана больше не оставалось сомнений в том, куда катится мир.
Титаны пожирали своих детей, подумал он. Никто не хочет расставаться с властью.
Он больше не чувствовал под ногами твердой почвы. Перед ним зияла огромная бездна – и она становилась шире с каждой минутой. Теперь есть только два варианта развития событий. Либо он поступит по совести и уйдет из УПВР – те, несомненно, проведут доскональную проверку, узнают о пропаже нексуса и посадят его. Может, и пожизненно. Жена и сыновья останутся одни, их репутация будет запятнана. Или Хольцман выберет легкий путь, рациональный путь, и продолжит работать над вакциной и лекарством. Приложит руку к уничтожению нового человеческого вида. Возможно – если очень повезет, – при таком раскладе его и не выведут на чистую воду.
Обе дороги в конечном счете вели в бездну. И он уже в нее ухнул. Мир бешено завертелся.
– Телефон, – с трудом выдавил Хольцман. – Очистить календарь, включить автоответчик. Я болен.
Телефон утвердительно пикнул.
– Автомобиль, – прошептал он. – Едем в парк.
– В какой именно? – спросил елейный женский голосок.
– Без разницы, любой сойдет.
– Я вижу двадцать семь парков в пределах…
– А-а-а! – Хольцман в ярости ударил тростью по приборной панели, и машина замолчала.
Он часто дышал – задыхался от ярости.
Ну и болван! Орать на машину…
Хольцман усилием воли заставил себя успокоиться. Вызвал в памяти приятное воспоминание о давней прогулке с женой.
– В Монтроз-парк, – скомандовал он машине. – В Монтроз-парк.
– Хорошо, сэр, – уже более сдержанным тоном ответил женский голос: заработали сложные алгоритмы эмоционального анализа речи, регулирующие взаимодействие компьютера с хозяином.
Хольцман этого даже не заметил. Он откинул сиденье, вызвал в уме интерфейс нейромодуляции – панельку с круглыми, аккуратно подписанными рукоятками и кнопками. Затем набрал большую дозу опиатов, нажал кнопку и почувствовал мгновенный эффект. Его охватило приторно-сладкое удовольствие – совсем не похожее на прежнее ликование и блаженство. Впрочем, со своей задачей опиаты справились: страх и чувство надвигающейся катастрофы его покинули, тревога и паника отступили на второй план. Ему стало совершенно плевать на президента, собственное щекотливое положение и вообще на все на свете.
Машина везла его в Монтроз-парк. За окном проплывали размытые, растекшиеся очертания деревьев и домов. Пульс медленно и гулко стучал в венах. Запинаясь, Хольцман велел машине припарковаться и затемнить окна. Где-то в Карибском море, сообщали по радио, возник тропический ураган Зоуи, уже разнесший вдребезги Кубу: сотни погибших, зданиям и сельскому хозяйству нанесен огромный ущерб. А здесь, в парке за окнами автомобиля, царил великолепный знойный день. Действие опиатов проходило, и к Хольцману стали возвращаться воспоминания. Они с Анной часто здесь гуляли, когда были помоложе, – приводили мальчиков искупаться в открытом бассейне. Какое славное было время… Жара, толпы родителей и детей. Прохладная вода. Хот-доги из летнего кафе.
С парковки Хольцман мог видеть этот бассейн. В нем сейчас плескались мамы с малышами и несколько молодых людей. Хольцман сидел в машине, как в коконе.
Прошло несколько часов. Время от времени, когда действие опиатов сходило на нет, перед Хольцманом вновь разверзалась бездна страха. Он начинал паниковать, сердце рвалось из груди, внутри все переворачивалось, и дышать было совершенно нечем. Тогда он снова принимал дозу, чтобы избавиться от неприятных ощущений. Дозы были большие, но блаженства он больше не ощущал. Его устойчивость к опиатам росла. В лучшем случае Хольцман переставал думать – думать о том, что вся его жизнь теперь свелась к наркотикам и необходимости сделать выбор между тюремным заключением и неким подобием геноцида.
Впрочем, выход есть, подумал он. Самоубийство никто не отменял.
Очередная доза – больше предыдущих – прогнала и эту мысль.
Телефон жужжал снова и снова – с работы звонили, писали. Хольцман не брал трубку и даже не читал сообщений.
Начало темнеть. К бассейну стали стекаться подростки, которых уже выпустили из замаскированных под школы тюрем. Хольцман проголодался. Очень хотелось в туалет. Надо ехать домой. Будь его воля, он бы остался тут навсегда – просто лежал бы в машине, принимая одну дозу за другой. А там или нейроны откажут, или случайная передозировка его добьет.
Но что-то заставило Хольцмана взять себя в руки. Привычка. Или остатки достоинства. Он пропустил через организм заряд норадреналина, взял в руки трость и кое-как доковылял до общественного туалета рядом с бассейном. Дети и родители таращили на него глаза. Одна мать испуганно притянула к себе младенца. Он смутно догадывался, что выглядит не ахти, но никаких волнений по этому поводу не испытывал – просто не мог.
Он помочился в пропахшей хлоркой уборной и вернулся к машине. Приказал компьютеру везти его домой, а сам тем временем прочищал мозги норадреналином, ацетилхолином и дофамином. Его мозг превратился в гремучую смесь множества нейромодуляторов. Внутренний голос подсказывал, что так больше нельзя, что скоро он загонит себя в могилу – дойдет до передоза, серотониновой интоксикации или еще какого-нибудь нейрохимического коллапса.
Однако мозг выдержал. Хольцман добрался до дома во вполне сносном состоянии. Скверный вид можно списать на усталость. Наверное. Только бы не проболтаться Анне, где он был и почему.