невротическая реакция, подумала она совсем трезво, любая невротическая реакция придает важность самым незначительным вещам, Арсения и пожилая дама со старушечьими, полными слез глазами слились воедино,
Бони
был следующим, обрел собственное имя, в улыбке блеснула золотая коронка и, принимая из рук сестры Евдокии свою карту, он даже слегка поклонился, сознание Анастасии на миг отключилось, устав от усилий связывать воедино тело и звук, плоть и букву, очень короткий — до следующей карты, вытянутой из колоды, и от стола в углу поднялся
Павел,
надо же, это тот господин, который в ночь бала настойчиво советовал ей беречь свое платье, потом
Ада.
Она резко встала с соседнего стула, ее волосы колыхнулись, коснувшись Анастасии, и Ада, абсолютно совпавшая со своим именем, подошла к сестре Евдокии, но карту не взяла. Она встала перед ней и спросила:
— и что мне с ней делать?
— просто возьмите ее, Ада, я же объясняла,
— а я не поняла,
сказала Ада, значит, и она, как и Анастасия, не слышала объяснений из-за собственной растерянности, и сестра Евдокия была вынуждена повторить всё снова, но может быть, не совсем то же самое, просто другими, переставленными словами, человеку никогда не удается одними и теми же словами передать свою мысль, а значит — мысль всегда другая,
— с этой картой вы можете отправиться всюду, куда пожелаете, Ада, вы свободны,
но ее голос прозвучал неубедительно, потому что она была смущена, и это увело и вопрос, и ответ в некое неясное пространство условности,
— вы нас выписываете?
спросила Ада, ставя таким образом вопрос ребром,
— мы не можем никого выписать, это может только доктор,
отрезала сестра Евдокия,
— вы нас выписываете?
снова спросила Ада, явно решив до конца понять хотя бы, насколько слова могут иметь какой-то ясный край, создавая точно определенные обстоятельства,
— мы всего лишь исполнители, Ада, мы не можем лечить, наш дом — это и дом отдыха, и больница,
— значит, выписываете?
— мы не можем вас выписать, только доктор может,
— ну, и?
— мы вас отпускаем, а вы уж сами решайте, это ваша воля, вы свободны,
скороговоркой выпалила сестра Евдокия, а Ада взглянула на карту, которая слегка дрожала в протянутой руке сестры Евдокии,
— похоже на заколдованный круг, — сказала Ада,
— что?
Ада пожала плечами и еще через пару мгновений, решившись, взяла свою карту.
Анастасия вздохнула, словно после взятого препятствия, и ее вздох прошелестел, как ветерок, ей захотелось, чтобы всё это сейчас же прекратилось, надо передохнуть, привести в порядок всё, что она увидела и услышала, но следующее имя буквально ударило в висок, и мисс Вера вздрогнула, на щеках выступили красные пятна, нижняя губа задрожала, заскрипел стул, словно предупреждая о чем-то, но Анастасия уже не следила за ее крупной фигурой, пробирающейся между столами, потому что Ада вернулась на свое место с квадратной картой в руках, внимание Анастасии отвлеклось от звучащих имен, слегка отметив имена Игната и Аглаи и автоматически вместив их в определенные лица по какому-то возникшему перед ее глазами воспоминанию о мужских и женских следах, оставленных на мокром песке пляжа, периферийным зрением отметила возвращение мисс Веры, но ее глаза были прикованы к карте Ады, которую та начала перелистывать, страницу за страницей, их было много, пятнадцать, двадцать, а может, и больше, глянцево-желтоватых, исписанных, подписанных, на первой странице даже были какие-то чертежи, кружочки, в кружочках — слова, стрелки, она неделикатно заглянула,
— это почерк доктора? — спросила, как бы извиняясь за свое любопытство,
— разумеется, только я никогда не смогу его разобрать, — ответила Ада,
— я попробую — в собственной карте, я имею в виду,
и подняла глаза к фигуре, откликнувшейся на имя Дебора, она передвигалась в солнечном луче, и, когда остановилась перед сестрой Евдокией, ее волосы ниже плеч казались совсем медными, сейчас луч растопит их, и они потекут вниз, как молоко и мед, подумала Анастасия неизвестно почему, а Дебора в этот миг уронила свою карту, смутилась, ее ресницы задрожали, она подтолкнула карту ногой, и три листа выпали из нее, разлетевшись в разные стороны,
— поднимите ее, Дебора, — испуганно сказала сестра Евдокия,
— вы считаете, что она мне действительно понадобится? — Но всё же наклонилась, ее волосы плавно опустились вниз, коснувшись пола, молоко и мёд, подняла карту, собрала листки и небрежно засунула их между страниц,
— разложите их по порядку, нельзя же так, — не выдержала сестра Евдокия,
— а на них нет номеров, откуда мне знать, куда именно их засунуть, — ответила Дебора и с безразличным видом ленивой походкой пошла на место, сестра Евдокия молча проводила ее взглядом, пока та не села.
и тогда подошла ее очередь.
О имена! Произнесла Анастасия, это «о» затерялось где-то в голосовых связках, так и не открыв путь голосу, она попыталась представить себя в собственном имени, имя в своем теле, его звучание, звук за звуком, ноги, руки, торс, эти глаза, этот нос, слегка сведенные брови, рот, язык во рту, способный перевернуться в процессе произнесения слова «Анастасия», буква за буквой до полного соединения имени и тела, соединения, которое, однако, в этот момент распалось, но представление оказалось слишком абстрактным, невозможным, а если ошибка, а если это не мое имя, но другого же нет, ошибочно оно или нет, но мое имя — это алиби, это алиби, начала она повторять, пробираясь между столами, позвали меня … это абсолютное алиби моего «я», сейчас каждый понимает, что у меня есть алиби, а я понимаю алиби всех, у нас у всех есть алиби, и поэтому мы здесь, и встала перед сестрой Евдокией, та подала ей карту, совсем тоненькую, самую тоненькую, ужасно тоненькую… Анастасия взяла ее левой рукой, застыв на месте, этого не может быть в самом деле, чтобы она была такой тоненькой, пустой, недостаточной,
— сестра Евдокия, а почему моя карта такая тонкая? Может быть, выпали какие-то листки?
— исключено, — ответила та, — это всё. И пожала плечами, как бы снимая с себя ответственность, а Анастасия положила карту на повязку правой руки, используя ее как подставку, и открыла, на первой странице увидев свое имя. О имена!, на второй эпикриз, это я знаю уже давно, а на третьей — всего одно слово, она прочла его и даже произнесла вслух:
melencolia II,
она растерялась, слово медленно доходило до ее сознания. Сестра Евдокия терпеливо ждала, когда она отойдет, ей явно нечего было сказать, да и не нужны были никакие объяснения, а я, о чем я могла бы ее спросить? И только тогда заметила — это бросилось в глаза,
— здесь ошибка, сестра Евдокия,
— какая ошибка?
— посмотрите, что здесь написано.
Сестра Евдокия склонилась над ее рукой и, заглянув в страничку, прочла про себя, ведь карты конфиденциальны,
— а что вас смущает?
— посмотрите внимательно на слово «меланхолия»,
ей уже было не до конфиденциальности, ведь это касалось только ее, и ей решать, сообщать или не сообщать это всем.
— так не пишут, доктор ошибся.
сестра Евдокия пригляделась повнимательнее,
— да, но доктор не ошибается, — сказала она без колебаний, ей явно нечего было добавить,
— и всё же он ошибся,
настойчиво повторила Анастасия во всеуслышание, словно это было самое важное — одно неправильное слово, одна неправильная буква, которая могла быть причиной того, что ее карта оказалась такой пустой, здесь, конечно, не было никакой связи, и всё же… нужно, чтобы все слышали, ведь и в их картах могут быть ошибки, но они были искажены множеством слов и нуждались в исследовании, а в ее — одноединственное слово, всё заключается в нем, а значит, это намного важнее для нее.
— садитесь, Анастасия, что написано, то написано,
— но я хочу, чтобы это исправили, а вы не можете? я и сама могла бы исправить, но моя рука…
— нет-нет, что вы? это же документ… фальсификация…
— я хочу совершенно официально, никакой фальсификации…
— но я же вам сказала, здесь нет ошибки, это невозможно,
сестра Евдокия начала заламывать руки от невозможности доказать свое, а Анастасия вспомнила, как она заплакала тогда, на ужине, ей вдруг стало стыдно, и от смущения она даже не спросила, при чем тут римская цифра «два» после ее melencolia?..
— простите, — сказала она, — я подожду доктора, он исправит,
и пошла на свое место, услышав уже за спиной следующее имя.
Зара, Анастасия разминулась с невысокой, очень бледной женщиной, которую уже видела в читательском клубе,
какое странное алиби, зара-зарче[12]
светит, словно фонарик
рыба щука,
и села на свое место, поймав взгляд Ханны, в нем промелькнуло сочувствие, или она это себе вообразила, та наклонилась к ней и прошептала с ума сойти, но это можно было принять и за шутку, человек в шутку заявляет, что сойдет с ума, но ведь не сходит…
а в столовой уже раздался стук трости Михаэля, синкопический ритм между длинной ногой, короткой и тростью нарушил тишину и перераспределил ее в кристаллическую решетку, золотой набалдашник поднят высоко вверх, чтобы все поняли — вот сейчас, точно сейчас он возвестит… что возвестит?.. он тоже попытался возражать, с его губ стали срываться слова типа нет, я не позволю себя обмануть, но Анастасия просто перестала его слушать, у него своя проблема, у меня — своя, и все остальное меня не интересует, решила она и открыла свою карту, внимательно вглядываясь в собственное слово, пальцем показала его Ханне, та кивнула, ничего не сказав, показала и Аде, но она лишь прикрыла глаза, явно каждый был занят собой или, возможно, они слушали слова Михаэля, который призывал к какому-то порядку и, кроме всего прочего, категорически возразил, возражает, я возражаю… а что тут можно возразить? она уже поняла, возражение — всего лишь жалоба на неожиданные обстоятельства, на злую судьбу, а значит — бессмысленный плач без последствий, раз даже одну неправильную букву нельзя исправить, и в таком случае лучше всего — замолчать, а не поднимать шум до небес, чтобы потом спускаться обратно вниз в лавине вопросов, у каждого из которых просто нет ответа… голос Михаэля долго гремел, потом сник. Золотой набалдашник опустился вниз, карту свою он всё же взял, и синкопический ритм застучал в обратном направлении,