– Наверное, я был его незаконченным делом. Он махнул на меня рукой, когда я еще не перебесился, а теперь пожалел об этом и захотел убедиться, что я образумился.
– Ну и как, по-вашему, он довел дело до конца? Остался доволен?
– Доволен ли… Ну, скорее всего, да.
Из нагрудного кармана Гил достал блокнот, что-то черкнул в нем, затем оторвал самоклеящийся листок и прилепил его к оконной раме.
У торгового центра я сидел на скамейке, пока Нандина делала покупки. Ненавижу магазины. Я бы сюда не пришел, но сестра закупала снедь нам в контору. Народу было битком, я занервничал, и она отправила меня на улицу. В жутком раздражении я уселся на скамью, но потом успокоился. И понял, что Дороти сидит рядом.
Я молчал. И не глядел на нее. Она тоже молчала. Похоже, мы решили начать с чистого листа – просто быть вместе. Сидеть молча, чтобы все не испортить. Просто сидеть рядышком и наблюдать за жизнью.
Вообразите статуи у какой-нибудь египетской пирамиды: сидящие мужчина и женщина смотрят перед собой, воспринимают окружающий мир.
Мы смотрели на трех старух, в цветастых платьях и белых кроссовках совершавших утренний променад. На юную пару, так переплетенную в объятии, что удивительно, как еще не грохнулись наземь. На мамашу, распекавшую мальчугана лет девяти-десяти, – так и знай, говорила она, каждый день я буду просить прощенья у твоей жены за то, что воспитала столь нечуткого эгоиста.
В полном молчании мы сидели долго-долго. Дороти не ушла. Просто через какое-то время я вновь оказался один.
Теперь, когда я научился ее видеть, она появлялась чаще. Даже не столько появлялась, сколько я ощущал, хоть и не сразу, ее присутствие как тепло за спиной, когда стоял в очереди в кассу, или как контур, который видел боковым зрением, идя к парковке.
Ну вот представьте: вдвоем с приятелем вы пробираетесь сквозь толпу, на него вы даже не смотрите, но знаете, что он держится рядом. Вот так и с Дороти. Лучше я не сумею объяснить.
Скажу сразу: я не сошел с ума. Нет, чуть перефразирую: я прекрасно сознавал, что только сумасшедшие видят умерших. Я сомневался, что мертвые возвращаются на землю (откуда возвращаются-то?), и даже в детстве не верил в привидения.
Но поставьте себя на мое место. Представьте, что вы потеряли близкого человека, по которому будете тосковать до конца своих дней, и потом вдруг замечаете его в толпе. Вот вразвалочку, руки в карманах, шагает ваш давно умерший отец. Или вы слышите, как вас окликает мать: милый? Или, источая запах ментоловых леденцов и мокрых рукавичек, рядом проходит ваш младший брат, который в шесть лет провалился под лед. Вы не усомнитесь в своем рассудке, потому что счесть все это миражом – невыносимо. И вы не потребуете никаких объяснений, не станете удостоверяться у прохожих и не попытаетесь дотронуться до любимого человека, хотя вам казалось, что за одно такое прикосновение вы бы отдали все на свете. Вы затаите дыхание. И замрете. И будете заклинать любимого больше не исчезать.
Я заметил, что на улице ей комфортнее, чем в помещении, хотя при жизни все было наоборот. Она не появлялась ни в доме Нандины, ни в нашей конторе. Что ж, в обоих случаях это понятно. С Нандиной она не особо ладила, а в конторе себя чувствовала посторонней. Нет, все были с ней дружелюбны, но вы же знаете эту конторскую обособленность с ее уютным перешептыванием, бородатыми шутками и своеобразным лексиконом.
Труднее понять, почему она не навещала наш дом, точнее, не заходила внутрь. Неужели ей было не интересно? Ближе того места на тротуаре, где я впервые ее увидел, к дому она не подходила. Но вот однажды воскресным утром я выглянул в кухонное окно и увидел ее на заднем дворе – там, где некогда стоял дуб. Редкий случай, когда Дороти появилась еще до моего прихода. Засунув руки в карманы докторской куртки, она разглядывала засыпанную щепками яму. Я стрелой выскочил во двор, забыв трость где-то в доме.
– Видишь, все следы убрали, – сказал я чуть одышливо. – Даже пня не осталось.
– М-м-м, – проговорила она.
– Меня спросили, не хочу ли я клен или что-нибудь другое взамен. Клены растут очень быстро. Но я отказался. У нас здесь и так мало солнца, сказал я, и хоть теперь…
Я смолк. Не о том я хотел говорить. За время без нее я накопил уйму новостей о доме, соседях и друзьях, о работе и родственниках, но теперь все это казалось несущественным. Мелочным. Когда отдаляешься от события, оно сглаживается и, так сказать, вписывается в общий ландшафт.
Я прокашлялся.
– Дороти, – позвал я.
Молчание.
– Невыносимо думать, что ты умерла.
Она оторвала взгляд от щепок:
– Умерла? Но я не… Хотя можно и так сказать. Вот уж чудно.
Я ждал.
Она вновь уставилась в щепки.
– Тебе хорошо? – спросил я. – Ты скучаешь по мне? А по жизни скучаешь? Это тяжко? Что ты сейчас переживаешь?
Она вновь посмотрела на меня:
– Слишком поздно говорить о том, что я переживаю.
– Что? Слишком поздно?
– Надо было спросить еще до того.
– До чего? О чем ты?
И тут донесся крик Мими Кинг:
– Эгей!
Разряженная для похода в церковь, даже в шляпке, она махала с заднего крыльца. Я коротко махнул в ответ, надеясь, что соседка отстанет, но та, морщась – знак, что нынче она в туфлях на каблуках, – зашагала к нам. Я чертыхнулся и взглянул на Дороти, но она, конечно, уже пропала.
Ясное дело, из-за Мими. Дороти и при жизни ее избегала. Однако я воспринял ее уход как упрек мне лично. «Надо было спросить еще до того, – сказала она, – теперь уже слишком поздно». Сказала и ушла.
Я не мог избавиться от чувства, что во всем виноват только я. Мими продиралась сквозь кусты бересклета, но я отвернулся и с тяжелым сердцем захромал к дому.
7
В сентябре состоялось совещание по нашим планам на Рождество. Когда на улице температура за восемьдесят, а листья еще даже не начали желтеть, настроиться на зимний праздник нелегко. Мы собрались в кабинете Нандины: Айрин и Пегги устроились на двухместном диванчике, мы с Чарлзом – в офисных креслах, невесть откуда к нам приблудившихся. Разумеется, Пегги принесла домашнее печенье и холодный чай с мятой, за которые Нандина ее поблагодарила, хотя было видно, что она считает это излишним. («Иногда мне кажется, что я опять в начальной школе, а Пегги – мамаша из родительского комитета», – как-то раз пожаловалась сестра.) Из вежливости я взял одно печенье, но есть не стал, положил на салфетку.
Нынче Айрин была в своей легендарной юбке-дудочке, такой узкой, что ей пришлось вздернуть ее выше колен, иначе не сядешь, открыв на всеобщее обозрение длинные гибкие ноги, которые она могла переплести чуть ли не дважды, зацепив носок одной ступни за лодыжку другой. Как всегда, Пегги пришла в чем-то кружевном, усиленном шерстяной кофточкой с короткими рукавами в оборках, ибо вечно плакалась, что наш кондиционер уж слишком выстуживает помещение. Председательствовавшая Нандина была в блузке из дорогого магазина. Она сцепила ладони и оглядела собрание:
– Для начала хотелось бы узнать, нет ли у кого-нибудь гениальной идеи касательно нашей праздничной торговли.
Все молчали. Потом Чарлз проглотил печенье и чуть приподнял руку:
– Это покажется маленько грандиозным, но я вроде бы нашел способ продать всю серию «Дилетанта» целиком, все выпуски в одной упаковке.
Нандина, похоже, удивилась.
– Вы ведь слышали о родителях-наседках, – продолжил Чарлз. – Об этих нынешних типах, которые ежечасно названивают своим деткам-студентам, дабы удостовериться, что их чада живы-здоровы. Поверьте, я не предлагаю ничего особенного, тем более что девчонок еще надо уламывать покинуть отчий кров. Однако это именно то, что нужно остолопам: все выпуски в красивых ящиках под орех с раздвижными крышками. Открой ящик и получи руководство на все случаи жизни. Там не только «Дилетантское обустройство дома» или «Дилетантское воспитание детей», но вся дилетантская жизнь от начала до конца, от колыбели до могилы! Большое преимущество, что ящики исполняют роль блочного книжного шкафа. Детки устанавливают их в своих апартаментах, и чуть что – сдвинь крышку и читай инструкцию. Пора переезжать? Задвинь крышки и грузи ящики в фургон. Ты еще не готова к советам по кормлению грудью или разводу? Отправь этот ящик в подвал, пусть дожидается своего часа.
– Что, и «Дилетантский выход на пенсию»? – спросила Айрин. – И «Дилетантская организация похорон»?
– Или поставь в кладовку. Говорят, сейчас у всех есть кладовки.
– Что-то не верится, Чарлз, – сказала Нандина, – что даже родители-наседки зайдут так далеко.
– Верно, – подхватила Айрин. – Проще одарить их «Дилетантским расставанием с ребенком», и дело с концом.
– Мы это издавали? – удивилась Пегги.
– Нет, Пегги. Я пошутила.
– Это всего лишь идея, – сказал Чарлз. – Конечно, сначала надо продать другие книги. Возьми на заметку, Пегги.
– Раз уж мы заговорили о новых названиях, – подскочила Пегги, – я предлагаю «Дилетантскую жену в климаксе».
– Что-что? – переспросила Нандина.
– Помните, на прошлой неделе ко мне приходил мастер чинить плиту? Так вот он рассказал, как жена его, у которой климакс, доводит его до белого каления.
– Ну ей-богу, Пегги! – сказала Нандина. – Где ты находишь таких типов?
– Это не я! Его вызвал домовладелец.
– Значит, в тебе есть что-то такое. Кто ни придет, непременно загрузит тебя своими проблемами.
– О, я не против.
– Что касается меня, – сказала Айрин, – я всегда четко соблюдаю деловые рамки. Вот кухня, говорю, вот плита. Дайте знать, когда закончите.
Я засмеялся, но все другие уважительно покивали.
– Честное слово, я не виновата, – сказала Пегги. – Звонят в дверь, я открываю. Входит мужик и с ходу: жена, говорит, в климаксе.
– Кажется, мы отклонились от темы, – перебила Нандина. – Какие еще предложения по Рождеству?
Чарлз опять приподнял руку:
– Ну вот… – Он оглядел нас. – Боюсь злоупотребить вашим вниманием…