Господин с золотым набалдашником встал с бокалом в руке и, равномерно постукивая тростью, пошел между столами, чокаясь со всеми — несправедливо одинокими показались ему эти одинаковые тела, застывшие в скорлупках своей одежды, и он решил как-то расшевелить их, но ничего не вышло, зато при этом каждый бокал, один за другим, отозвался своим собственным тоном, и в пространстве возникла мечта о возможной музыке. Когда он прошел за спиной Ады и наклонился к ней, Анастасия прочитала его имя,
— будьте здоровы, Михаил, — так она пополнила свою коллекцию имен, которая дала ей право прямо обращаться к их обладателям, но на этот раз она ошиблась, не разглядев как следует монограмму, и он ее поправил,
— Михаэль, мадам Анастасия, мои родители при крещении назвали меня Михаэлем… всего одна буква, но она важна, одна буква может изменить мир,
бокалом он прикоснулся к ее бокалу, почему-то смутившись, она ответила,
— ваш бокал — это «си бемоль», Михаэль, а мой — «ми»,
сказала, словно извинившись за ошибку. Сегодня горит только большая люстра, и на ней к тому же висит гирлянда, так что видно не очень хорошо, но зато столько вещей можно услышать, и Михаэль поблагодарил ее, ведь так важно знать точный тон твоего бокала, почти так же, как и точную букву,
— завидую вашему слуху, Анастасия.
Господин Дени заглянул в столовую, вызвав волнение, возможно, он хотел что-нибудь сообщить, но его взгляд с полным безразличием обежал столы, лица и спины, — зато все увидели, что он жует, взял к себе за стойку тарелку с едой и ест, не соблюдая правила, принятого только что по негласной договоренности; начал есть сам, отдельно, пока все они сидят и терпеливо ждут, но господин Дени не мог знать это очень уж домашнее правило. То, что он увидел, возможно, удовлетворило его, и он скрылся, но в этот короткий миг никто не посмел спросить, не видел ли он через большой стеклянный витраж в холле свет от фар, который осветил мощеную дорожку.
Линда закурила сигарету, прямо в столовой, а это запрещено, тем самым подчеркнув, что сестры Евдокии и сестры Лары нет с ними, а может быть, это был ее вариант протеста против их необъяснимого отсутствия, месть за то, что всех их бросили…
Муж Линды попытался сделать ей замечание, но в глухой тишине его шепот разнесся по всей столовой, и он замолчал, потом демонстративно встал из-за стола и, поскольку тоже был курильщиком, перешел невидимый порог между «снаружи» и «внутри» и вышел на веранду, огонек его зажигалки на миг осветил парапет, а потом перебежал на кончик сигареты… но его раздражение могло быть лишь поводом, ширмой, за которой он прошел мимо стула Ады и взглядом позвал ее за собой. Но Ада не шевельнулась, она вообще вряд ли заметила его, ведь она увидала лодку во фьорде, и сейчас ей этого вполне хватало.
Француженка сняла свой жакет и осталась в тонкой шелковой блузке. И таким образом отделила себя от остальных, прошептав своей приятельнице,
— если всё будет идти так же, я пойду переодеться. Мне жарко.
Бони использовал время наиболее рационально, он установил свой штатив и закрепил аппарат так, чтобы одним нажатием кнопки снимать каждого, кто входит в дверь. Примерился взглядом, подсчитал шаги, приладил бленду точно против света и сделал пробный снимок стеклянной двери. Улыбнулся, вполне довольный собой, и, как и мисс Вера, тайком вознаградил себя маслинкой. Еще трое фотографов последовали его примеру, что вызвало известное оживление, а один мужчина даже пошутил, что раз уж фотоаппараты готовы, заряжены, и вспышки в любой момент способны встретить врага, то непременно кто-нибудь да появится, ну хотя бы сестра Евдокия или сестра Лара, и они в любой момент нас осведомят, но шутка не прошла, никто не засмеялся…
и никто их не осведомил…
Так прошел второй час. Часы в холле безжалостно собрали в десять навязчивых ударов все прошедшие минуты, давая ход всё новым и новым, которые будут накапливаться и дальше, всё такие же ровные-ровные…
… и тогда под звон часов по гирлянде пробежал свистящий разряд тока, какой появляется на проводах между столбами электропередачи, когда очень влажными ночами в них проскакивают искры. Нарастающий звук, сдерживаемый в груди, в голосовых связках, в стиснутых зубах, со свистом предупредил о том, что в любой миг может вспыхнуть волнение, даже без видимого повода, просто потому, что скопилось слишком много пустых мгновений, к тому же сопровождаемых абсолютно ненужным голоданием, которое совершенно добровольно было принято всеми и никто не догадался его прекратить… если бы они поели, чтобы успокоить свои души запахами закусок и приправ, перешедшими во вкус, возможно, ничего бы не случилось, но напряжение дало разряд в самом неожиданном месте цепи, и в вибрирующей тишине всё началось из-за господина с вечно опущенными глазами, самого кроткого, от кого никто ничего не ожидал.
Он вдруг встал, схватил свою тарелку с едой, поднял ее над головой и без малейшего колебания швырнул на пол. Осколки брызнули по натертому паркету, разлетелись грибки, кружочки сельдерея, соте из устриц, раки оставили свои гнезда, паштет плюхнулся на пол, как собачье дерьмо, одна маслина, отскочив от пола, попала в тарелку господина с соседнего стола, другая покатилась по полу, уткнувшись в ногу мисс Веры, устрица угодила прямо в декольте какой-то дамы и та закричала от ужаса, клешня рака воткнулась в пол… так безвозвратно была нарушена тишина, и кажущееся спокойствие начало кровоточить. Кто-то от соседнего стола бросился к мужчине, имя которого Анастасия так и не сумела прочитать, попытавшись схватить его, ведь мало ли до чего может дойти человек, когда его вдруг переклинит, но тот оказался неожиданно сильным и остановил его… нет, не совсем силой, к нападавшему он и не прикоснулся, мужчина просто поднял руку, и тот отступил,
— что вы делаете?
— меня зовут Мэтью, — ответил он неожиданно высоким голосом, так что его услышала и Анастасия с другого конца зала, прибавив новое имя в свой список имен, который тайно вела,
— ладно, Мэтью, но что вы делаете?
спросил вмешавшийся в ситуацию небрежно спокойным тоном, но ответа не получил. Мэтью сел на свой залитый соусом стул, но сигнал был подан, и многие стали подниматься, чтобы уйти, слова вдруг взорвались, вцепившись друг в друга и, как нарастающая лавина, перешли в мощное бормотание, в какой-то спор, в котором каждый слышал только себя, но зато мог свободно высказать всё, что теснило грудь, засело в горле, между зубами, звук взорвался в ушах Анастасии, разлетевшись на мелкие кусочки, и она инстинктивно положила больную руку на руку Ханны. Ее сознание попало в катастрофу, в тиски нелепой, навязчивой мысли — Боже, сейчас они будут дистиллировать светлячков, словно распавшись на отдельные фразы…
знаете, если договор не будет соблюдаться
серьезное основание для пребывания
несправедливость и неприкрытая ложь
любой смысл
но все-таки нельзя так
морской воздух
даже и грязь
воздержитесь, прошу вас
дамы и господа, двери всегда открыты
кроме как. Тогда почему?
без тока я бы отдала под суд за права
какие права?
выброшены на берег вместе с устрицами
а еда совсем неплохая
поосторожней
Бог призывает прошлое назад
ради бога, какой бог, забудьте метафоры
что…
чихать я хотел
на реальность
губы за зубами, или зубы за губами всё так невозвратимо и такой холод
если не замолчите, то что?
здесь кто-то будет бить…
господин Бони, перестаньте фотографировать эту дверь
вы всё здесь превратите в винегрет
это метафора, лучше…
нет, я покончу с собой
что с вами?
так грязно, что и конца не видно
конца не будет
я имею в виду дождь
всё кончено, закопали
только заложники
а вино, а мир?
к чертям мир, абсолютная неуверенность
нервы?
господин, у меня больное сердце, уберите свои руки
для таких есть клиники
ну ладно, сядьте и ешьте свои устрицы
а на улице темень
перестаньте топать ногой
да ладно, жизнь и бассейн подходят для секса
я предлагаю вам партию в бридж и ухожу к себе
демагогию я не понимаю
официант, а что — прибрать здесь некому?
потому что я никогда не узнаю почему
не помогает, ради бога
глупости
я спою песенку сестре Евдокии
боже мой, почему он меня оставил, мадам?
что-то у вас не так, нужно сосредоточиться
замолчите замолчите замолчите…
И так продолжалось, пока какой-то бессловесный звук не вмешался, прекратив эту словесную мешанину, это Михаэль начал стучать, как сумасшедший, своей тростью об пол и этими ударами дал направление суматохе и злости, прервав их ритмом,
— замолчите замолчите замолчите
… и в зал, полный искромсанных слов, снова стали пробираться частички разбитой тишины, рожденной стрессом, а может быть — страхом?
— ну ладно, нас бросили… и что из этого? подумайте.
И правда, что из того, в самом деле?
Просто всё лопнуло, как воздушный шар.
На столах, тем не менее, всё так же полно еды, которая, правда, немножко заветрилась и остыла, но по-прежнему соблазнительно пахнет, в бокалах искрится вино…
— нас бросили, но поесть-то мы можем?
И после этого разумного предложения нервы, хотя бы внешне, успокоились, люди сели на свои места, заработали ножи и вилки, в глотки потекла жидкость…
Анастасия продолжала прижимать своей больной рукой руку Ханны, безвольно лежащую на столе, пока относительная тишина, перешедшая в стук приборов, не вернула ей способность связно мыслить, и сказала, глядя ей в глаза: