СРЕДА, 16 МАРТА
Глава девятая
Уважаемый отец Дайер! Вероятно, Вы зададите себе вопрос: “Почему именная? Почему он не выбрал кого-нибудь из своих коллег, которые бы, лучше разобрались в этом вопросе, и все тяжкое бремя переложил на мои плечи?”
Да, ученые, конечно же, разобрались бы во всем лучше. Такие проблемы притягивают их, словно сладкое лекарство ребенка. Но, я думаю, вы и сами отнеслись бы к их мнению скептически. “Еще один псих, уверяющий, будто видел плачущую статую Христа.— Так, возможно, вы подумали.— Только потому, что священник, я должен верить любым байкам. И на сей раз это должно быть что-то из ряда вон выходящее”. Нет, дело совсем не 6 этом. Я решил рассказать вам обо всем, ибо доверяю вам. Доверяю не как священнику, а как человеку. Если бы вы захотели предать меня, то уже не раз воспользовались бы удобными моментами. Но вы этого не сделали. Вы сдержали свое слово. И это говорит о многом. Когда мы с вами беседовали, уста ваши не были запечатаны тайной исповеди, Другой священник, да и просто всякий человек на вашем месте, уже настучал бы куда следует. Поэтому, прежде чем доверить вам свою причину, я вынужден был пойти на подобную проверку. Мне очень жаль, что в награду вы получаете лишь еще одно обязательство. Но я верю в вас, и это обретает великий смысл. Вы сейчас все поймете. Ну что, святой отец, вы еще не жалеете, что познакомились со мной?
Не знаю, с чего начать и как рассказать вам все, что я хотел бы. Мне чуточку неловко. Я очень хочу, чтобы, вы поверили мне и все правильно оценили. Боюсь, это будет нелегко. Может быть, то, о чем я поведаю, заставит вас съежиться от страха. Ну что ж, другого выхода у меня нет. Да будет так. Теперь немного попридержите свое любопытство, потерпите и не читайте дальше, пока не выполните мою просьбу. Сейчас я вам все подробно объясню. Сначала надо достать магнитофон, только не кассетный, а с простыми катушками, причем такой, на котором можно проигрывать запись с различной скоростью. Лучше всего возьмите мой. К этому письму я клейкой лентой прилеплю ключ от своего дома. А теперь загляните в картонную коробку, которую я вам прислал. В ней лежат несколько бобин со сделанной мною записью. Найдите катушку с надписью “9 января 1982 года”. Поставьте счетчик на ноль. Теперь перемотайте пленку вперед до отметки “383”. Возьмите наушники, добейтесь максимальной громкости (разумеется, в наушниках) и запустите пленку на нормальной скорости. Слушайте внимательно. Воздастся шипение усилителя, это вполне естественно. И с этим придется смириться. А потом вы услышите голос. Он перестанет звучать, когда счетчик достигнет цифры “388”. Прогоните пленку несколько раз, прослушивая этот ее участок до тех пор, пока не убедитесь, что точно расслышали сказанное. Голос звучит достаточно громко, но шипение и статические шумы мешают с первого раза разобрать слова. Когда вы поймете, что он говорит, переключите магнитофон на повышенную скорость (она удвоится) — и снова повторите всю операцию. Да, я не ошибся. Я хочу, чтобы вы прослушали этот кусочек пленки на другой скорости. И тогда забудьте о том, что вы услышали в первый раз. Слушайте внимательно! Пожалуйста, сделайте все это, прежде чем начнете читать дальше.
Хотя я и доверяю вам, но все же продолжаю с новой страницы. Пам всем время от времени нужна отсрочка.
Ну вот, теперь вы все услышали сами. Слово, прозвучавшее на нормальной скорости, я уверен, вы поняли хорошо: мужской голос произнес “Лэйси”. А на большей скорости вы так же четко разобрали слова, но теперь это была фраза: “Верь в это”. Здравый смысл и глубокая вера должны убедить вас, что я абсолютно ничего не выиграл, если бы решил подстроить все это нарочно или обмануть вас. А теперь расскажу вам, как мне удалось сделать эту запись. Я взял чистую магнитофонную ленту — еще ни разу не использованную — и применил диод, который исключает запись всяких комнатных шумов, но действует наподобие микрофона, и, поставив нормальную скорость, вслух произнес: “ Существует ли Бог?” Я максимально вывернул ручки громкости и включил магнитофон на запись. В течение последующих трех минут я молча ждал. Потом прекратил запись и, перемотав пленку, услышал этот голос.
Я отослал бобину своему приятелю в Колумбийский университет. По моей просьбе он исследовал ее на спектрографе и вернул вместе с результатами анализа. Их вы тоже найдете в коробке. Б письме он указал, что, по данным спектрографа, голос на пленке не может принадлежать человеку. Для подобного звучания необходимо сконструировать искусственную гортань и запрограммировать ее на произнесение данных слов. Мой приятель утверждал, будто его аппарат не мог ошибиться. Далее. Он совершенно сбит с толку, каким образом слово “Кэйси’ на двойной скорости превращается во фразу “Верь в это”. Обратите внимание еще и на то — это уже мой собственный комментарий,— что ответ на мой вопрос звучит бессмысленно, пока пленка не проигрывается на удвоенной скорости. Это исключает возможность подделки голоса, если представить, будто я мог записать его с радио. И, святей отец, ведь окажись здесь какое-то совпадение, оно все равно давало бы некоторое объяснение. Вероятно, вы сами захотите удостовериться в истинности сказанного и лично убедиться, что это возможно. Так ради Бога пойдите на все, лишь бы избавиться от малейших сомнений. Позвоните моему приятелю в Колумбийский университет — это профессор Сирил Харрис. А лучше всего сделайте еще один спектрографический анализ где-нибудь в другом месте. Я уверен, что вы получите точно такие же результаты.
Я начал делать эти записи спустя несколько месяцев после смерти Анны. В психиатрическом отделении больницы находится один пациент, некий Антон Дэнг. Пожалуйста, не разговаривайте с ним на эту тему. У него серьезные проблемы, и если он начнет делиться ими, то моя теория не покажется вам такой достоверной. Мне бы этого очень не хотелось. Дэнг жаловался на сильную головную боль, поэтому мне пришлось обследовать его и таким образом вступить с ним в контакт. Я читал историю его болезни и знаю, что несколько лет он записывал на магнитную ленту звуки, которые назвал “голосами . Я побеседовал с ним, и он рассказал мне несколько интересных вещей, а потом я решил прочитать что-нибудь по этому вопросу. Лэнг посоветовал мне книгу “Прорыв”. Ее написал один латыш, Константин Раудиев, она была переведена на английский и издана в Великобритании. Я заказал себе экземпляр и буквально проглотил ее от корки до корки. Святой отец, вы еще не устали ?
Большую часть книги занимали четкие воспроизведения слов, записанных Раудиевым на магнитную ленту. Содержание фраз мало обнадеживало. Это были либо какие-то незначительные слова, либо просто бессмысленные сочетания звуков. Если они, как утверждал латвийский профессор, суть голоса мертвых, то возникает вопрос: неужели же это все, что они хотят нам передать? “Костя устал”, “Костя сегодня работает”. “Па границе — таможня”. “Мы спим”. Мне сразу вспомнилась древняя тибетская “Книга мертвых”. Вы знакомы с этим произведением, святой отец? Довольно занятная рукопись, некое пособие для тех, кто собирается на тот свет. Людей подготавливают к загробным явлениям. Первое ощущение, как уверяли древние мудрецы, это встреча с так называемым “чистым светом”. Понятие это, разумеется, трансцендентальное. Дух умершего — если захочет — может слиться с “чистым светом”. Но подобное удается лишь немногим, потому что подавляющее большинство людей неуспехи за свою земную жизнь как следует подготовиться к этому. Мертвые вновь и вновь исчезают и перевоплощаются на земле бесчисленное множество раз. Находясь на грани между смертью и следующим рождением, дух, разумеется, может нести всякого рода околесицу; подобного рода чушь встречается не только в книге у Раудиева, но и во многих трудах по спиритизму. Эти фразы навевают тоску. Они не вызывают никакого восторга и желания слушать их дальше. Поэтому, мягко говоря, книга “Прорыв” не очень-то меня порадовала. Но там я нашел предисловие другого ученого — Колина Смита. Именно здесь я обнаружил много невысказанного и завуалированного. Это заинтриговало меня. Я раскопал еще несколько книг, написанных физиками и инженерами, а автор одной из них — даже католический архиепископ из Германии. Все они весьма сдержанно отзывались об этих голосах. Авторы рассуждали о причинах их возникновения, и кто-то из них высказал предположение, будто эти голоса не что иное, как подсознание самого записывающего.
И я отважился убедиться во веем на собственном опыте. Буду говорить начистоту. Меня потрясла смерть Анны. Тогда я воспользовался своим портативным магнитофоном “Сони”. Он настолько мал, что легко умещается в кармане пальто, но зато дает возможность быстро перематывать пленку и, кроме того, имеет кнопку “реверс”, что позволяет записывать на обе стороны кассеты, не вынимая ее. В дальнейшем это сыграло мне на руку в моих экспериментах. Как-то летним вечером — а темнело сравнительно поздно — я сидел у себя в комнате рядом с магнитофончиком и от нечего делать пригласил все присутствующие голоса проявить себя и вступить со мной в контакт путем записи на пленку. Потом я нажал на кнопку “запись” и просидел молча, пока вся кассета не кончилась. Я прокрутил пленку, но ничего не услышал, кроме записавшихся уличных шумов и шипящего фона. Вскоре я забыл об этой неудачной попытке.
Однако спустя пару дней я снова решил прослушать пленку. И вот, где-то в середине записи я у слышал нечто странное: щелчок, а потом слабый, едва уловимый звук — его словно обволакивало шипение усилителя. Этот звук поразил меня, потому что был очень странным. Я вновь и вновь перематывал ленту, то и дело воспроизводя этот кусочек. Звуке каждым разом становился громче, и наконец я услышал — или мне это только показалось? — будто мужской голос ясно выговорил мою фамилию: “Амфортас”. Ни много ни мало. Голос был чистыми отчетливым, но определить, кому он принадлежал, я не смог. По-моему, у меня в тот миг бешено колотилось сердце. Я еще раз внимательно прослушал всю пленку, но, ничего больше не обнаружив, снова вернулся к тому заветному кусочку, где раздавался таинственный голос. Однако теперь здесь царило молчание. Мои надежды рухнули, подобно кошельку, который бедняк обронил в бездонную пропасть. Раз за разом прокручивал я пленку, и через некоторое время мне показалось, что я опять слышу тот же странный звук. После трех перемоток вернулся и мужской голос.
Может быть, у меня к тому времени уже помутился рассудок? А может, я намеренно заставлял свой мозг искать слова в равнодушном шелесте пленки? Я снова проиграл запись, и теперь уже в другом месте, где раньше был слышен один только фон, отчетливо различил новый голос. На этот раз женский. Нет, голос принадлежал не Анне, а какой-то другой женщине. Она произнесла целое предложение, начало которого я никак не мог разобрать, несмотря на то что прослушивал пленку бесчисленное количество раз. Вся фраза звучала очень странно по ритму. Да и интонация казалась необычной: слова то сыпались вниз, то взмывали ввысь. Конец высказывания мне все же удалось разобрать. “Продолжай слушать нас?” — произнесла женщина, но почему-то с вопросительной интонацией. Я был поражен. Вне всяких сомнений, я отчетливо расслышал эту часть фразы. Но почему же раньше в этом же самом месте звучал только фон усилителя? И тут я решил, что после многократного прослушивания мой мозг научился наконец правильно разбирать слова, отбрасывая прочь весь ненужный шелест и шипение. Кроме того, я уже успел привыкнуть к этому странному, едва уловимому голосу.
Но вот опять сомнения. Может быть, мой магнитофон случайно выловил голоса с улицы или обрывки какого-то разговора из соседних домов? Бывали времена, когда я довольно отчетливо слышал беседы своих соседей. Кстати, один из них вполне мог назвать меня по фамилии. Тогда я перешел в кухню — она расположена дальше от улицы — и, поставив чистую кассету, сделал новую запись. Я громко попросил всех, кто будет со мной “вступать в контакт”, повторять слово “Кириос” — это девичья фамилия моей матери. Но, проиграв запись, я убедился, что пленка так и осталась совершенно чистой, не считая шелеста усилителя. Раздавались и другие звуки, производимые самим магнитофоном, но в одном месте они напомнили мне визг тормозящего автомобиля. “Разумеется, этот звук донесся с улицы”,— констатировал я. К этому времени я здорово притомился, ибо подобное напряжение требует немалой затраты энергии. Той ночью я не произвел больше ни одной записи.
На следующее утро, ожидая, пока закипит кофе, я решил заново прокрутить обе пленки. “Амфортас” и “продолжай слушать нас” звучали уже гораздо уверенней. Поставив вторую пленку, я решил сосредоточиться на том участке, где раздавался визг тормозов, и, несколько раз подряд прослушав ее, вдруг понял, что мой мозг приспособился и теперь каким-то таинственным образом стал воспринимать послания, ибо вместо непонятного звука я ясно различил женский голос, довольно высокий, произносящий слова “Анна Кириос”, причем довольно быстро. Я был настолько потрясен, что не уследил за “туркой” и кофе у меня, разумеется, сбежал.
В тот же день я прихватил в больницу и магнитофон, и обе кассеты. Во время обеденного перерыва я проиграл ключевые моменты одной из наших сотрудниц — медсестре Эмили Аллертон. Она призналась, что ровным счетом ничего не услышала ни на одной из пленок. Позже я предложил эти записи другой медсестре из невропатологического отделения — Эми Китинг. Я запустил первую кассету, и девушка поднесла магнитофон прямо к уху. Прослушав запись всего один раз, она кивнула и, возвращая мне “Сони”, как ни в чем не бывало заметила: “Да, я слышу вашу фамилию”,— а потом занялась своими делами. Тогда я решил прекратить дальнейшие опыты, по крайней мере на наших медсестрах.
В течение нескольких недель я был одержим. Я купил большой катушечный магнитофон, обзавелся приличными наушниками, приобрел дополнительные усилители и еженощно часами продолжал записывать. Казалось, теперь-то дела пошли на лад, и каждый раз я добивался определенных результатов. Все пленки были буквально набиты голосами, да так плотно, что те иногда перекрывали друг друга. Одни голоса еле доносились из динамика — я даже не тратил время на их расшифровку, зато другие раздавались громко и отчетливо. Некоторые слова я разбирал с ходу, но встречались и такие, которые я начинал понимать только при изменении скорости проигрывания. К примеру, несколько голосов зазвучали только тогда, когда я снизил ее вдвое. То и дело вызывал я Анну, но так и не смог услышать ее. Иногда, правда, до меня доносились таинственные голоса, сообщавшие: “Я здесь” или “Я Анна”. Но эти голоса не принадлежали ей. В этом я уверен.
Как-то октябрьским вечером я прокручивал одну из своих пленок, записанную неделей раньше. Там мне встретилось одно интересное местечко, где голос произносил: “Земной контроль”. После нескольких повторов я прослушал чуточку дальше, и тут у меня перехватило дыхание. Я различил другие слова: “Винсент, это Анна”. Я почувствовал, как по телу пробежали мурашки. Нет-нет, это не мой мозг повторял ее слова. Это был ее, да-да, ее собственный голос. Я вновь и вновь ставил этот кусочек записи и всякий раз испытывал ту же дрожь, доводящую меня почти до экстаза. Я пытался сдерживать себя, но не мог. Это была Анна.
На следующее утро в мою душу закрались сомнения. А вдруг этот голос — всего лишь проекция моего желания? Или, может быть, ментальный уровень моего существа просто заставил услышать этот голос среди ничего не значащего шелеста пленки? И я решил раз и навсегда разобраться в этом.
Я связался с Эдди. Фландерсом — сотрудником Джорджтаунского института языкознания. Когда-то он числился моим пациентом. Не помню точно, что я ему тогда наговорил, но он согласился прослушать кусочек, с голосом Анны. Когда Фландерс снял наушники, я с нетерпением попросил его рассказать, что же он услышал. Фландерс сообщил: “Кто-то разговаривает. Но только очень тихо . Я не унимался: “Что говорит этот голос? Вы можете разобрать слова?” Фландерс неуверенно произнес: “Кажется, там назвали мое имя”.
Я выхватил у него наушники и убедился, что Эдди слушает именно ту часть пленки, а потом еще раз попросил прослушать запись. Результат остался прежним. Я находился на грани отчаяния. “Но это действительно голос,— засомневался я,— а не простой шум?” — “Нет, совершенно определенно, это голос. А не ваш случайно?” — “А вы что, слышите мужской голос?” — оторопел я. Фландерс кивнул: “Да, причем очень похожий на ваш”. На этом я и закончил свои исследования. Но не прошло и недели, как я снова вернулся к ним. В институте имелся прекрасный лингафонный кабинет, оборудованный профессиональными магнитофонами и усилителями. В одной из звуконепроницаемых кабинок я обнаружил вмонтированный высокочувствительный микрофон. И тогда я уговорил Эдди помочь мне сделать запись. Я вошел в кабинку и отвернулся, чтобы Эдди по губам не смог разобрать мои слова, и, как раньше, пригласил все присутствующие голоса вступить в контакт. Я задал два конкретных вопроса и в качестве ответов предложил воспользоваться словами “положительно” и “отрицательно”. Эти слова ведь звучат гораздо более отчетливо, нежели обычные “да” и “нет”, которые можно порой спутать с шумом. Потом я вышел из кабинки, плотно прикрыл за собой дверь и подал знак Эдди, чтобы он начинал запись. Он спросил меня: “А что мы записываем?
Я ответил: “Молекулы воздуха. Мне это необходимо для новых исследований о функциях мозга”. Казалось, Эдди вполне удовлетворил такой ответ, и мы записали эту “тишину”- с максимальным уровнем при скорости 7,5 дюймов в секунду. Минуты через три мы остановили пленку и прокрутили ее на максимальной громкости. И тут мы услышали нечто странное — нет, это был не голос, а какой-то непонятный булькающий звук, причем раз в десять более громкий, чем любая моя доморощенная запись. И больше ничего. “Эдди! — воскликнул тогда я.— А часто у вас при записи появляется этот звук?” У меня мелькнула догадка, что, возможно, сложное оборудование само по себе порождает подобные звуки. Но Эдди заявил, что он сам озадачен и не может взять в толк, откуда на пленке возникли посторонние шумы. Я предположил, что нам, вероятно, попалась бракованная пленка, и он со мной согласился. После нескольких проигрываний звук стал напоминать голос. Однако ни разобрать слова, ни найти разумное объяснение мы не могли и поэтому прекратили исследования.
Я принес запись домой и прослушал ее. Теперь я различил множество голосов, тихих и очень поспешных, которые либо отвечали на мои вопросы, либо сами произносили какие-то фразы. Но голоса Анны среди них не оказалось. Из всего этого я сделал следующие выводы. Видимо, я вошел в контакт с личностями, находящимися в переходном состоянии. Они не обладали даром ясновидения и не умели предсказывать будущие события, но уровень их знаний намного превосходил мой собственный. Например, они могли назвать мне фамилию медсестры, дежурившей в данный момент, но с которой я не был знаком лично и фамилии которой не знал. Однако у них частенько возникали разногласия. Когда я задавал им конкретные вопросы, например просил назвать день рождения моей матери, они почему-то давали разные ответы, причем ни одного правильного. Но в то же время я чувствовал, что они просто не хотят, чтобы я потерял к ним интерес. Иногда они откровенно вешали мне лапшу на уши, а иногда пытались уколоть меня. Я стал узнавать такие голоса и в дальнейшем перестал на них реагировать — точно так же как мы иногда стараемся не слышать людей, сквернословящих в нашем присутствии. Некоторые голоса умоляли о помощи, а когда я их спрашивал — и не один раз! — что именно должен сделать, чтобы помочь, ответ всегда звучал одинаково: “Прекрасно. Уже хорошо”. Одни просили помолиться за них, другие утверждали, что, наоборот, они будут молиться за меня. Тогда у меня возникала мысль, будто все они представляют собой некое сообщество святых.
Совершенно очевидно, что они обладают чувством юмора. Как-то в самом начале эксперимента я, делая записи, облачился в старенький банный халат, являвший собой безвкусное, аляповато-полосатое произведение ткацкого искусства. Помимо всего прочего, у правого плеча в нем зияла огромная дыра. Вот тогда мне и выдали: Конская попона”. Я неоднократно спрашивал: “Кто создал материальный мир?” И один голосок заявил: Я создал”. Как-то раз я пригласил участвовать в опытах молодого коллегу. Он интересовался различными парапсихологическими явлениями, и мне было легко обсуждать с ним цели и результаты проводимых экспериментов. Весь вечер напролет он убеждал меня, будто ничего не слышит, в то время как я, разумеется, прекрасно разбирал знакомые голоса. Они бормотали: “Какой в нем толк?”, “Зачем так суетиться?”, “Пойдите поиграйте в Пакмэн”[40]и еще что-то в этом роде. Позднее я узнал, что врачу этому медведь на ухо наступил и он очень стеснялся своего недостатка, никогда о нем не заикаясь.
Иногда голоса сами помогали мне и предлагали другие способы записи. Один из этих способов — использование диода. Другой же заключался в том, что мне надо было найти в радиоприемнике полосу “белого шума” и подсоединить его к магнитофону. Последний прием я так и не применил, ибо боялся, что случайно запишу и голоса реальных людей. Микрофон лучше всего срабатывал в тихой пустой комнате со звукоизоляцией. Но в конце концов я решил использовать диод, потому что он исключал возможность записи случайных звуков.
Голоса критиковали порой даже техническую сторону моих опытов. Иногда я путался и нажимал не те кнопки, и тогда голос тут же констатировал: “Ты сам не знаешь, что делаешь”. (Этот голос звучал особенно устало. В тот вечеру меня буквально все падало из рук и я постоянно ошибался.) Подобные высказывания укрепили меня во мнении, что я имею дело с крайне индивидуальными и не похожими друг на друга особами, и к тому ж довольно простодушными. Они напоминали мне обыкновенных людей. Частенько желали “спокойной ночи” после бесконечной записи, когда я забывался. Я тут же вспоминал, что действительно устал и пора идти спать. По разным поводам они говорили мне “спасибо и благодарю вас”. А вот еще один важный момент. Как-то я поинтересовался, не следует ли мне опубликовать результаты исследований, на что все они явственно ответили: “Отрицательно”. Это меня тоже удивило.
Где-то в середине 1982 года я решил отправить письмо Колину Смиту, тому самому человеку, который написал предисловие к книге “Прорыв”. Мне почему-то показалось, что ему можно доверять. В письме я задал несколько вопросов, и он не только сразу же ответил мне, но и посоветовал прочесть свою книгу (она называется “Продолжайте говорить”). Правда, он был несколько сдержан, но это и понятно, потому что такие проблемы, особенно в лондонской прессе, принято считать сенсационными. Некоторые прохиндеи так далеко зашли, что стали утверждать, будто могут разговаривать с Джоном Кеннеди, или с Фрейдом, или кем-либо еще особенно известным. Смит поведал мне кое-что из ряда вон выходящее. Несколько невропатологов из Эдинбурга, приехавших в Кондон на медицинскую конференцию, разыскали Смита и прокрутили ему записи, сделанные ими в присутствии коматозных пациентов или же несчастных, которые по разным причинам не могли разговаривать. На пленках зазвучали голоса этих больных.
Вскоре после этого я прихватил в больницу свой портативный “Сони”. Было часа два или три ночи, и я сразу направился в психиатрическое отделение, в палату для тяжелобольных, где и записал пленку возле одного пациента, кататоника, страдающего амнезией. Он уже многие годы находился в больнице. Личность этого человека так и не установили. Полиция подобрала его в районе М-стрит в 1970 году: он бродил по улицам и ничего не помнил. С тех пор пациент не произнес ни слова. Хотя, может быть, его просто никто не слышал. Я спросил его, кто он такой и слышит ли меня, а потом включил магнитофон. Я записал целую кассету, а потом вернулся домой и прослушал ее. Результат оказался весьма странным. За все полчаса я обнаружил только пару участков пленки, где появился голос. Обычно запись напичкана голосами, хотя частенько они, разумеется, едва различимы. Здесь же — за исключением двух участков, о которых я упомянул,— пленка осталась чистой, и пустота эта сама по себе казалась необычной. Но что меня еще более поразило — я бы даже сказал испугало,— так это сами голоса. Оба раза звучал мужской голос, и я уверен, что он принадлежал именно этому пациенту-кататонику. Сначала голос произнес: “Я начинаю вспоминать”. А потом я услышал, скорее всего, имя и фамилию пациента, то есть ответ на мой вопрос, а звучало это примерно так: “Джеймс Венамин”, как мне помнится. От этого голоса меня почему-то бросило в дрожь, и я не отважился повторить свой эксперимент.
В конце года произошло важное, решающее событие. Поначалу я еще сомневался в том, что же именно мне удается слышать. Но все развивалось гораздо стремительней, чем я предполагал. Свой магнитофон я поменял на другой, высшего класса. В него была вмонтирована электронная подстройка скорости. Еще там имелся полосовой фильтр, который автоматически выбрасывал любые звуки, выходящие за рамки диапазона человеческого голоса.
Так вот, в субботу симпатичный молодой человек из магазина радиоаппаратуры явился с этим чудом ко мне домой, сам установил его и подключил к сети. Когда техникуме заканчивал работу, у меня вдруг мелькнула мысль: ведь у молодых людей слух, как известно, гораздо лучше, чем у стариков, а у этого юноши, учитывая профессию, он должен быть просто исключительным. Поэтому я поставил одну из пленок, где звуки раздавались довольно громко, и, вручив ему наушники, попросил прослушать запись. После этого я поинтересовался, что же ему удалось разобрать, и он незамедлительно ответил: “Там кто-то разговаривает”. Это меня удивило. “А кто — мужчина или женщина ?” — спросил я. Он не колебался: “Мужчина”.— “А что он говорит?” — “Не знаю, запись очень замедленная”. Новый сюрприз! Я уже привык к тому, что голоса произносили фразы очень быстро. “Вы хотите сказать, ускоренная”,— поправил его я. “Да нет же, наоборот, замедленная, по крайней мере мне так кажется”. Он перемотал пленку к отмеченному месту и, надев наушники, руками немного добавил скорость. Потом снял наушники и кивнул. “Конечно же, скорость очень маленькая, вот, послушайте сами. — Он протянул мне наушники.— Я вам сейчас продемонстрирую”. Я надел наушники, а он руками начал увеличивать скорость записи. И тогда я услышал четкий мужской голос, объявивший: “Положительно. Вы. меня слышите?”
Этот несложный опыт знаменовал новый этап в моей работе. Теперь я часто получал записи с отчетливыми голосами, и значение слов менялось при переключении скорости. “Кэйси” — “Верь в это” явилась одной из первых таких записей. Ее смог бы услышать даже тот тугоухий молодой врач.
Три такие пленки я послал своему приятелю в Колумбийский университет, о чем я уже сообщал вам. Прослушайте мои записи, а потом сделайте свои собственные. Поначалу у вас, вероятно, ничего не получится или же голоса будут едва уловимы. Если вы не сможете привыкнуть к шуму и не научитесь пробиваться сквозь него, возьмите за основу мои самые громкие записи и судите по ним. Сначала их надо очистить от шума — для этого существует специальное оборудование,— а после этого подвергнуть спектрографическому анализу. Можно также восстановить скорость первоначальной записи и, исходя из этого, исключить возможную подделку, как если бы запись делалась с радио.
Эти голоса — реальны. Я уверен, что они принадлежат умершим. Это нельзя доказать. Но даже с научной точки зрения можно продемонстрировать, что они принадлежат сущностям без тела в том смысле, как мы это понимаем. Возможно, католическая церковь заинтересуется этим явлением — у нее достанет средств. Необходимо доказать, что голоса существуют, а их источник — неземной. И опыты можно повторять до бесконечности, лишь бы убедить самых твердолобых.
Да, голоса уверяли меня, что это не важно. Для кого не важно ? Интересно узнать. Люди боятся смерти и не желают смириться с тлением и вечным забвением. По ночам они рыдают, оплакивая своих потерянных любимых. Неужели только вера способна избавить нас от страданий? Неужели ее достаточно?
Эти пленки — моя молитва за всех, кто пребывает в горе. Конечно, они не суть спасение, ибо сомнения наверняка останутся — ведь воскрешение Лазаря не убедило даже тех, кто видел его своими собственными глазами! Если Бог не желает вмешиваться, то вмешаться должны люди. И он позволяет нам сделать это. Это наш мир.
Спасибо вам за то, что вы не объявили мое решение великим грехом отчаяния. Я-то знаю, что это не max. Я же ничего не делаю. Я только жду. Может быть, в глубине души вы все же подумали, что это неправильно. Но вы не сказали этого вслух. Поэтому я прощаюсь, и надежда не оставляет меня.
В дальнейшем вы, возможно, у слышите обо мне странные вещи. Мне страшно об этом думать, но, если это все же произойдет, знайте, что я никогда и никому не желал зла. Думайте обо мне только хорошо. ^говорились, святой отец?
Сколько же времени мы с вами знакомы? Два дня? Я буду скучать без вас. Но я знаю, что когда-нибудь мы с вами опять встретимся. Когда вы прочтете это письмо, я буду уже с моей Анной. Пожалуйста, порадуйтесь за меня.
С глубоким уважением,
Винсент Амфортас».
Амфортас пробежал глазами письмо. Кое-где он внес незначительные поправки, потом, взглянув на часы, отметил, что уже пора делать инъекцию гормона. Доктор научился делать укол заранее, не дожидаясь страшной головной боли. Теперь каждые шесть часов он почти автоматически вводил себе шесть миллиграммов лекарства. Вскоре ослабевший разум покинет его. Поэтому надо поторопиться.
Амфортас поднялся в спальню и, сделав себе укол, быстро спустился обратно и направился к пишущей машинке, которая стояла на маленьком журнальном столике. Он немного подумал и, решив, что в письмо надо внести еще одно дополнение, начал печатать:
«Р. S.: В течение долгих месяцев, пока я был занят своими исследованиями, я
частенько обращался к голосам: “Опишите свое состояние и месторасположение как можно точнее и яснее”. Несколько раз мне удавалось добиться весьма четких ответов. Вообще, голоса стараются избегать подобных настойчивых вопросов. И вам, наверное, будет интересно, какие ответы: я получил. Вот они:
“Сначала мы приходим сюда»;
“Здесь мы ждем”;
“Забвение”;
“Мертвые”;
“Это похоже на корабль”;
“Это похоже на больницу”;
“Врачи — ангелы”.
Еще я спросил: “Что мы, живые, должны делать?” — и отчетливый голос произнес: “Творить добро”. Голос был похож на женский».
Амфортас выдернул письмо из каретки и вставил в нее конверт, на котором напечатал:
«Пресв. Джозефу Дайеру.
Общество Иисуса,
Джорджтаунский университет.
Доставить в случае моей смерти».
Глава десятая
Киндерман приближался к больнице и постепенно замедлял шаг. У самого входа он оглянулся и сквозь моросящий дождь посмотрел на хмурое небо. Он попытался было определить, когда же взойдет солнце, потому что полностью утратил счет времени, но увидел лишь красные вспышки огней на полицейских машинах, которые одна за другой следовали по улице, врезаясь в ночные, сверкающие от дождя сумерки. Киндерман почувствовал, что движется как во сне. Он не ощущал собственного тела. Мир стал неузнаваем. Издалека заметив подкативших в автомобиле телерепортеров, лейтенант отвернулся и торопливо прошел внутрь больницы. Он поднялся на лифте в невропатологическое отделение и сразу же окунулся в знакомый хаос Репортеры были уже тут как тут. Внезапно Киндермана ослепила фотовспышка. Повсюду стояли полицейские. У поста дежурной медсестры уже столпились любопытные врачи, в большинстве своем сбежавшиеся сюда из других отделений. Коридор был забит перепуганными и заспанными больными. Похоже, они еще не совсем поняли, что произошло. Медсестры по очереди подходили к ним и уговаривали вернуться в палаты.
Киндерман огляделся. Напротив дежурного поста, у входа в палату Дайера стоял грозный с виду полицейский. Тут же суетился и Аткинс. Окружившие сержанта репортеры буквально засыпали его градом вопросов. Аткинс размахивал руками, мотал головой, но упорно молчал. Киндерман направился к нему. Взгляды их встретились, и лейтенант понял, что Аткинс потрясен не меньше, чем он сам.
— Аткинс, отправь всех журналистов вниз в вестибюль! — прокричал Киндерман прямо в ухо подчиненному.
На мгновение он крепко стиснул руку сержанта выше локтя и, заглянув Аткинсу в глаза, почувствовал, что тот искренне разделяет его боль. Киндерман вошел в палату Дайера и закрыл за собой дверь.
Сержант подозвал к себе полицейских.
— Отправьте этих людей вниз, на первый этаж! — приказал он.
Толпа репортеров недовольно загудела.
— Вы подняли такой шум, а здесь больные,— объяснил им Аткинс.
Журналисты продолжали громко возмущаться. Полицейские стеной наступали на них, притирая к лифтам. Аткинс подошел к посту дежурной медсестры и прислонился к столу. Скрестив руки, он цепким взглядом скользнул по двери в палату. Там, внутри, царил сверхъестественный ужас, осознать который в полной мере Аткинс пока не мог.
Из палаты вышли Стедман и Райан. На бледных лицах обоих лежали следы усталости. Райан впился взглядом в пол и, так и не поднимая глаз, торопливо удалился в глубину коридора. Стедман рассеянно посмотрел ему вслед, а потом повернулся к Аткинсу.
— Киндерман хочет побыть один,— произнес он неестественно ровным, каким-то металлическим голосом.
Аткинс кивнул.
— Вы курите? — спросил Стедман.
— Нет.
— Я тоже, но сейчас не отказался бы от сигареты,— признался Стедман.
Он на секунду отвернулся, будто размышляя о чем-то. Потом вытянул перед собой руку и поднес ладонь к глазам. Пальцы сильно дрожали.
— Господи Иисусе! — тихо воскликнул Стедман.
Дрожь усилилась. Он резко сунул руку в карман и стремительно отошел от Аткинса, направляясь вслед за Райаном. Какое-то время Аткинс еще слышал его голос: «Боже! Боже мой! Господи Иисусе!»
Раздался приглушенный звонок: один из пациентов, видимо, вызывал медсестру.
— Сержант...
Аткинс очнулся от невеселых раздумий. Полицейский, дежуривший возле дверей палаты, смотрел на него странным взглядом.
— Слушаю вас,— откликнулся Аткинс
— Что за чертовщина здесь происходит, сержант?
— Я не знаю.
До Аткинса донеслась грубая словесная перепалка Он поднял глаза и увидел, что возле лифта журналисты с пеной у рта что-то втолковывают полицейским. Сержант узнал одного из комментаторов местного телевидения, ведущего шестичасовых новостей. У него были напомажены волосы. Телевизионщик лез на рожон, постоянно осыпая бранью полицейских. Однако стражи порядка не давали пройти репортерам, а, наоборот, оттесняли их назад. Комментатор, нехотя пятясь, оступился и чуть было не потерял равновесие. Видимо, это окончательно вывело его из себя. Он крепко выругался и вместе со своей журналистской братией спешно ретировался, выкрикивая что-то на ходу.
— Скажите, пожалуйста, кто здесь главный? Раньше мне почему-то казалось, что это я.
Аткинс повернул голову налево и увидел возле себя невысокого худощавого мужчину в синем фланелевом костюме. За толстыми стеклами очков светились умные добрые глаза.
— Вы здесь командуете? — не унимался незнакомец.
— Я сержант Аткинс. К вашим услугам, сэр.
— А я доктор Тенч. Сдается мне, что я главный врач больницы,— добавил он.— Понимаете, у нас здесь много пациентов в критическом состоянии. И вся эта суматоха здорово действует им на нервы.
— Понимаю, сэр.
— Я не хочу показаться вам бессердечным,— продолжал Тенч,— но чем раньше уберут покойника, тем быстрее уляжется эта заварушка Как вы думаете, скоро это произойдет?
— Думаю, что да, сэр.
— Надеюсь, вы понимаете мое положение.
— Безусловно.
— Спасибо.— Тенч устремился к выходу. В его походке сквозило подобострастие.
Внезапно Аткинс заметил, что вокруг стало тише. Он огляделся по сторонам и обнаружил, что телерепортеры один за другим покидают холл. Комментатор еще что-то говорил и для убедительности шлепал по ладони свернутой в трубочку газетой. Вот разошлись дверцы лифта, из него вывали Стедман и Райан, и лифт тут же поглотил всю телебригаду.
Стедман и Райан направились к Аткинсу. Оба шагали молча, уставившись в пол.
Репортер еще успел крикнуть им вслед:
— Эй, а что здесь произошло?
Створки лифта сомкнулись.
Аткинс услышал, как скрипнула дверь палаты Дайера. И туг же увидел возникшего на пороге Киндермана. Глаза у следователя покраснели — видимо, он без конца тер их. Какое-то время Киндерман молча разглядывал Стедмана и Райана.
— Вот и все, можете заканчивать,— тихим, надломленным голосом произнес он.
— Лейтенант, примите наши соболезнования! — проникновенно воскликнул Райан. Его лицо выражало сострадание.
Киндерман, упорно глядя в пол, кивнул.
— Спасибо, Райан, да, спасибо,— пробормотал он и торопливо устремился к лифтам, не поднимая головы.
Аткинс догнал его.
— Мне необходимо чуточку прошвырнуться, Аткинс.
— Да, сэр.
Сержант продолжал идти рядом. Как только они подошли к лифтам, створки одного из них тут же распахнулись. Лифт направлялся вниз, следователь и его помощник вошли внутрь и сразу же развернулись лицом к дверям
— Похоже, что мы удачно выбрали лифт,— произнес кто-то за их спинами.
Аткинс услышал, как заработал мотор, и, обернувшись, разглядел ухмылку на губах комментатора, а также стрекочущую камеру в руках оператора.
— Скажите, а священнику отрезали голову,— начал было комментатор,— или...
Не задумываясь, Аткинс со всего маху врезал комментатору в челюсть. От неожиданности и силы удара тот стукнулся головой о стенку лифта. Из разбитой губы брызнула кровь, комментатор осел на пол и потерял сознание. Аткинс перевел взгляд на оператора, и тот сразу же опустил камеру. Сержант посмотрел на Киндермана, Казалось, следователь даже и не заметил происшедшего. Он молчал, уставившись в пол и засунув руки в карманы. Аткинс нажал кнопку, и лифт остановился на втором этаже. Взяв следователя под руку, сержант бережно вывел его из лифта.
— Аткинс, что это ты затеял? — рассеянно пробормотал Киндерман, Сейчас он выглядел жалким и беспомощным стариком.— Я хочу прошвырнуться.
— А мы как раз и идем гулять, лейтенант. Вот сюда, прошу вас.
Аткинс проводил лейтенанта в другое крыло больницы и, вызвав лифт, спустился с Киндерманом на первый этаж. Ему не хотелось натолкнуться в вестибюле на журналистов. Миновав еще несколько длинных коридоров, они оказались в конце концов на улице, но только с другого выхода, рядом с территорией университета. Небольшой портик оберегал их от дождя, который заметно усилился к этому времени. Молча наблюдали они за ливневыми струями. Вдалеке группа студентов в разноцветных куртках и плащах припустилась бегом, торопясь на завтрак. Две подружки-студентки, заливаясь смехом и прикрывая газетами головы, выпорхнули из общежития.
— Этот человек был настоящей поэмой,— нежно произнес Киндерман.
Аткинс ничего не ответил. Он продолжал следить за дождевыми потоками.
— Аткинс, я хочу немного побыть один. Спасибо тебе.
Аткинс обернулся и внимательно посмотрел на следователя. Тот невидящим взглядом уставился прямо перед собой.
— Хорошо, сэр,— коротко бросил сержант.
Он повернулся и отправился назад, в отделение невропатологии, где с ходу принялся опрашивать свидетелей трагедии. Всех врачей, медсестер и санитаров психиатрического отделения, дежуривших в эту ночь, попросили задержаться. Некоторые из них уже крутились поблизости. Пока Аткинс задавал, вопросы дежурной медсестре, рядом с ними неожиданно появился какой-то врач.
— Вы простите меня... Извините...— перебил он Аткинса.
Взглянув на него, сержант заметил, что человек находился в сильнейшей растерянности.
— Меня зовут Амфортас, доктор Амфортас. Я лечил отца Дайера. Скажите, неужели это правда?
Аткинс с грустью кивнул.
Несколько секунд Амфортас молча стоял, бледнея прямо на глазах. Взгляд его становился все более пустым и отрешенным. Врач словно ушел в себя и, обронив на прощание: «Благодарю вас», неуверенной походкой двинулся к выходу.
Аткинс посмотрел ему вслед и снова повернулся к медсестре:
— Когда он приходит на работу?
— Он не приходит сюда больше,— ответила та, пытаясь сдержать подступающие слезы.— Амфортас теперь не работает с больными.
Аткинс что-то пометил в своем блокноте. Он уже собрался было задать медсестре очередной вопрос, но вдруг неожиданно обернулся и увидел, что к ним приближается Киндерман. Шляпа и пальто следователя промокли насквозь.
«Наверное, бродил под дождем»,— подумал Аткинс.
Киндерман остановился перед сержантом. Но это был уже совсем другой Киндерман. Чистый и ясный взгляд его выражал решимость.
— Ну ладно, Аткинс, хватит тебе лодырничать и завлекать в свои сети хорошеньких сестричек. Здесь серьезное дело, а не шуры-муры.
— Сестра Китинг была последней, кто видел его живым,— сообщил Аткинс.
— Когда это произошло? — обратился следователь к медсестре.
— Примерно в половине пятого,— ответила та.
— Сестра Китинг, можно мне поговорить с вами наедине? — спросил Киндерман.— Простите, но это необходимо.
Она кивнула и вытерла нос платком.
Киндерман указал на кабинет с застекленными дверями, расположенный неподалеку от дежурного поста:
— Может, там?
Девушка снова кивнула. Киндерман последовал за ней в кабинет. Здесь стоял небольшой столик, два стула, все стены были сплошь увешаны книжными полками, на которых теснились всевозможные папки и документы. Следователь жестом предложил девушке сесть и закрыл дверь. Сквозь стекло он заметил, что Аткинс не сводит с них взгляда.
— Итак, вы видели отца Дайера приблизительно в половине пятого,— сказал он.
— Да.
— И где вы его видели?
— В палате.
— А что вы там делали?
— Ну, я вернулась, чтобы сообщить ему, что не нашла вина.
— Я не ошибся, вы сказали «вина»?
— Да. Незадолго до этого он вызвал меня и попросил немного хлеба и вина.
— Это что, было нужно ему для мессы?
— Да, именно так,— подхватила медсестра. Слегка покраснев, она неуверенно пожала плечами.— Видите ли, кое-кто из наших врачей... В общем, иногда у них бывает спиртное.
— Понимаю.
— Я заглянула туда, где они обычно его прячут,— объяснила девушка.— А потом вернулась и сказала, что, к сожалению, мне ничего не удалось найти. Но хлеб я ему передала.
— И что же он вам сказал?
— Не помню.
— А когда вы дежурите, мисс Китинг?
— С десяти вечера до шести утра.
— Каждую ночь?
— Нет, только когда работаю.
— А по каким дням вы работаете?
— Начиная со вторника и до субботы,— ответила она.
— А до этого отец Дайер когда-нибудь служил мессу?
— Не знаю.
— Но раньше-то он никогда не просил вина и хлеба?
— Никогда.
— Он не говорил вам, почему именно в тот день собирался это сделать?
— Нет.
— Когда вы сообщили, что вина нет, он что-нибудь ответил?
— Да.
— И что же он ответил, мисс Китинг?
Медсестра вновь скомкала носовой платок и, взяв себя в руки, попыталась сосредоточиться.
— Он спросил меня: «Вы его выпили?» — Голос у девушки задрожал, и лицо исказилось от страшного горя.— Он всегда шутил,— добавила она, а потом отвернулась и снова заплакала.
Киндерман разглядел на одной из полок коробку с салфетками, выдернул сразу несколько штук и сунул их девушке в руку, потому что ее собственный платочек давно превратился в мокрый бесформенный комок.
— Спасибо,— поблагодарила медсестра
Киндерман терпеливо ждал.
— Простите,— еле слышно пробормотала она.
— Ничего страшного. И больше отец Дайер вам ничего не говорил?
Медсестра отрицательно покачала головой.
— А когда вы увидели его в следующий раз?
— Когда нашла его.
— Когда это произошло?
— Примерно без десяти шесть.
— Скажите, в промежутке между половиной пятого и пятью пятьюдесятью никто не заходил в палату к Дайеру?
— Нет, я никого не видела,
— И никто не выходил от него?
— Нет.
— Все это время вы находились в кабинете напротив его палаты?
— Да, я составляла отчет о дежурстве.
— И вы постоянно находились здесь?
— Да, за исключением, конечно, нескольких минут, когда я занималась некоторыми пациентами.
— Сколько времени у вас на это ушло?
— Ну, не более двух минут на каждого, наверное.
— В каких палатах вы были?
— В четыреста семнадцатой, четыреста девятнадцатой и четыреста одиннадцатой.
— Значит, вы отлучались с поста три раза?
— Нет, только дважды, потому что два укола я сделала за один раз.
— А когда вы их делали?
— Кодеин мистеру Болгеру и мисс Райан — без четверти пять, а мисс Фрейц из четыреста одиннадцатой палаты — гепарин и декстран — примерно через час после этого.
— Скажите, эти палаты в том же коридоре, что и палата отца Дайера?
— Нет, они за углом.
— А вот если бы неизвестный вздумал проникнуть в палату отца Дайера без четверти пять и через час вышел бы оттуда, вы не заметили бы этого?
— Не заметила бы.
— Скажите, а уколы вы всегда делаете именно в это время?
— Нет, гепарин и декстран для мисс Фрейц — новое предписание. Я вычитала его в истории болезни только вчера.
— А кто назначил эти уколы? Вы не могли бы вспомнить?
— Доктор Амфортас.
— Вы уверены? Может быть, стоит проверить?
— Нет, я хорошо помню.
— Почему?
— Потому что это несколько странно. Обычно назначения делают врачи-интерны. Но, видимо, доктор заинтересовался пациенткой.
Следователь опешил:
— Насколько мне известно, доктор Амфортас больше не лечит больных.
— Совершенно верно. Вчера он выходил на работу в последний раз.
— И он посещал эту девушку?
— Да, но это вполне естественно. Он часто к ней заглядывал.
— Ночью?
Китинг кивнула.
— Девушка страдает бессонницей. Как, впрочем, и он сам.
— Почему? То есть, я хотел спросить, почему вы так решили?
— Последнее время он то и дело неожиданно появлялся среди ночи и подолгу болтал со мной о всякой ерунде или же просто слонялся по коридорам. За глаза мы окрестили его Призраком
— Когда он последний раз разговаривал с мисс Фрейц?
— Вчера.
— А именно?
— Часа в четыре утра или, может быть, в пять. Потом он заглянул в палату к отцу Дайеру и с ним тоже о чем-то побеседовал.
— Он заходил к отцу Дайеру?
— Да.
— Вы случайно не слышали, о чем они разговаривали?
— Нет, он закрыл за собой дверь.
— Понятно.— Киндерман задумался. Его взгляд сквозь стеклянные двери был прикован к Аткинсу. Сержант облокотился на стол и тоже внимательно смотрел на следователя. Киндерман снова обратился к сестре:
— А еще кого-нибудь вы заметили возле палаты примерно в это же время?
— Вы имеете в виду персонал?
— Не важно. Кто-нибудь появлялся в коридоре?
— Только миссис Клелия.
— Кто это?
— Пациентка из психиатрического отделения.
— Она что, гуляла по коридорам?
— Нет. Я нашла ее в холле — она лежала на полу.
— Просто лежала?
— У нее было состояние, близкое к ступору[41].
— А где именно в холле?
— Здесь за углом, как раз у входа в психиатрическое отделение.
— В котором часу это произошло?
— Как раз перед тем, как я обнаружила тело отца Дайера. Я позвонила в психиатрическое отделение, прибежали санитары и забрали ее.
— У миссис Клелии старческое слабоумие?
— Я точно не могу вам сказать. По-видимому, да. Но я не знаю. Она больше похожа на кататоника.
— Она кататоник?
— Это только моя догадка,— спохватилась девушка.
— Понятно.— Киндерман еще секунду помолчал, затем решительно встал.— Спасибо вам, мисс Китинг.
— Не за что.
Киндерман вручил ей еще пару салфеток и покинул кабинет. Он сразу же направился к Аткинсу.
— Аткинс, немедленно достань телефон доктора Амфортаса и вызови его сюда. А я пока что загляну в психиатрическое отделение.
Вскоре Киндерман стоял в отделении для тихих пациентов. Ночная трагедия не коснулась этого уголка. Обычная толпа молчаливых зрителей собралась возле телевизора, сонные пациенты расселись на стульях и креслах.
К следователю подошел старичок.
— Я хочу, чтобы кашу мне сегодня подали с финиками,— заявил он,— Не забудьте про эти проклятые финики. Я хочу фиников.
К ним уже направлялся рослый санитар.
Киндерман огляделся по сторонам в поисках дежурной сестры — ее место за столом пустовало. Медсестра разговаривала по телефону в застекленном кабинете. Лицо ее казалось напряженным.
Киндерман двинулся в сторону стола, а старичок продолжал выговаривать пустому месту, где только что стоял следователь.
— Я не хочу есть эти проклятые финики,— ныл он теперь.
Неожиданно появился Темпл. Он буквально влетел в дверь и начал озираться по сторонам. Вид у него был сонный и растрепанный. Тут он заметил Киндермана и тоже приблизился к столу дежурной сестры.
— Боже мой! — воскликнул он.— Я не могу поверить в это! Неужели это правда? То, как он умер?
— Да, это правда.
— Мне позвонили и разбудили. Боже мой! Я все равно не могу в это поверить.
Темпл стрельнул в медсестру взглядом, отчего та, беспомощно заморгав, тут же опустила трубку.
В это время санитар уже вел старичка к креслу.
— Я бы хотел поговорить с вашей пациенткой. С миссис Клелией. Где мне ее найти?
Темпл метнул в следователя внимательный взгляд:
— Я вижу, вы уже здесь освоились. Что же вам нужно от миссис Клелии?
— Я бы хотел задать ей несколько вопросов. Один-два, не больше. Хуже ведь ей от этого не будет?
— Миссис Клелии?
— Да.
— Это все равно, что задавать вопросы стене,— сказал Темпл.
— Ну, к этому-то я давно привык,— не моргнув, парировал Киндерман.
— Что вы хотите этим сказать?
— Ничего особенного.— Киндерман пожал плечами и беспомощно развел руками.— Понимаете, у меня рот открывается и слова вылетают прежде, чем я успеваю их обдумать.
Темпл скользнул по нему цепким, пронзительным взглядом, а потом повернулся к медсестре. Та суетливо возилась с бумагами за дежурным столом.
— Где у нас миссис Клелия, а, курносая? — спросил Темпл.
Сестра, не поднимая глаз, ответила:
— У себя в палате.
— Ну, проявите же к старику снисходительность, позвольте мне поговорить с ней,— попросил Киндерман.
— Разумеется. Почему бы и нет? — согласился Темпл.— Пойдемте.
Киндерман последовал за доктором, и вскоре они очутились в узкой палате.
— А вот и ваша подружка,— сообщил Темпл.
Он указал рукой на седую старушку, примостившуюся на стуле у окна. Та, не мигая, уставилась на свои шлепанцы, руками стягивая на плечах концы красной шерстяной шали. Старушка даже не взглянула на вошедших.
Следователь коснулся пальцами полей шляпы.
— Миссис Клелия?
Женщина посмотрела мимо него.
— Вы мой сын? — равнодушно спросила она Киндермана.
— Нет, но хотел бы стать им,— ласково ответил он.
Несколько секунд миссис Клелия буравила его взглядом, а потом отвернулась.
— Вы не мой сын,— пробормотала она.— Вы высокий.
— Попробуйте вспомнить, что вы делали сегодня рано утром, миссис Клелия.
Старушка начала тихонько напевать нечто совершенно лишенное мелодии.
— Миссис Клелия...— напомнил о себе следователь.
Казалось, она не слышала его.
— Я же вам говорил,— вмешался Темпл. В его голосе мелькнуло самодовольство.— Но для вас я ее, конечно, введу, так и быть.
— Введу?
— В состояние гипноза. Ну как? — все еще мешкал Темпл.
— Конечно.
Темпл закрыл дверь и пододвинул второй стул поближе к старушке.
— Разве не надо затемнить комнату? — удивился Киндерман.
— Нет, это сущий бред,— рубанул Темпл.— Итак... фокус-покус! — Из верхнего кармана белого халата он извлек миниатюрный блестящий медальон треугольной формы, висевший на короткой цепочке.
— Миссис Клелия,— начал Темпл.
Старушка сразу повернулась к психиатру. Темпл приподнял медальон и начал раскачивать его у нее перед глазами. А потом произнес: «Пора засыпать». В тот же момент старая женщина смежила веки и словно обмякла. Темпл высокомерно взглянул на Киндермана.
— О чем ее спросить? — осведомился он.— О чем и вы ее спрашивали?
Киндерман кивнул.
Темпл повернулся к старушке.
— Миссис Клелия,— обратился он к ней.— Вы помните, что делали сегодня рано утром?
Они ждали, но ответа не последовало. Старушка не шевелилась. На лице Темпла отразилось удивление.
— Что вы делали сегодня рано утром? — повторил он.
Киндерман переступил с ноги на ногу.
Молчание.
— Она сейчас спит? — тихо спросил следователь.
Темпл отрицательно покачал головой.
— Вы видели сегодня священника, миссис Клелия? — продолжал допрос психиатр.
Неожиданно тишина была прервана:
— Не-е-е-ет.— Голос казался низким и напоминал стон.
— Вы сегодня утром ходили гулять?
— Не-е-е-ет.
— Вас куда-нибудь водили?
— Не-е-е-ет.
— Что за черт! — прошептал Темпл. Он обернулся и посмотрел на Киндермана.
— Хорошо, этого достаточно,— остановил его следователь.
Темпл коснулся лба старушки рукой и произнес:
— Проснитесь.
Постепенно старушка выпрямилась и, открыв глаза, взглянула на Темпла. Потом на Киндермана. Глаза ее были пусты и невинны.
— Вы починили мне радио? — накинулась она на следователя.
— Я починю его завтра, мэм,— пообещал Киндерман.
— Вот так все говорят,— пожаловалась миссис Клелия и, вновь уставившись на шлепанцы, затянула свою невеселую песню.
Киндерман и Темпл вышли в коридор.
— Как вам понравился мой вопросик насчет священника? — полюбопытствовал Темпл— Для чего все время ходить вокруг да около? Надо хватать быка за рога. А как я ловко спросил, не отвел ли ее кто-нибудь в отделение невропатологии? По-моему, тоже неплохо, а?
— Но почему она не стала вам отвечать? — удивился Киндерман.
— Понятия не имею. Честно говоря, меня это беспокоит.
— Вы, вероятно, неоднократно вводили эту даму в подобное состояние?
— Всего пару раз.
— Она так быстро заснула.
— Потому что я отличный гипнотизер,— похвастался Темпл. — Я же вам говорил. Боже мой, никак не могу прийти в себя! Как вспомню этого несчастного священника... Что же с ним сделали! Неужели это возможно, лейтенант?
— Мы разберемся.
— И он был изуродован? — не унимался Темпл.
Киндерман пристально посмотрел на психиатра.
— У него был отрезан указательный палец,— сказал он.— А на левой ладони убийца вырезал знак зодиака. Знак Близнецов,— добавил Киндерман. Он не сводил глаз с Темпла.— И о чем это вам говорит?
— Не знаю,— растерялся Темпл и недоуменно уставился на следователя.
— Разумеется, вы не знаете,— поддакнул Киндерман.— И откуда вам знать? Кстати, а у вас в больнице имеется патологоанатомическое отделение?
— Конечно.
— Там, где производят вскрытие и все такое прочее?
Темпл кивнул
— Это внизу, в секции «В». Вам надо сесть в лифт в отделении невропатологии, спуститься и повернуть налево. Вы сейчас туда?
— Да.
— Ну, тогда не промахнетесь.
Киндерман зашагал прочь.
— Эй, а зачем это вам? — крикнул ему вдогонку Темпл
Но Киндерман, не замедляя шага, лишь пожал плечами.
Темпл выругался про себя.
Прислонившись к столу дежурной медсестры, Аткинс ждал. Внезапно он заметил приближающегося лейтенанта. Сержант пошел ему навстречу.
— Ты связался с Амфортасом? — спросил следователь.
— Нет.
— Дозвонись обязательно.
— Стедман и Райан уже закончили.
— А я еще нет.
— На всех бутылочках остались отпечатки пальцев,— сообщил Аткинс.— Причем довольно четкие.
— Да, убийца осмелел. Он издевается над нами, Аткинс.
— Приехал, отец Райли. Он сейчас внизу и говорит, что хотел бы увидеть тело покойного.
— Нет, этого делать нельзя. Спустись к нему, Аткинс, и побеседуй. Не обещай ничего определенного. И пусть Райан поторопится с отпечатками. Мне нужно срочно сравнить их с теми, что мы сняли в исповедальне. А я пока спущусь к патологоанатомам.
Аткинс кивнул, и они направились к лифтам. Когда Аткинс выходил на первом этаже, Киндерман, бросив мимолетный взгляд, заметил отца Райли. Тот сидел в углу, обхватив руками голову. Следователь отвернулся и, только когда дверцы лифта захлопнулись, вздохнул с облегчением.
Киндерман без труда отыскал патологоанатомическое отделение и вошел в помещение, где студенты медицинского факультета производили вскрытие трупов. Стараясь не смотреть в их сторону, он прямиком устремился к доктору, который восседал за письменным столом. Тот поднял голову и вопросительно взглянул на следователя.
— Чем могу помочь? — вежливо осведомился врач, поднимаясь со своего места.
— Чем-нибудь, наверное, можете,— Киндерман показал ему свое удостоверение.— Мне тут кое-что нужно узнать. Нет ли среди ваших инструментов такого, который по внешнему виду напоминал бы ножницы?
— Разумеется,— кивнул доктор.
Он подвел следователя к стене, где в чехлах висело великое множество различных инструментов. Доктор снял один и протянул его Киндерману.
— Только осторожней,— предупредил он.
— Непременно,— отозвался Киндерман.
В руках у него оказался блестящий режущий инструмент из нержавеющей стали. Он как две капли воды походил на садовые ножницы. Концы загибались в форме полумесяцев, и когда Киндерман наклонил секатор, тот сверкнул, отражая свет ламп.
— Да, это уже кое-что...— пробормотал следователь. Подобная штука внушала страх.— И как же это называется? — полюбопытствовал он.
— Ножницы.
— Ну да, конечно. В стране мертвых все вещи называют своими именами.
— Что вы сказали?
— Ничего.— Киндерман попытался раскрыть секатор. Для этого ему пришлось применить усилие.— Да, вероятно, я ослаб,— пожаловался он.
— Нет, они на самом деле очень тугие,— возразил доктор.— Они совсем новые.
Киндерман удивленно вскинул брови.
— Вы сказали «новые»?
— Да, мы их только-только получили.— Доктор подошел ближе и содрал с ножниц прилипшую этикетку.— Видите, еще даже цена осталась.— Он скомкал этикетку и сунул себе в карман.
— И часто вы меняете эти инструменты? — заинтересовался следователь.
— Вы, наверное, шутите. Эти вещи очень дорогие. К тому же они практически никогда не выходят из строя. Я даже не знаю, зачем нам понадобились новые ножницы.— Оглядев стену, он печально кивнул: — A-а, понятно, старых-то нет на месте. Наверное, кто-нибудь из студентов прихватил на память.
Киндерман возвратил ему секатор.
— Спасибо вам большое, доктор... простите, я не знаю вашего имени.
— Арни Дервин. Это все, что вы хотели?
— Этого вполне достаточно.
Приближаясь к посту дежурной медсестры отделения невропатологии, Киндерман заметил, что там царит какая-то суматоха. У столика собрались несколько медсестер, а Аткинс стоял прямо перед главным врачом Тенчем и о чем-то с ним спорил.
Лейтенанту удалось расслышать гневные выкрики Тенча:
— Это больница, сэр, а не зоопарк! Вы понимаете, что здесь важнее всего благополучие и покой наших больных? Вы можете это понять или нет?
— Что у вас тут за шум? — вмешался Киндерман.
— Это доктор Тенч,— представил врача Аткинс.
Тенч резко обернулся, угрожающе выдвинув острый подбородок.
— Я главный врач больницы,— заносчиво выпалил он.— А вы кто такой?
— Бедный и несчастный лейтенант полиции, гоняющийся за призраками,'— шутливо пояснил Киндерман и мгновенно посерьезнел: — Пожалуйста, отойдите в сторону. У нас еще много важных дел.
— Бог ты мой! Да у вас еще хватает наглости...
Но Киндерман уже обернулся к Аткинсу:
— Убийца находится где-то в больнице,— уверенно произнес он.— Позвони в участок. Нам потребуется много людей.
— А теперь выслушайте меня! — взорвался Тенч.
Но следователь не обратил на него ни малейшего внимания.
— На каждом этаже выставить двух охранников. Запереть все выходы. Возле каждого тоже оставить по одному дежурному. Никого не впускать и не выпускать без надлежащих документов.
— Ну уж это у вас не пройдет! — взвизгнул Тенч.
— Всех выходящих обыскивать. Необходимо найти хирургические ножницы. С этой же целью следует обшарить все подозрительные уголки в больнице.
Тенч побагровел.
— Да вы будете слушать меня или нет, черт вас побери?!
На этот раз следователь круто обернулся к доктору и мрачно отчеканил:
— Нет, слушать будете вы, а не я.— Голос его звучал ровно.— Я хочу, чтобы вы знали, с чем мы сейчас имеем дело. Вы когда-нибудь слышали об убийце по прозвищу Близнец?
— Что-что? — Тенч кипел злобой и никак не мог успокоиться.
— Я сказал: об убийце по прозвищу Близнец,— повторил Киндерман.
— Да, я о нем слышал — ну и что же? Его убили.
— А вы помните, как описывали его «фирменные знаки» на жертвах?
— Послушайте, на что вы намекаете?
— Так вы помните?
— Как он уродовал трупы?
— Да,— твердо произнес Киндерман. Он вплотную придвинулся к доктору,— Убийца всегда отрубал у жертвы средний палец на левой руке, а на спине вырезал знак Зодиака — знак Близнецов. Фамилия или имя каждой жертвы начинались с буквы «К». Ну, теперь вспомнили, доктор Тенч? А теперь забудьте об этом, вычеркните все из памяти, выкиньте из головы. На самом деле он отрезал вот этот палец! — И следователь выставил вперед указательный палец правой руки.— Не средний, доктор, а указательный палец! И не на левой руке, а на правой! Да и знак Близнецов он вырезал не на спине, а на левой ладони! Только сотрудники отдела по расследованию убийств в Сан-Франциско знали об этом, а больше никто. Но они специально подкинули прессе ложную информацию, чтобы потом к ним не являлся какой-нибудь очередной псих и не утверждал, будто он и есть настоящий убийца, тот самый Близнец. Таким образом, они не тратили напрасно время на лишние допросы и расследования, а сэкономили его на поиски истинного преступника и вышли на его след.— Киндерман говорил теперь прямо в лицо доктору: — А в этом конкретном случае, в этом и еще в двух других, доктор, мы имеем дело как раз с настоящим убийцей, потому что все сходится! Абсолютно все.
Тенч остолбенел
— Я не могу вам поверить,— наконец выдавил он из себя.
— Придется. И еще: когда Близнец писал свои послания в газету, он имел привычку иногда удваивать букву «р» — наверное, для большего эффекта. Это вам ни о чем не говорит?
— Боже мой!
— Теперь вам все ясно? Все понятно?
— Но как же с фамилией? Ведь «Дайер» не начинается с буквы «К»! — воскликнул пораженный Тенч.
— Его второе имя было Кевин. А теперь позвольте нам заняться делом, чтобы мы имели возможность обеспечить вашу же безопасность.
Бледный как полотно доктор кивнул.
— Простите меня,— тихо пробормотал он и зашагал прочь.
Киндерман вздохнул и, устало посмотрев на Аткинса, огляделся вокруг. Одна из медсестер соседнего отделения стояла рядом. Сложив руки, она пристально наблюдала за следователем. Киндерман встретил ее взгляд и отметил про себя, что девушка неестественно возбуждена. Он повернулся к Аткинсу и, взяв его под руку, отвел от стола.
— Сделай все, о чем я только что говорил. И еще не забудь про Амфортаса. Ты ему так и не дозвонился?
— Нет.
— Продолжай звонить. Ну, все. Теперь иди.
Киндерман легонько подтолкнул сержанта и молча проследил, как тот вошел в застекленный кабинет и снял телефонную трубку. И снова неимоверная тяжесть обрушилась на его душу, как только он направился в палату Дайера Следователь старался не смотреть на полицейского, дежурившего у двери. Он медленно взялся за ручку, открыл дверь и вошел внутрь.
Внезапно Киндерману показалось, будто он проник в другое измерение. Лейтенант прислонился к стене и взглянул на Стедмана. Патологоанатом сидел на стуле, уставившись в пустоту. За его спиной дождь барабанил в оконное стекло. Половину комнаты скрывала тень, а тусклый свет, струящийся сюда с улицы, серебристым сумраком окутывал палату.
— Во всей комнате ни капли крови,— еле слышно проговорил Стедман. Голос его звучал безжизненно.— Ни единого пятнышка. Даже на бутылочных горлышках,— добавил он чуть погодя.
Киндерман кивнул. Он набрал в легкие побольше воздуха и посмотрел на тело, которое покоилось на кровати, накрытое белой простыней. Рядом стояла тележка для развоза лекарств, и на ней ровными рядами выстроились двадцать две бутылочки для анализов. В них была разлита вся кровь отца Дайера. Взгляд следователя застыл на стене за кроватью, где убийца кровью отца Дайера вывел слова:
«ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА».
Когда солнце уже почти скатилось к горизонту, стало ясно: таинственные события выходят далеко за рамки разумного и не поддаются никаким объяснениям. В полицейском участке Райан докладывал Киндерману о результатах лабораторных исследований. Они провели сравнительный анализ отпечатков пальцев.
Следователь недоумевал.
— Вы что же, хотите сказать, будто эти убийства совершил не один, а два человека? Два разных человека? — допытывался он.
Отпечатки пальцев в исповедальне и на бутылочках не совпадали.
ЧЕТВЕРГ, 17 МАРТА
Глава одиннадцатая
Представим себе, что человек решил пошевелить рукой. Мозговые нейроны возбуждают следующую цепочку нейронов, порождая моторную реакцию. Но вот какой именно нейрон принимает необходимое решение? И если мысленно продлить эту цепь зажигания миллиардами нейронов головного мозга, то что же все-таки остается там, где эта цепь прерывается,— что же такое, что побудило человека на движение рукой? Может ли нейрон принять подобное решение? Некий Первичный Нейрон, который сам возбуждению не поддается? Отдающий команды, но в свою очередь не подчиняющийся ни одной из них? А может быть, весь мозг целиком принимает решение? Обладает ли целое чем-то таким, что отсутствует у его составных частей? И могут ли миллиарды нолей дать в итоге нечто большее, чем ноль? Так что же заставляет мозг отдавать команды?
Киндерман прислушался к надгробной речи.
— И пусть ангелы введут тебя в Царство Небесное,— произнес отец Райли.— Пусть хор ангелов приветствует тебя у врат рая. Вместе с Лазарем, который когда-то влачил свои дни в нищете, ты пребудешь в вечном покое.
С тяжелым сердцем Киндерман наблюдал, как отец Райли окропляет гроб святой водой. Церковная месса закончилась, и теперь все они находились в тенистой университетской долине. День только-только зарождался. На иезуитском кладбище вырыли свежую могилу. Сюда пришли священники из церкви Святой Троицы, а также несколько университетских иезуитов — остальные занимались сейчас в основном мирскими делами. Из семьи погибшего никто не присутствовал — не успели сообщить. Похороны иезуитов скоротечны.
Киндерман разглядывал людей, облаченных в черные сутаны. Священники, съежившись на пронизывающем ветру, дрожали от холода. Может быть, они размышляли о собственной смерти?
— Ослепительную молнию ниспошлет нам небо, озарит она обитель теней и смерти...
Киндерман вдруг вспомнил свой сон про Макса
— Я есмь воскрешение, и я есмь жизнь,—молился Райли.
Киндерман обвел взглядом многочисленные красноватые здания, гигантским кольцом обступившие кладбище, и ему показалось, что люди на их фоне словно уменьшились в размерах, утратив свою значительность. Однако мир продолжал жить как ни в чем не бывало, а вместе с ним влачили свое существование и эти жалкие, никчемные людишки.
Как же так случилось, что Дайера не стало?
«Любой человек, когда-либо ступавший по земле, стремился к совершенству или к счастью,— с горечью размышлял следователь.— Но каким образом можно быть счастливым, если знаешь, что когда-нибудь умрешь? Любая радость омрачается при мысли, что рано или поздно эта радость пройдет. Так что же, природа внушила нам желание, которое никогда не сможет исполниться? Нет, это невероятно. Опять теряется весь смысл. Любое другое желание, продиктованное природой, предполагает конкретный предмет, а вовсе не туманный призрак. Почему же тогда желание быть счастливым являет собой исключение? — терзался Киндерман.— Природа вызывает в нас чувство голода, когда это необходимо. И мы продолжаем жить. Мы прорываемся дальше и дальше. Так смерть утверждает жизнь».
Наступила тишина. Один за другим священники начали расходиться. На кладбище остался только отец Райли. Словно окаменев, он не сводил скорбного взгляда с могилы. Глаза его наполнились слезами. И вдруг, еле слышно, Райли начал декламировать:
Не возгордись, о Смерть,
Хоть и зовут тебя
Отчаянья и слез
сестрою.
Все те, кого, ты мнишь,
Настигла власть твоя,
По-прежнему живут
За гробовой доскою.
Так буду жить и я
В блаженстве вековом
Средь лучших из людей,
Ушедших за тобою,
Где отдыха и сна
Видений сладкий рой
Ты превзошла
Покоя красотою.
Но ты — раба судьбы,
Пусть даже твой удел
В болезнях и войне
Нести нам злую кару.
От мака или чар
Мы крепче спим вдвойне,
Чем от твоих
Безжалостных ударов.
Не возгордись, о Смерть,
Хоть королей и слуг
Равняешь ты
Движением незримым.
Напрасен твой порыв
Сковать бессмертный дух
Забвением
И сном неодолимым.
Сей краткий сон пройдет,
И, вечность обретя,
Победу жизнь
Одержит над тобою.
Замолчав, священник смахнул рукавом слезы. Киндерман подошел к нему поближе.
— Мне так жаль,— тихо пробормотал он.
Священник кивнул, не отрывая взгляда от могилы. Потом наконец поднял глаза на Киндермана. Боль и мука отразились в них.
— Найдите его,— мрачно произнес священник.— Найдите это чудовище и отрежьте ему яйца.
Повернувшись, Райли зашагал прочь.
Киндерман долго смотрел ему вслед.
Люди жаждали справедливости.
Когда иезуит скрылся из виду, следователь подошел к надгробному камню неподалеку от могилы Дайера и прочитал:
«ДЭМЬЕН КАРРАС
ОБЩЕСТВО ИИСУСА
1928-1971».
Киндерман изумленно уставился на камень. Эта надпись будто пыталась о чем-то рассказать следователю. Но что так встревожило его? Может быть, год? Киндерман никак не мог сосредоточиться. Впрочем, теперь все вокруг теряло смысл. Логические рассуждения вмиг растаяли как дым, когда пришли результаты дактилоскопического исследования. В этом закоулке гигантской Вселенной царил сейчас полный хаос. Что же теперь делать? Киндерман не знал. Он беспомощно взглянул на здание администрации университета.
По дороге Киндерман решил проведать Райли.
Войдя в приемную, он снял шляпу. Секретарша Райли склонила набок головку и вежливо осведомилась:
— Могу вам чем-нибудь помочь?
— Скажите, отец Райли у себя? Можно мне с ним увидеться?
— Сомневаюсь, что он сейчас кого-нибудь примет,— вздохнула девушка.— Сам он, во всяком случае, никому не назначал встреч. Впрочем... Как ваша фамилия?
Киндерман представился.
— Да-да, конечно.— Секретарша сняла трубку. Выслушав Райли, она кивнула Киндерману: — Он вас примет. Пожалуйста, проходите.— И указала на дверь.
— Спасибо, мисс.
Киндерман вошел в просторный кабинет. Здесь стояла старинная деревянная мебель в отличном состоянии, а на стенах висели литографии и портреты известных иезуитов Джорджтауна. С портрета, написанного маслом и обрамленного массивным дубовым багетом, добрыми глазами взирал основатель общества иезуитов святой Игнатий из Лойолы.
— Что вас так обеспокоило, лейтенант? Хотите выпить?
— Нет, спасибо, святой отец.
— Пожалуйста, присаживайтесь.— Райли жестом указал гостю на большой старинный стул, стоявший у стола.
— Благодарю, святой отец.
Киндерман устроился поудобнее. От этой комнаты веяло спокойствием и безопасностью. И так здесь было всегда. А покой Киндерману был просто необходим.
Райли опрокинул рюмку виски и поставил ее на стол, поверхность которого была обтянута блестящей кожей.
— Бог велик и умеет хранить свои тайны. Что же произошло, лейтенант?
— Два священника и распятый мальчик,— откликнулся Киндерман.— Мне кажется, здесь прослеживается религиозная связь. Но какая именно? Я сам не знаю, что ищу, святой отец, и двигаюсь на ощупь. Что общего между Бермингэмом и Дайером, кроме священнического сана? Какая здесь кроется связь? Может быть, вы мне поможете?
— Конечно,— отозвался Райли.— А разве вы сами не знаете?
— Нет. И что же это?
— Вы сами и есть эта связь. Сюда же можно включить мальчонку Кинтри. Вы знали всех троих. Неужели вам это ни разу не приходило в голову?
— В общем, да,— признался следователь.— Но ведь это, конечно же, простое совпадение. К тому же распятие Томаса Кинтри уж точно не имеет ко мне никакого отношения.— Киндерман развел руками.
— Да, вы правы,— согласился Райли.
Он повернул голову и обратил внимательный взгляд в окно. Урок закончился, и студенты переходили из корпуса в корпус на следующую лекцию.
— Возможно, это связано с изгнанием дьявола,— предположил он.
— С каким изгнанием, святой отец? Я вас не понимаю.
Райли отвернулся от окна и посмотрел Киндерману прямо в глаза.
— Бросьте, лейтенант, кое-что об этом вы знаете.
— Ну, разве что самую малость.
— Обманываете.
— В том обряде участвовал и отец Каррас.
— Да, если смерть можно назвать участием,— возразил Райли. Он снова взглянул в окно.— Дэмьен являлся тогда одним из изгоняющих. Джо Дайер был знаком с семьей жертвы. А Кен Бермингэм давал Дэмьену разрешение на расследование, а потом помог ему найти и главного изгоняющего. Я, конечно, не знаю, какие отсюда можно сделать выводы, но в какой-то степени это объясняет связь, вы не находите?
— Да, конечно,— согласился Киндерман.— Все это очень загадочно. Но все равно Кинтри выпадает из логической цепочки.
Райли повернулся к следователю.
— Неужели? Его мать преподает в институте лингвистики. Дэмьен приносил туда пленку — просил прослушать ее и дать заключение. Ему не терпелось узнать, что означала запись, сделанная на пленке: был ли это какой-то неизвестный ему язык или же просто набор случайных звуков. Он стремился доказать, что жертва способна разговаривать на языке, который дотоле не изучала.
— И получилось?
— Нет. Это оказался английский, но все слова произносились наоборот. А обнаружила это мать Кинтри.
Киндерман почувствовал, как ощущение спокойствия и безопасности покидает его. Эта тоненькая ниточка уводила его во мрак.
— Послушайте, святой отец, тот случай одержимости... Вы в самом деле считаете, что он был настоящим?
— Я не могу позволить себе долгих размышлений о бесах,— усмехнулся Райли.— Вокруг столько несчастных. Мне не хватает времени подумать даже о них.— Он приподнял рюмку и начал крутить ее в руках, рассматривая на свет.— Как же они это сделали, лейтенант? — еле слышно спросил он.
Киндерман молчал, раздумывая, стоит ли об этом говорить, а потом наконец так же тихо произнес:
— При помощи катетера.
Райли продолжал вертеть в руках рюмку.
— Может быть, и вам следует поискать дьявола? — пробормотал он вполголоса.
— Меня вполне устроит врач,— отрезал следователь.
Киндерман вышел из кабинета и поспешил на улицу.
Покидая университетскую территорию, он надрывно дышал. Наконец лейтенант зашагал по 36-й улице.
Дождь только-только закончился, и кирпичная мостовая блестела от воды. На углу Киндерман свернул направо и уверенно двинулся в сторону небольшого каркасного дома, принадлежавшего Амфортасу. Еще издали лейтенант заметил, что все ставни плотно закрыты. Он поднялся по ступенькам на крыльцо и позвонил. Медленно тянулись минуты. Лейтенант позвонил снова, но и на этот раз ему никто не открыл. Отчаяние охватило Киндермана. Повернувшись, он вновь поспешно отправился в больницу. Мысли его разбегались, но он шел очень быстро, словно надеялся, что эта стремительность поможет ему сосредоточиться и выработать определенный план действий.
Разыскать в больнице Аткинса тоже не удалось. Никто из полицейских так толком и не мог сказать, где тот сейчас находится. Тогда Киндерман заглянул в отделение невропатологии и, приблизившись к столику, за которым восседала дежурная медсестра Джейн Харгаден, спросил у нее об Амфортасе:
— Вы не подскажете, где можно его найти?
— Нет. Он больше у нас не работает,— объявила Харгаден.
— Да, я знаю, но он иногда заходит сюда. Вы его, случайно, не видели?
— Нет. Подождите, я позвоню ему в лабораторию.
Медсестра сняла трубку и набрала номер. Но на другом конце провода никто не отвечал. Девушка повесила трубку и вздохнула:
— Жаль, но там тоже никого.
— Может быть, он поехал куда-нибудь отдохнуть? — поинтересовался Киндерман.
— Я не могу вам ответить. У нас уже скопилось для него несколько писем. Я вам их сейчас покажу.
Девушка подошла к почтовым ячейкам и вынула из одной пачку писем. Она просмотрела их и вручила Киндерману:
— Вот, взгляните сами.
— Спасибо.
Киндерман внимательно пролистал корреспонденцию. Одно письмо пришло из магазина медицинского оборудования. Они просили подтвердить заказ на лазерный зонд. Все остальные — от некоего доктора Эдварда Коффи. Киндерман взял один конверт и протянул его медсестре.
— Тут уйма одинаковых,— сказал он.— Молено мне это оставить себе?
— Конечно,— ответила девушка.
Киндерман сунул письмо в карман и вернул пачку медсестре.
— Я вам очень признателен,— поблагодарил он.— Если вы увидите доктора Амфортаса,— добавил лейтенант,— или как-нибудь свяжетесь с ним, передайте, пожалуйста, чтобы он сразу же позвонил мне.— Он вручил медсестре свою визитку с рабочим телефоном.— Вот по этому номеру, хорошо?
— Конечно, сэр.
— Спасибо.
Киндерман повернулся и направился к лифтам. Он нажал кнопку «вниз». Лифт остановился, из него вышла медсестра, и следователь шагнул в кабинку. Однако медсестра вдруг вернулась в лифт, и Киндерман мгновенно вспомнил: это ее странный взгляд он поймал на себе сегодня утром.
— Лейтенант...— неуверенно обратилась к нему девушка.
Она хмурилась, очевидно не зная, с чего начать разговор. Сложив на груди руки, девушка нервно теребила белую кожаную сумочку.
Киндерман снял шляпу.
— Чем могу помочь?
Медсестра отвернулась. Она все еще колебалась.
— Я не знаю... Это ерунда какая-то... Прямо не знаю...
Они спустились в вестибюль.
— Пойдемте, отыщем где-нибудь укромный уголок и поболтаем,— предложил следователь.
— Я себя чувствую ужасно глупо. Видите ли, дело в том...— Девушка пожала плечами.— Ну, я просто не знаю...
Дверцы лифта разошлись. Лейтенант проводил медсестру за угол, где они расположились в удобных, обтянутых голубой искусственной кожей креслах.
— Все это, наверное, глупости...— начала сестра.
— Ничего под этой луной не может быть глупо,— возразил следователь, подбадривая ее.— Если бы мне сейчас кто-нибудь заявил, что мир — это апельсин, я бы поинтересовался сортом этого апельсина. И кто знает, что могло произойти дальше. В самом деле, сейчас, по-моему, уже никто не может точно ответить, что есть что.— Киндерман мельком взглянул на табличку, прикрепленную к халату медсестры: Кристина Чарльз.— Так что вы хотели мне рассказать, мисс Чарльз?
Она тяжело вздохнула.
— Все в порядке,— успокоил ее следователь.— Ну, так что же?
Девушка подняла голову, и их взгляды встретились.
— Я работаю в психиатрическом отделении,— сообщила она.— А точнее, в отделении для буйных. У нас там есть один пациент.— Кристина снова пожала плечами.— Когда его доставили, я еще здесь не работала. Это было очень давно, много лет тому назад. Десять, а может быть, двенадцать. Я видела его историю болезни.
Она раскрыла сумочку, порылась в ней и достала пачку сигарет. Вытряхнула одну и, несколько раз чиркнув по коробку, зажгла спичку. Потом отвернулась и выпустила струйку серого дыма.
— Простите,— тихо пробормотала она.
— Продолжайте, пожалуйста.
— Ну так вот, про этого больного. Полицейские подобрали его в районе М-стрит. Он бродил по улицам и ничего не помнил. Он не разговаривал, к тому же у него не обнаружили никаких документов. Ну, в конце концов он так и остался в больнице.— Медсестра нервно затянулась сигаретой.— Ему поставили диагноз «кататония», хотя кто его знает, чем он на самом деле страдает. Я с вами буду откровенна. В общем, он так и не заговорил, и все эти годы его держали в обычной палате. До недавнего времени. Сейчас я об этом расскажу. Мы не знали, как его зовут, и сами придумали ему имя. Мы окрестили его Томми Подсолнух. В комнате для отдыха он весь день перебирался из кресла в кресло, чтобы сидеть на солнце. Он никогда не оставался в тени, и, если где-то появлялось солнце, Томми сразу же устремлялся туда.— Она еще раз пожала плечами.— Было в нем что-то милое и безобидное. Но, как я уже говорила, неожиданно все изменилось. В начале года он как будто стал понемногу выходить из своего замкнутого состояния. И мало-помалу начал издавать нечленораздельные звуки, словно хотел что-то сказать. Возможно, разум его и прояснился, но он так долго не пользовался речевым аппаратом, что из его горла вырывались только стоны и мычание.— Медсестра потянулась к пепельнице и потушила сигарету.— Боже мой, у меня из ничего прямо целая повесть получается.— Она виновато взглянула на следователя.— Короче, он вскоре заговорил, но у него начались приступы буйства, и мы поместили его в отдельную палату. Смирительная рубашка, стены, обитые войлоком, и все такое прочее. Он там находится с февраля. Так что не может иметь никакого отношения к этому делу. Но Томми утверждает, будто он и есть убийца, которому дали когда-то прозвище Близнец.
— Не понял?..
— Томми говорит, будто он и есть тот самый Близнец.
— Но вы же сами сказали, что его держат взаперти.
— Да, вот именно. Поэтому-то я и сомневалась, рассказывать ли вам про все это. Он ведь с такой же легкостью мог утверждать, будто он Джек Потрошитель. Так что... Но вот только...— Она не договорила, и в глазах ее мелькнула тревога.— Видите ли, на прошлой неделе, когда я давала ему таблетки торазина, он произнес одно слово...
— Какое?
— Он сказал: «Священник...»
Посреди большого зала при входе в отделение для буйных стояла круглая стеклянная будка дежурной медсестры. Девушка нажала на кнопку — металлические двери, отделяющие больных от внешнего мира, раздвинулись. Киндерман и Темпл шагнули внутрь, и створки дверей так же беззвучно сомкнулись за их спинами.
— Выбраться отсюда просто невозможно,— заявил Темпл. Находясь в раздражении, он вел себя бесцеремонно.— Сестра видит вас через стеклянную дверь и нажимает кнопку, чтобы выпустить наружу. Или вы должны набрать шифр — а это комбинация из четырех цифр, и к тому же она меняется каждую неделю. Вы все еще торопитесь увидеть его? — строго спросил он.
— Хуже от этого не будет.
Темпл, не поверив своим ушам, ошарашенно уставился на Киндермана.
— Но его палата заперта на ключ. Он в смирительной рубашке, и у него связаны ноги.
Следователь неопределенно пожал плечами.
— Я просто посмотрю.
— Это ваше право, лейтенант,— резко отрубил Темпл.
Он стремительно зашагал вперед по тускло освещенному коридору, и Киндерман поспешил вслед за ним.
— Не успеваем менять эти проклятые лампочки,— проворчал психиатр,— то и дело перегорают.
— Это не только у вас. Во всем мире так.
Темпл извлек из кармана огромное кольцо, на которое было нанизано множество разных ключей.
— Он вон там,— указал доктор.— Палата номер двенадцать.
Киндерман подошел к крошечному дверному оконцу и сквозь него принялся рассматривать обитую войлоком комнатку. Он заметил жесткий стул, раковину, унитаз и питьевой фонтанчик. В дальнем углу комнаты на кушетке сидел мужчина в смирительной рубашке. Лица его не было видно. Мужчина склонил голову на грудь, и его длинные черные волосы лоснящимися спутанными прядями свисали на лицо.
Темпл отпер дверь и распахнул ее, жестом приглашая лейтенанта войти.
— Будьте как дома,— съязвил он.— Когда закончите, нажмите кнопочку у двери палаты. Сестра вам откроет. А я буду у себя. Эту дверь я оставлю незапертой.— Темпл с отвращением посмотрел на следователя и чуть ли не бегом устремился к выходу.
Киндерман вошел в палату и тщательно прикрыл за собой дверь. С потолка свисала голая лампочка Она едва светилась, бросая зловещий красноватый отблеск на окружающие предметы. Киндерман взглянул на раковину. Кран подтекал, и стук: разбивающихся капель отчетливо слышался в тишине. Киндерман подошел к кушетке и остановился.
— Что-то уж больно долго ты сюда добирался,— раздался внезапно низкий и приглушенный голос пациента. Этот человек явно издевался над следователем.
Киндерман вздрогнул. Голос показался ему знакомым. Интересно, где он мог его слышать?
— Мистер Подсолнух? — обратился Киндерман к больному.
Мужчина поднял голову и мельком взглянул на следователя.
Киндерман чуть не задохнулся.
— Боже мой! — прошептал он и, пошатнувшись, отступил назад. Сердце его бешено колотилось.
Пациент скривил рот в довольной ухмылке.
— Жизнь прекрасна,— объявил он, искоса посмотрев на Киндермана, и осклабился: — Ты не находишь?
Все поплыло у него перед глазами. Киндерман попятился к двери,, споткнулся и с ходу нажал кнопку вызова дежурной сестры. Он выскочил из палаты и, не помня себя, помчался в кабинет Фримэна Темпла.
— Эй, приятель, что у вас там стряслось? — нахмурился тот, когда Киндерман без стука влетел в его кабинет.
Темпл развалился за столом и листал свежий номер журнала по психиатрии. Взглянув на запыхавшегося и побледневшего следователя, он указал на стул.
— Эй, ну-ка садитесь. Вы что-то неважно выглядите. Что случилось?
Киндерман буквально рухнул на стул. Он никак не мог прийти в себя. Психиатр озабоченно склонился над следователем, внимательно заглядывая тому в глаза.
— С вами все в порядке?
Киндерман опустил веки и кивнул.
— Дайте мне воды, пожалуйста.— Он положил руку на грудь. Сердце не успокаивалось.
Темпл налил ледяной воды из графина в пластмассовый стаканчик и протянул его Киндерману.
— Вот, выпейте.
— Спасибо. Да-а..— Киндерман взял стаканчик. Он сделал глоток, потом еще один, ожидая, когда же пульс придет наконец в норму.— Ну вот, уже лучше,— вздохнул он.— Гораздо лучше.— Дыхание его выровнялось, и теперь следователь уже спокойно взглянул на сгорающего от нетерпения Темпла.— Подсолнух,— произнес он.— Я хочу посмотреть историю его болезни.
— Для чего?
— Мне это нужно! — внезапно взорвался следователь.
Психиатр вздрогнул и отпрянул.
— Хорошо-хорошо, приятель. Только не волнуйтесь. Я сейчас ее принесу.— Темпл выскочил из кабинета и чуть было не сбил с ног Аткинса.
— Лейтенант? — Аткинс вошел внутрь.
Следователь взглянул на него отсутствующим взглядом.
— Где ты был? — осведомился наконец Киндерман.
— Выбирал обручальное кольцо, лейтенант.
— Это здорово. Хорошо, Аткинс. Никуда не уходи.
Киндерман перевел взгляд на стену.
Аткинс не знал, как реагировать на слова лейтенанта. Нахмурившись, он прошел к дежурному столу и стал молча выжидать, что будет дальше. Никогда еще Аткинс не видел лейтенанта в таком состоянии.
В этот момент вернулся Темпл и вручил Киндерману историю болезни. Следователь тут же углубился в чтение, а психиатр сидел рядом и наблюдал за ним. Он прикурил тонкую сигару и молча изучал лицо Киндермана. Затем Телшл перевел взгляд на руки, быстро перелистывающие страницы. Пальцы у лейтенанта дрожали.
Наконец Киндерман поднял глаза.
— Вы уже работали в больнице, когда доставили этого человека? — резко спросил он.
— Да.
— Тогда напрягите память, доктор Темпл. Во что он был одет?
— Боже мой, столько лет прошло!..
— Вы не помните?
— Нет.
— Имелись ли у него какие-нибудь следы повреждений? Синяки, раны, кровоподтеки?
— Это все должно быть отмечено в истории болезни.
— Но здесь ничего нет! Ничего нет! — Каждое «нет» сопровождал яростный удар папкой по столу.
— Эй, потише, пожалуйста.
Киндерман поднялся.
— Сообщали ли вы или кто-нибудь из персонала пациенту из палаты номер двенадцать об убийстве отца Дайера?
— Лично я — нет. А с какой стати мы будем ему об этом рассказывать?
— Опросите сестер,— мрачно скомандовал Киндерман.— Узнайте у них. Ответ должен быть готов к утру.
Киндерман повернулся и торопливо покинул кабинет. Он сразу же отыскал Аткинса.
— Наведи справки в Джорджтаунском университете,— приказал лейтенант.— Там был священник, отец Дэмьен Каррас. Узнай, сохранилась ли его медицинская карта. И еще. Позвони отцу Райли. Я хочу, чтобы он немедленно пришел сюда.
Аткинс удивленно уставился на Киндермана. Словно прочитав его мысли, Киндерман отчеканил:
— Отец Каррас был моим другом. Он умер двенадцать лет назад. Каррас скатился с лестницы Хичкока до самого низа. Я сам присутствовал на его похоронах. И вот я только что видел его. Он здесь, в больнице. В одной из палат. В смирительной рубашке.
Глава двенадцатая
В одной из вашингтонских ночлежек Карл Веннамун разливал бесплатную похлебку. Он двигался вдоль длинного дощатого стола, за которым сидели нищие. Несчастные благодарили его, а он неизменно тихим и вкрадчивым голосом отвечал: «Благослови вас Господь!» Следом за Карлом ступала хозяйка ночлежки, миссис Тремли. Она раздавала здоровенные ломти хлеба.
Пока бездомные, зажав в трясущихся руках ложки, торопливо вычерпывали суп, старый Веннамун забрался на невысокую кафедру и принялся читать им отрывки из Священного Писания. Затем последовала проповедь. Она пришлась как раз на то время, когда посетители дожевывали пирог, запивая его кофе. Глаза священника полыхали огнем благочестия. Голос его гремел, а ритм и паузы завораживали. Ближайшие к нему слушатели находились уже в полной его власти. Миссис Тремли обвела внимательным взглядом лица нищих. Кое-кто уже задремал, ощутив приятную тяжесть в желудке и прикорнув в теплом уголке. Однако большинство нищих внимали священнику. Их лица светились. Один старичок даже прослезился.
После обеда миссис Тремли подсела к Веннамуну за опустевший стол. Она подула на горячий кофе в кружке, над которой клубился пар, и отхлебнула глоток. Сложив на столе руки, Веннамун задумчиво уставился на них.
— Карл, ваши проповеди восхитительны! — воскликнула миссис Тремли.— У вас настоящий дар.
Веннамун не ответил.
Миссис Тремли поставила кружку на стол.
— Подумайте, может быть, вам стоит возобновить публичные выступления,— продолжала она.— Уж сколько времени прошло. Все давно забыли о той трагедии. Вам надо снова выступать перед людьми.
Некоторое время старый Веннамун не шевелился. Наконец он поднял голову и, взглянув на миссис Тремли, тихо произнес:
— Я как раз об этом думал.
ПЯТНИЦА, 18 МАРТА
Глава тринадцатая
«Говорят, у каждого человека есть двойник,— размышлял Киндерман,— совершенно идентичный субъект с точки зрения физиологии, реально существующий на белом свете. Может быть, здесь и следует искать разгадку?» Лейтенант посмотрел вниз на могильщи ков, которые с мрачным видом выкапывали гроб Дэмьена Карраса.
У Карраса не оказалось близких родственников, которые могли бы пролить свет на невероятное сходство между ним и тем мужчиной из психиатрического отделения. Не сохранилась и медицинская карта иезуита: после гибели Карраса ее уничтожили.
Другого выхода не было, думал Киндерман. Это единственное, что Дэмьен мог сделать. И сейчас, стоя вместе с Аткинсом и Стедманом у края могилы, лейтенант молился про себя, чтобы тело в гробу оказалось останками Карраса. Но если вдруг случится иначе, то ужас, слепой и сводящий с ума своей безысходностью, вот-вот нависнет над Киндерманом. Нет. Не может быть, решил он. Невозможно. Однако ведь даже отец Райли принял Подсолнуха за Карраса.
— Вот вы говорите «свет»...— задумчиво произнес Киндерман.
Аткинс, застегивая воротник своей кожаной куртки, прислушался. Полдень был в разгаре, но холодный ветер свирепствовал вовсю. Стедман не отрывал взгляда от могильщиков.
— Мы наблюдаем лишь часть спектра,— вслух размышлял Киндерман.— Крошечную щелочку в гамма-излучении, толику света.
Он прищурился и посмотрел на серебристый диск солнца, просвечивающий сквозь серое облако.
— Когда Бог молвил: «Да будет свет»,— продолжал следователь,— он имел в виду: «Да будет реальность».
Аткинс не знал что и подумать.
— Они закончили,— объявил Стедман и уставился на Киндермана— Ну что, открывать?
— Да, пусть откроют.
Стедман отдал распоряжение могильщикам, и они аккуратно отодвинули крышку гроба. Киндерман, Стедман и Аткинс молча смотрели на гроб. Ветер, трепавший их одежду, усилился.
— Выясните, кто это,— наконец выдавил из себя Киндерман.
Тело в гробу не принадлежало отцу Каррасу.
Киндерман и Аткинс вошли в отделение для буйных.
— Мне необходимо видеть больного из палаты номер двенадцать,— потребовал Киндерман. Он двигался как во сне и не мог бы с полной уверенностью сказать, кто он такой и где сейчас находится. Его лишь удивлял тот простой факт, что он вообще еще до сих пор дышит.
Дежурная медсестра Спенсер проверила его документы. Когда девушка случайно взглянула на него, следователь заметил, что она возбуждена и, очевидно, чем-то напугана. Впрочем, страх поселился теперь в сердцах всех сотрудников больницы. Зловещая тишина проникла в самые укромные уголки здания. Люди в белых халатах передвигались словно привидения на корабле призраков.
— Хорошо,— коротко бросила медсестра и, достав из стола ключи, повела полицейского по коридору. Пока она отпирала палату, Киндерман посмотрел вверх, на потолок, и заметил, что еще одна лампочка перегорела.
— Заходите.
Киндерман взглянул на медсестру.
— За вами запереть? — спросила та.
— Не надо.
Девушка окинула его внимательным взглядом и удалилась. Туфли у нее были совсем новые, и подошвы, касаясь плит пола, громко скрипели. Киндерман проводил ее взглядом, а потом вошел в палату и закрыл за собой дверь. Подсолнух сидел на кровати и безучастно смотрел на следователя. Кран продолжал подтекать, и каждая капля ритмично отдавалась ударом сердца. Заглянув в глаза Подсолнуха, следователь почувствовал в груди неприятный холодок. Он прошел к стулу у стены, отчетливо слыша каждый свой шаг. Подсолнух не сводил с него взгляда. Киндерман рассмотрел теперь и шрам над его правой бровью. А равнодушное выражение лица пациента не давало ему покоя. До сих пор следователь никак не мог поверить в то, что видел теперь собственными глазами.
— Кто вы? — спросил Киндерман.
В этой маленькой, обитой войлоком комнатенке голос его прозвучал до неестественности отчетливо. Ему вдруг показалось странным, что звук этот исходил от него самого.
Томми продолжал молча смотреть на посетителя остановившимся взглядом.
В углу с громким стуком падали из крана капли.
Следователь почувствовал, как где-то в глубине души поднимается противная и липкая волна страха.
— Кто вы? — повторил он.
— Я кое-кто.
Киндерман удивленно вытаращился на Томми и вздрогнул. Подсолнух злобно усмехнулся, в глазах его сверкнула ярость.
— Ну, разумеется, вы «кое-кто»,— отозвался Киндерман, собирая в кулак всю свою волю и самообладание.— Но кто? Вы — Дэмьен Каррас?
— Нет.
— Тогда кто вы? Как вас зовут?
— Называй меня «Легион», ибо нас множество.
Дрожь охватила Киндермана. Больше всего ему хотелось убраться сейчас из этой комнаты. Но он словно остолбенел. Неожиданно Подсолнух запрокинул голову и прокукарекал, а потом громко по-лошадиному заржал. Звуки поразительно походили на настоящие. У Киндермана похолодело внутри,
Подсолнух- залился смехом, начав хохотать на высоких нотах и закончив низким басом.
— Да, неплохо я подражаю животным, как ты считаешь? В конце концов, у меня был потрясающий учитель,— промурлыкал он.— И еще уйма времени, чтобы оттачивать свое мастерство. Практика, постоянная практика! Вот в чем секрет. Поэтому-то я и усовершенствовался в убийствах, лейтенант.
— Почему вы называете меня «лейтенант»? — спросил Киндерман.
— Да не ломай тут комедию,— прорычал Подсолнух.
— Вы знаете, как меня зовут? — продолжал Киндерман.
— Да.
— Ну и как же?
— Не надо на меня наседать,— зашипел Подсолнух.— Я буду раскрывать свои силы постепенно.
— Какие силы?
— Ты мне надоел.
— Кто вы?
— Ты знаешь, кто я.
— Нет, не знаю.
— Знаешь.
— Тогда скажите мне.
— Близнец.
Киндерман замолчал, прислушиваясь к падающим каплям, а потом попросил:
— Докажите это.
Подсолнух снова откинул назад голову, но на этот раз закричал как осел.
Следователь почувствовал, как по спине побежали мурашки.
Подсолнух посмотрел на него и как бы между прочим заметил:
— Время от времени надо менять тему разговора — тебе не кажется? — Он вздохнул и перевел взгляд на пол.— Да, в жизни моей были и приятные моменты. Я успел неплохо поразвлечься.— Томми закрыл глаза, и лицо его приняло блаженное выражение, как будто он вдыхал тончайший аромат изысканных духов.— О-о-о, Карен,— нараспев произнес он.— Прелестная Карен. С милыми желтыми бантиками в волосах. Эти волосы так приятно пахли. Я как сейчас помню этот запах.
Киндерман приподнял брови. Кровь отхлынула от его лица.
Подсолнух, взглянув на него, сразу уловил эту перемену.
— Да, я убил ее,— признался Подсолнух.— Ну, сам пойми, это ведь было неизбежно. Разумеется. Божественная сила определяет нашу кончину и так далее. Я нашел ее в Сосалито, а потом выбросил на городскую свалку. Ну, не всю, конечно, частично. Кое-какие ее кусочки я оставил себе на память. Я же такой сентиментальный! Конечно, это мой недостаток. А у кого их нет, лейтенант? Я отрезал ей грудь и некоторое время хранил ее в морозилке. А как мило она была одета! Такая хорошенькая деревенская кофточка с белыми и розовыми рюшечками. У меня до сих пор в ушах крик этой девчушки. Я-то считаю, что мертвые должны молчать. Если им, конечно, нечего сказать живым.
Томми нахмурился, а потом вдруг затрубил как олень. Звук этот удивительно походил на настоящий крик оленя-самца. Так же внезапно он оборвался, и Томми снова посмотрел на Киндермана.
— А над этим надо еще покорпеть,— недовольно сознался он.
Помолчав несколько секунд, Подсолнух не мигая уставился на Киндермана, а потом заявил:
— Успокойся. Я слышу, как в тебе пульсирует страх. Будто у тебя часы изнутри тикают.
Киндерман нервно сглотнул и прислушался к монотонно падающим каплям, не в силах отвести от безумца взгляд.
— Черномазого парнишку на реке тоже убил я,— продолжал Подсолнух.— Уж как я повеселился! Впрочем, все они доставляли мне массу удовольствия. Кроме священников. Со священниками все было по-другому. Это не мой профиль. Я ведь убиваю просто так, наобум. Без всяких мотивов — в этом-то и заключается вся прелесть. Но вот священники — другое дело. Да, конечно, присутствие в их именах буквы «К» являлось непременным условием. В конце концов, это оказалось даже удобно. Хотя все равно со священниками все получилось как-то не так. Это не мой стиль. Это уже не наобум. Я был обязан, понимаешь, просто обязан свести кое-какие счеты от имени... моего друга. — Томми замолчал, но продолжал выжидающе смотреть на следователя.
— Какого друга? — спросил, наконец, Киндерман.
— Сам знаешь, кого я имею в виду. С другой стороны.
— А вы сейчас с какой стороны?
Внезапно Подсолнух начал меняться прямо на глазах. Напыщенность и развязность как рукой сняло, во взгляде появилось выражение беспокойства и страха.
— Не надо завидовать, лейтенант,— промолвил Томми.— Знаешь, сколько там страданий. Это так тяжело. Да, тяжело. Они причиняют иногда жестокую боль. Чудовищную.
— Кто «они»?
— Не важно. Я не могу тебе сказать. Это запрещено.
Киндерман задумался, а через минуту, наклонившись вперед, поинтересовался:
— Вы знаете, как меня зовут?
— Тебя зовут Макс.
— Неправильно.
— Как сказать.
— А почему вы подумали, что Макс?
— Не знаю. Наверное, потому, что ты здорово смахиваешь на брата.
— Разве у вас есть брат по имени Макс?
— Не у меня.
Киндерман всмотрелся в остановившиеся глаза. Что это — очередная издевка?
Вдруг Подсолнух опять затрубил как олень. Умолкнув, он самодовольно заметил:
— По-моему, уже лучше.
И срыгнул.
— Как звали твоего брата? — спросил Киндерман.
— Мой брат здесь ни при чем,— прорычал Подсолнух. И вдруг с жаром заговорил: — А известно ли тебе, что ты беседуешь с истинным художником? Я иногда такое вытворяю со своими жертвами! Здесь необходима дьявольская изобретательность. Подобным искусством можно гордиться, но, естественно, оно требует определенных знаний. Тебе известно, например, что отрезанная голова молеет еще примерно секунд двадцать видеть? Так вот, если голова моей жертвы оставалась с открытыми глазами, я успевал показать ей тело. И это уже совершенно бесплатно — просто так, сувенирчик на память. Должен признаться, что при этом я каждый раз хохотал от души. С какой это стати все удовольствия получаю я один? Так нехорошо, надо и с другими поделиться. Да и прессе не слишком доверишься. Они про меня только самое плохое печатали. Разве это честно?
— Дэмьен! — резко выкрикнул Киндерман.
— Пожалуйста, не ори,— оборвал его Подсолнух.— Здесь вокруг больные люди. Соблюдай установленные правила, не то я тебя вышвырну вон. Кстати, кто такой Дэмьен, за которого ты меня принимаешь?
— А вы сами не знаете?
— Мне иногда становится интересно.
— Что интересно?
— Почем сейчас сыр и как поживает мой папуля. Там, в газетах, эти убийства называют делом рук Близнеца? Это очень важно, лейтенант. Обязательно должны называть. Надо, чтобы папочка об этом узнал. В этом-то весь секрет. Это и есть моя цель. Я просто счастлив, что нам удалось так мило поболтать.
— Близнец умер,— вставил Киндерман.
Подсолнух бросил на него взгляд, полный ненависти.
— Я жив,— прошипел он.— И продолжаю существовать. Позаботься, чтобы и все остальные узнали об этом. Иначе мне придется наказать тебя, толстяк.
— И как же вы накажете меня?
Неожиданно Подсолнух перешел на дружелюбный тон:
— Танцы — это такое наслаждение. Ты любишь танцевать?
— Если вы Близнец, докажите это,— потребовал Киндерман.
— Снова? Да я, черт побери, уже все доказательства тебе представил,— проскрипел Подсолнух и начал яростно вращать глазами.
— Не может быть, чтобы это вы убили священников и мальчика.
— Я.
— Как фамилия мальчика?
— Того черномазого ублюдка? Кинтри.
— Как лее вам удалось выбраться отсюда, чтобы совершить убийства?
— Меня иногда выпускают,— признался Подсолнух.
— Что?
— Меня выпускают. С меня снимают смирительную рубашку, открывают дверь и выпускают побродить по улицам. И врачи, и сестры. Они со мной заодно. Иногда я приношу им пиццу или воскресный экземплярчик «Вашингтон пост». В другой раз они просят меня попеть им немного. Я хорошо пою.— Томми запрокинул голову и высоким безупречным фальцетом затянул оперную арию. Когда он наконец закончил, Киндерман почувствовал, как в его душу вновь заползает страх.
Подсолнух довольно ухмыльнулся:
— Ну, понравилось? По-моему, совсем неплохо. Как ты считаешь? Мой талант так многогранен! Жизнь — это сплошное развлечение. Жизнь прекрасна, я бы сказал. Для некоторых. А вот бедняге Дайеру не повезло.
Киндерман застыл на месте.
— Ты же знаешь, что это я убил его,— спокойно продолжал Подсолнух.— Это оказалось довольно занятно и непросто, но все же у меня получилось. Сначала немного сукцинилхолина, чтобы не отвлекали никакие посторонние шумы, затем в вену вставляется трехфутовый катетер. Какую вену лучше выбрать — уже дело вкуса, правда? Потом трубочка должна подойти прямо к аорте. А еще надо поднять ему ноги, чтобы выкачать всю кровь из конечностей. Ювелирная работа! Возможно, в теле и осталось чуть-чуть крови, но это уже не так важно. Главное, что общий эффект потряс всех. А ведь именно это и ценится в конечном итоге — верно?
Киндерман не мог выговорить ни слова.
Подсолнух засмеялся.
— Ну конечно же. Это ведь своего рода шоу-бизнес, лейтенант. Самое главное — произвести впечатление. Сила эффекта. Не пролить ни одной капельки, а? Я бы сказал, это стало моим величайшим достижением — своего рода шедевром. Но, естественно, этого-то никто не оценил. Правильно говорят: не мечите бисер перед...
Подсолнух не закончил фразу, ибо Киндерман вскочил со стула и, метнувшись к кровати, что есть силы врезал безумцу по лицу тыльной стороной ладони. Лейтенант дрожал с ног до головы и угрожающе склонился над больным. Из носа и уголков рта Томми закапала кровь. Он злобно уставился на Киндермана.
— Ага, некоторые на галерке пытаются освистать меня. Понятно. Это прекрасно. Да-да, все в порядке. Я же понимаю. Я успел наскучить. Ну что ж, попробуем-ка тебя развеселить.
Киндерман ничего не мог понять.
Слова Подсолнуха утратили смысл, веки его вдруг сами собой начали слипаться, голова поникла... Но губы еще продолжали что-то шептать.
Киндерман нагнулся и прислушался, пытаясь разобрать, что же бормочет этот несчастный.
— Спокойной ночи, мыши... Маленькая мышка Эми. Лапочка... Спокойной ночи...
И тут случилось невероятное. Губы Подсолнуха все еще шевелились, и вдруг из его горла вырвался другой голос, тоже мужской, но гораздо моложе и выше. Казалось, что человек, которому принадлежал этот голос, кричит откуда-то издалека:
— Ос-стан-новите его! — заикался в отчаянии голос.— Н-не д-дайте ему...
— Эми...— снова прошептал Подсолнух.
— Н-нет! — надрывался далекий голос.— Д-д-джеймс! Н-нет! Н-н-н...
Голос стих. Голова Подсолнуха упала на грудь, и он потерял сознание.
Киндерман, охваченный ужасом, наблюдал, не понимая, что происходит.
— Подсолнух,— тихо позвал он. Но ответа не последовало.
Киндерман повернулся к двери. Он нажал кнопку вызова и покинул палату, ожидая, когда появится медсестра. Она тут же подбежала к следователю.
— Он потерял сознание,— сообщил Киндерман.
— Снова?
Киндерман вопросительно поднял бровь, а медсестра бросилась в палату. Когда она склонилась над Подсолнухом, лейтенант повернулся и быстро зашагал по коридору. У него защемило сердце, когда раздался громкий возглас медсестры:
— Боже мой, да у него нос сломан!
Киндерман поспешил к дежурному посту, где его поджидал Аткинс с какими-то бумагами. Он сразу же вручил лейтенанту.
— Стедман велел вам срочно передать,— пояснил сержант.
— Что это? — удивился Киндерман.
— Заключение патологоанатомов относительно трупа в гробу.
Киндерман сунул бумаги в карман.
— У палаты номер двенадцать должен неотлучно дежурить полицейский. Срочно. И передай ему, чтобы он не уходил вечером, прежде чем я переговорю с ним Далее. Найди отца этого Близнеца. Его зовут Карл Веннамун. Постарайся получить доступ к национальному компьютеру. Мне нужен этот человек здесь. Аткинс, займись этим сразу же. Это очень важно.
— Слушаюсь, сэр,— коротко бросил Аткинс и торопливым шагом удалился прочь.
Киндерман устало облокотился о стол и вытащил бумаги. Он бегло просмотрел их, а затем, вернувшись назад, перечитал одну из страниц. Написанное поразило его.
Через некоторое время знакомо заскрипели подошвы. Киндерман поднял голову и увидел медсестру Спенсер. Девушка с укором смотрела на него.
— Вы его ударили? — спросила она.
— Можно мне поговорить с вами?
— Что у вас с рукой? — полюбопытствовала медсестра.— Смотрите-ка, она распухла.
— Ничего, пройдет,— заверил ее следователь.— Может быть, лучше поговорим у вас в кабинете?
— Заходите,— согласилась она.— А мне тут нужно кое-что достать.
Девушка направилась куда-то за угол
Киндерман вошел в маленький кабинет и сел за стол. Ожидая возвращения медсестры, он снова перечитал заключение. И без того потрясенный, теперь он находился в полном смятении.
Медсестра вернулась, держа в руках перевязочные материалы.
— Ну-ка, давайте сюда свою руку.
Киндерман вытянул руку, и девушка, обложив ее марлевыми тампонами, туго забинтовала.
— Вы очень добры,— поблагодарил следователь.
— Ерунда.
— Когда я сообщил вам, что Подсолнух потерял сознание, вы произнесли слово «снова».
— Правда?
— Да.
— Все правильно. Это и раньше с ним случалось.
Следователь поморщился от боли в руке.
— Что — больно? Не надо обижать других,— назидательно проворчала сестра.
— А как часто с ним случаются такие приступы?
— Ну-у-у... Откровенно говоря, они начались лишь на этой неделе. Если не ошибаюсь, первый раз это произошло в воскресенье.
— В воскресенье?
— По-моему, да,— задумалась Спенсер.— Потом на следующий же день. Если вам надо знать точное время, я могу заглянуть в историю болезни.
— Нет-нет, пока не надо. А еще? — не унимался Киндерман.
— Еще? — Медсестра Спенсер выглядела смущенной.— В среду около четырех утра. То есть как раз перед тем, как обнаружили...
Девушка разволновалась и не смогла закончить фразу.
— Я вас понимаю,— подхватил Киндерман.— Вы очень чувствительны. И большое вам за это спасибо. Кстати, когда с ним это случалось, сон-то у него был нормальный?
— Ничего подобного,— возразила Спенсер, обрезая ножницами бинт и подклеивая кусочком пластыря его кончик.— Автономная система почти бездействовала: я имею в виду биение сердца, температуру и дыхание. Он как будто впадал в зимнюю спячку. И с мозгом творилось что-то невероятное. Мозг, наоборот, начинал лихорадочно работать.
Киндерман слушал, не перебивая.
— Это вам о чем-нибудь говорит? — поинтересовалась Спенсер.
— Вы не знаете, Подсолнуху никто не рассказывал о том, что случилось с отцом Дайером?
— Не знаю. Я-то, разумеется, не рассказывала.
— А доктор Темпл?
— Понятия не имею.
— Он много времени тратит на лечение Подсолнуха?
— Кто? Телшл?
— Да, Темпл.
— Наверное. Он считает, что это исключительный случай.
— Он гипнотизирует его?
— Да.
— Часто?
— Не знаю. Я не могу сказать наверняка. Откуда мне знать?
А когда вы видели, как доктор его гипнотизировал? Вы не помните?
— В среду утром.
— В котором часу?
— Около трех дня. Я подменяла подругу — она как раз ушла в отпуск. Пошевелите пальцами.
Киндерман повертел распухшей рукой.
— Ну как? — осведомилась Спенсер.— Не очень туго?
— Нет, все в порядке, мисс. Спасибо. И благодарю вас за беседу.— Он поднялся.— И еще кое-что,— добавил он.— Можно вас попросить, чтобы вы никому не рассказывали об этом разговоре?
— Разумеется. И про сломанный нос тоже ни слова.
— Как он сейчас себя чувствует?
— Все в порядке. Ему сейчас делают ЭЭГ.
— Вы потом расскажете мне о результатах?
— Непременно. Лейтенант...
— Я вас слушаю.
— Все это так странно...— протянула сестра.
Киндерман встретил ее напряженный взгляд. Он еще раз поблагодарил девушку и вышел из кабинета. Лейтенант быстро миновал коридоры и вскоре очутился перед кабинетом Темпла. Дверь была закрыта. Киндерман поднял было забинтованную руку, чтобы постучаться, но затем, вспомнив о своей травме, сделал это другой рукой.
— Войдите,— услышал он грубый голос Темпла и отворил дверь.
— А, это вы,— буркнул Темпл.
Он сидел за столом, и его белый халат был сплошь осыпан пеплом. Темпл тут же достал новую сигару и послюнявил ее кончик. Затем указал Киндерману на стул:
— Присаживайтесь. Какие у вас проблемы? Эй, а с рукой-то что случилось?
— Пустяки. Царапина,— отмахнулся следователь и плюхнулся на стул.
— Большая, должно быть, царапина,— съязвил Темпл.— Чем могу служить на этот раз, лейтенант?
— У вас есть право не отвечать,— сообщил ему Киндерман ровным голосом, повторяя давно заученную фразу.— Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде. Вы имеете право на помощь адвоката и можете требовать его присутствия во время допроса Если вы хотите прибегнуть к услугам защитника, но не имеете средств, адвокат будет назначен вам бесплатно. Вам понятно?
Темпл был потрясен.
— О чем вы говорите, черт возьми?
— Я задал вам вопрос,— рявкнул Киндерман.— Отвечайте!
— Да.
— Вам понятны ваши права?
Психиатр не на шутку перепугался.
— Да, все понятно,— тихо пробормотал он.
— Вы занимались лечением мистера Подсолнуха из двенадцатой палаты в отделении для буйных больных?
— Да.
— Вы делали это в одиночестве?
— Да.
— И применяли гипноз?
— Да.
— Часто?
— Один или, может быть, два раза в неделю.
— В течение какого времени?
— Уже несколько лет подряд.
— Для чего?
— Просто, чтобы заставить его говорить, а потом выяснить его личность.
— И вам это удалось?
— Нет.
— Не удалось?
— Нет.
Киндерман замолчал. Наступила напряженная тишина. Психиатр ерзал на стуле.
— Ну, больной утверждает, будто он Близнец,— в конце концов выпалил Темпл.— Но это же безумие!
— Почему?
— Да потому что Близнеца убили.
— Доктор, а не могло ли так получиться, что под гипнозом вы сами внушили пациенту Подсолнуху мысль о том, будто он и является убийцей Близнецом?
Лицо психиатра побагровело. Он резко мотнул головой и коротко отрубил:
— Нет.
— Этого не могло случиться?
— Ни в коем случае.
— Вы рассказывали мистеру Подсолнуху, как именно убили отца Дайера?
— Нет.
— Вы называли ему мою фамилию и звание?
— Нет.
— Вы сами подделали пропуск на имя Мартины Ласло?
Телшл вспыхнул и, немного помолчав, решительно произнес:
— Нет.
— Вы в этом уверены?
— Да.
— Доктор Темпл, правда ли то, что в Сан-Франциско вы работали в полицейском участке консультантом как раз по делу Близнеца?
Темпл был поражен.
— Работали или нет? — повысил голос Киндерман.
— Да, я там работал,— упав духом, промямлил психиатр.
— Мистер Подсолнух обладает сведениями об убийстве женщины по имени Карен Джекобе, которое Близнец совершил в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году. Эта информация была доступна только полицейским в участке. Вы сообщали подробности мистеру Подсолнуху?
— Нет.
— Вы абсолютно уверены?
— Абсолютно! Клянусь вам.
— А могли вы путем гипноза внушить человеку из двенадцатой палаты, что он и есть убийца Близнец?
— Я же сказал —нет!
— Вы хотите изменить кое-что в своих показаниях?
— Да.
— Что именно?
— Насчет пропуска,— еле слышно выдавил из себя Темпл.
Следователь приставил руку к уху.
— Насчет пропуска,— уже громче повторил Темпл.
— Вы сами его подделали?
— Да.
— Чтобы доставить неприятности доктору Амфортасу?
— Да.
— Чтобы навлечь на него подозрение?
— Нет, не для этого.
— Тогда для чего же?
— Я его не люблю.
— Почему?
Темпл поколебался и, наконец, выложил:
— Из-за его поведения.
— Поведения?
— Он ставит себя выше других.
— И вы решили таким образом его проучить, доктор?
Темпл угрюмо молчал.
— Когда в среду мы с вами беседовали об отце Дайере, я упомянул о том, как действовал настоящий Близнец. Вы оставили это без замечаний. Почему? Почему вы скрыли свое прошлое, доктор?
— Я ничего не скрывал.
— Почему вы сами ничего не рассказали?
— Я боялся.
— Боялись?
— Конечно, я перепугался. Ведь вы бы начали подозревать меня.
— Вы получили достаточную известность во время расследования дела Близнеца, а потом исчезли из поля зрения. Может, вам теперь захотелось воскресить убийства Близнеца?
— Нет.
Киндерман сверлил психиатра немигающим, пронзительным взглядом. Он замолчал и не шевелился.
Темпл побледнел как полотно, а потом неуверенно пробормотал:
— Вы ведь не арестуете меня, правда?
— Личная неприязнь,— чеканя слова, твердо заявил Киндерман,— к сожалению, не является поводом для ареста. Вы бесчестный, ужасный человек, доктор Темпл, но сейчас единственной мерой пресечения может явиться лишь изоляция вас от мистера Подсолнуха. Вы не будете ни лечить его, ни даже заходить к нему в палату до получения дальнейших инструкций. И лучше не попадайтесь мне на глаза,— добавил Киндерман.
Он поднялся и, с треском хлопнув дверью, покинул кабинет.
Долгое время Киндерман бродил по коридорам, ожидая, когда же пациент из двенадцатой палаты придет наконец в себя. Но ждал он напрасно. Примерно в половине шестого Киндерман ушел из больницы. Мостовая блестела от воды. Лейтенант свернул с О-стрит на 36-ю улицу и направился к югу, в сторону дома Амфортаса. Киндерман и звонил, и стучал в дверь, но ему никто не открыл. Тогда лейтенант поднялся по О-стрит и вскоре очутился перед университетом. Он сразу отправился в кабинет к отцу Райли. В приемной никого не оказалось — секретарша, видимо, отлучилась. Киндерман посмотрел на часы.
И в этот момент из кабинета донесся знакомый негромкий голос:
— Я здесь, друг мой. Заходите.
Иезуит сидел за столом, сложив руки на затылке. Он выглядел очень усталым и измученным.
— Сядьте и расслабьтесь,— предложил Райли следователю.
Киндерман кивнул и устроился в кресле рядом со столом.
— С вами все в порядке, святой отец?
— Да, спасибо. А как у вас?
Киндерман опустил глаза и кивнул, а потом вспомнил, что забыл снять шляпу.
— Простите,— пробормотал он.
— Чем могу помочь вам, лейтенант?
— Я бы хотел узнать кое-что об отце Каррасе,— откликнулся следователь.— С того момента, как его увезла «скорая помощь». Что было дальше, святой отец? Вы не помните? Мне надо знать буквально все, до мелочей. Начиная с момента смерти и вплоть до окончания похорон.
Райли рассказал все, что было ему известно.
Когда он завершил свое повествование, оба погрузились в долгое молчание. Завывал ветер, и в здании напротив то и дело хлопали ставни. На город навалилась бесконечная зимняя ночь.
Иезуит достал бутылку виски. Наступившую тишину резанул короткий скрип отвинчиваемой пробки. Райли плеснул в стакан немного виски и, отхлебнув пару глотков, поморщился.
— Уму непостижимо,— вздохнул он и уставился в окно, словно наслаждаясь видом ночного города.— Я больше ничего не могу понять.
Киндерман кивнул, будто соглашаясь, затем наклонился и, сцепив пальцы, сложил руки на коленях. Он пытался выстроить хоть мало-мальски разумную логическую цепочку.
— Итак, его похоронили уже на следующее утро,— подытожил он.— В закрытом гробу. В полном соответствии с вашими традициями. Но кто последним видел его, отец Райли? Вы не помните? Я имею в виду, когда он находился уже в гробу?
В задумчивости Райли поболтал стакан, наблюдая, как переливается в нем янтарная влага. Он собирался с мыслями.
— Фэйн. Брат Фэйн,— наконец промолвил Райли и на какое-то время заколебался, будто сомневаясь, правильно ли он назвал фамилию. Затем кивнул и уверенно подтвердил: — Да, именно он. Ему поручили переодеть покойника и запечатать гроб. Но с тех пор его никто не видел.
— А что произошло?
— Я же говорю, его больше никто не видел.— Райли пожал плечами и покачал головой.— Грустная история.— Иезуит вздохнул.— Он всегда ворчал и жаловался, что орден к нему несправедлив. У него была семья где-то в Кентукки, и он просил, чтобы его перевели поближе к семье. К концу жизни он...
— К концу? — перебил его Киндерман.
— Брат Фэйн был уже старенький — восемьдесят... нет, восемьдесят один. Он любил повторять, что позаботится о том, чтобы умереть дома. Мы подозревали, что он сбежит от нас, ибо старик чувствовал свою близкую кончину. К тому времени он перенес уже два инфаркта.
— Именно два?
— Два,— повторил Райли.
По телу Киндермана поползли мурашки.
— Помните останки мужчины в гробу Дэмьена? — глухо произнес Киндерман каким-то чужим голосом.— В одежде священника.
Райли кивнул.
Киндерман немного помолчал, а потом продолжил:
— Так вот, патологоанатомы утверждают, что этот человек был престарелым и перенес три инфаркта — два при жизни, а третий стал причиной смерти.
Они молча уставились друг на друга. Отец Райли ждал, понимая, что следователь еще не все выложил. Киндерман выдержал взгляд священника и тихо добавил:
— Они уверены, что третий инфаркт наступил от испуга.
Мужчина из палаты номер двенадцать пришел в себя только на следующее утро, часов в шесть. А через несколько минут в пустой палате отделения невропатологии было обнаружено тело медсестры Эми Китинг. Живот ее был вспорот, все внутренности вынуты, а брючная полость набита электрическими выключателями. После этого убийца умудрился тщательно зашить рану.
Глава четырнадцатая
Амфортас сидел в комнате и слушал магнитофон. Когда-то музыка, записанная на этих кассетах, доставляла им обоим такое наслаждение! А сейчас он находился совсем в другом измерении, где-то между ужасом и ожиданием. Он не понимал, что происходит нынче там, в реальном мире,— ночь теперь или день. Тускло мерцали лампы, и все, что существовало на самом деле, навеки растворилось в тумане за пределами этой комнаты. Амфортас не знал, сколько просидел здесь. Может быть, пару минут, а может быть, и долгие часы. Реальность в какой-то фантасмагорической пляске клочьями кружилась перед ним. Амфортас смутно помнил, что последний раз удвоил дозу лекарства, и боль пульсировала теперь в голове. Но что делать, ведь это требовалось, чтобы разрушить мозг. Амфортас уставился на диван и заметил вдруг, как тот прямо на глазах начал таять в размерах. Вот он уже уменьшился вдвое. Когда Амфортас увидел, что диван улыбнулся ему, он счастливо смежил веки и полностью отдался музыке. Звучала одна из его самых любимых песен:
Коснись меня. И уходи.
Пускай лишь грезы остаются
О днях, связавших нас с тобой...
Песня обволакивала, полностью захватывала его воображение, она словно убаюкивала израненную душу. Амфортасу захотелось увеличить громкость. Он начал на ощупь искать рычажок и вдруг услышал, как кассета выпала из магнитофона на пол. Амфортас нагнулся за ней, и тут еще пара кассет соскользнули с его колен и шлепнулись рядом с первой. Амфортас открыл глаза и увидел прямо перед собой человека. Он сразу же понял, что человек этот — его собственный двойник.
Двойник, ссутулившись, сидел прямо в воздухе, находясь в той же самой позе, что и Амфортас. Одет он был в такие же джинсы и синий свитер. Он с недоумением таращился на настоящего Амфортаса.
Амфортас отпрянул, и то же сделал двойник. Амфортас прикрыл лицо рукой, аналогичное движение повторил и фантом. Амфортас сказал «привет» и тут же услышал «привет». Он почувствовал, как колотится сердце. О двойниках частенько упоминали в случаях серьезного повреждения височной доли. Но, пристально вглядевшись в глаза напротив, он испытал самый настоящий страх. Амфортас зажмурился и постарался глубоко дышать. Постепенно сердце успокоилось. «Если сейчас открыть глаза, увижу ли я двойника?» — задумался Амфортас. Он приоткрыл глаза — двойник оставался на прежнем месте. Внезапно доктор испытал жгучий профессиональный интерес. Ведь ни один невропатолог наверняка не переживал ничего подобного. Вот поэтому-то все известные описания случаев появления двойников весьма поверхностны и противоречивы. Амфортас вытянул ноги. Двойник не преминул проделать то же. Тогда доктор принялся дергать ногами, стараясь не соблюдать определенного ритма. Он производил эти движения невпопад, однако двойник повторял их с безупречной точностью.
Амфортас прекратил свои попытки и задумался. Потом на ладони поднял магнитофон. Двойник скопировал и это движение, взметнув руку с воображаемым магнитофоном. Амфортас удивился: как могло случиться, что в галлюцинациях воспроизводится только сам человек, без окружающих предметов, например без того же магнитофона. Ведь доктор ясно различал на двойнике одежду, и в то же время тот сжимал сейчас в руке воздух. Амфортас так и не смог логически объяснить этот парадокс
Он взглянул на ноги пришельца. Тот был обут в его же собственные бело-синие кроссовки фирмы «Найк». Амфортас перевел взгляд на свои кроссовки и начал осторожно сводить вместе носки, стараясь не смотреть, повторяет ли это движение двойник. Будет ли тот делать то же самое, если на него не смотреть в это время? Амфортас незаметно глянул на ноги двойника. Они находились в том же положении, что и его собственные.
Пока Амфортас раздумывал, что бы ему еще предпринять для дальнейших опытов, он вдруг заметил на шнурке левой кроссовки двойника чернильное пятно. Доктор посмотрел на свою ногу и разглядел точно такое же пятно, и тоже на шнурке. Это уже выходило из ряда вон. Он никак не мог вспомнить, было ли у него это пятно раньше. Так как же он смог увидеть его на шнурке двойника? «Наверное, мое подсознание запомнило это пятно»,— решил Амфортас.
Доктор заглянул двойнику в глаза Они сверкали. Он придвинулся к пришельцу, и тут ему показалось, что в глазах двойника отражается лампа. «Как же это?» — изумился Амфортас. Опять ему стало не по себе. Двойник внимательно наблюдал за ним. Амфортас отчетливо слышал веселые голоса студентов, доносящиеся с улицы, потом они внезапно смолкли, и теперь ему казалось, будто он так же ясно внимает и ударам своего сердца.
Внезапно двойник, застонав, схватился за виски. Амфортас не смог уследить за происходящим, ибо страшная боль словно тисками сжала вдруг его череп. Доктор зашатался, магнитофон и кассеты с грохотом посыпались на пол. Все поплыло у него перед глазами. Рванувшись к лестнице, Амфортас опрокинул настольную лампу и сильно ударился о край журнального столика. Застонав, он ввалился в спальню, рывком раскрыл саквояж и вытащил оттуда шприц и лекарство. Боль становилась невыносимой. Амфортас рухнул на кровать и дрожащими руками наполнил шприц. Он ничего не видел перед собой. Доктор с размаху всадил иглу прямо сквозь плотную джинсовую ткань и ввел двадцать миллиграммов гормона. Все это произошло в считанные секунды, поэтому укол в большей степени походил на удар молотком по мышце. Однако очень скоро боль начала стихать, и разум наконец прояснился. Амфортас тяжело вздохнул и, расслабив пальцы, выпустил из руки шприц. Тот шлепнулся рядом с кроватью и, легонько звякнув, откатился по полу к стене.
Открыв глаза, Амфортас снова увидел двойника Он висел в воздухе, терпеливо ожидая пробуждения доктора Амфортас заметил, что двойник — а значит, и он сам — улыбается.
— Я чуть было не потерял тебя,— произнесли они одновременно. -
У Амфортаса закружилась голова.
— Ты умеешь петь? — спросили они и тут же в один голос затянули адажио из рахманиновской симфонии. Оборвав мелодию, они рассмеялись.— Чудненькая компания,— подытожили оба.
Взгляд Амфортаса наткнулся на фарфоровую уточку, стоящую на тумбочке. Взяв ее в руки, он с нежностью принялся разглядывать статуэтку. Воспоминания нахлынули на него.
— Я подарил эту фигурку Анне, еще когда мы не были женаты,— заговорил он вместе с двойником— В нью-йоркском магазинчике «Матушка Леоне». Там находилась одна забегаловка. Кормежка отвратная, но зато уточка превосходная. Анна была от нее просто без ума.
Амфортас посмотрел на двойника, и они ласково друг другу улыбнулись.
— Она говорила, что это так романтично,— продолжили оба.— Как и те цветы, что я подарил ей в Бора-Бора. Она говорила, что все это навсегда останется в ее сердце.
Амфортас нахмурился, тут же посерьезнел и двойник. Раздвоение голоса начинало раздражать доктора. Ему вдруг показалось, что тело его стало таять. Да и связь с окружающей действительностью внезапно сошла на нет. Надвигалось что-то чудовищное.
— Убирайся! — рявкнул Амфортас на двойника, но тот даже не шелохнулся.
Вместо этого он повторил приказание Амфортаса и изобразил на своем лице такое же гневное, как у доктора, выражение. Амфортас поднялся и, шатаясь, направился к лестнице. Краешком глаза он фиксировал, что двойник следует рядом, бок о бок, словно в зеркале.
Амфортас вошел в гостиную и присел на стул. Он и сам не помнил, как здесь очутился. В руках он все еще сжимал фарфоровую уточку. Сознание вроде бы прояснилось, мысли текли спокойно, но ощущения как будто стерлись. От этого Амфортас чувствовал себя весьма неуютно. В голове по-прежнему стучало, однако боль исчезла. Доктор с отвращением покосился на двойника. Тот завис в воздухе, презрительно уставившись на Амфортаса Невропатолог смежил веки, чтобы не видеть его.
— Не возражаешь, если я закурю?
На этот раз голос не раздвоился. Амфортас удивленно распахнул глаза и остолбенел: двойник развалился на диване, лениво закинув одну ногу на подушки. Он чиркнул спичкой и, прикурив, выдохнул дым.
— Боже мой, сколько раз пытался бросить,— засокрушался двойник. Он снисходительно сдвинул брови.— Ну, извини.— И пожал плечами.— Откровенно говоря, расслабляться мне бы не следовало, да, Бог свидетель, я безумно устал. Вот и все. Надо передохнуть. В нашем случае вреда от передышки никакого. Ты ведь знаешь, что я имею в виду.— Двойник умолк, будто ожидал от Амфортаса ответа, но тот словно воды в рот набрал.— Я тебя понимаю,— наконец вымолвил двойник.— Чтобы привыкнуть к этому, необходимо время. А вот я так и не научился проникать куда-либо постепенно. Видимо, все это надо было бы обстряпать осторожненько и поэтапно, в час по чайной ложке.— Он виновато пожал плечами и улыбнулся.— Экая промашка. Короче, я явился и приношу свои извинения. Я-то тебя уже многие годы знаю как облупленного, ну, а ты обо мне, разумеется, не имеешь ни малейшего представления. Скверно получается. Бывало, мне хотелось встряхнуть тебя, вернуть, так сказать, в рамки. Однако вряд ли это мне удалось бы, как не получится и сейчас! Ох уж эти дурацкие правила игры! Но потрепаться мы можем.— Внезапно двойник занервничал: — Тебе не полегчало? Нет? Вижу, что ты никак в себя не придешь. Язык проглотил. Ну, ничего. Я буду говорить, пока ты не оклемаешься и не привыкнешь ко мне.— Сигаретный пепел упал ему на свитер. Стряхнув его на пол, двойник пробормотал: — Экая небрежность!
Амфортас тихонько рассмеялся.
— А, так ты, оказывается, еще живехонек,— обрадовался двойник.— Прелестно! — Он замолчал и уставился на хохочущего Амфортаса. — Ты давай потише, дружок,— внезапно разозлился двойник.— Ты что, хочешь, чтобы я снова начал все повторять за тобой?
Амфортас отрицательно замотал головой, пытаясь подавить смех. А потом вдруг заметил, что стол, который он сдвинул, и лампа, упавшая с него, снова стоят на своих местах. Невропатолог удивленно покосился на двойника.
— Да, это я поставил их на место,— заверил его тот.— Я существую на самом деле.
— Нет, ты только в моей голове,— возразил Амфортас.
— Ну вот, уже целую фразу выдал, надо же. Экий прогресс. Я, разумеется, имею в виду форму, а не содержание,— пояснил двойник.
— Ты — галлюцинация.
— А стол? А лампа?
— У меня случился провал памяти. Я их сам поднял, а потом забыл об этом.
Двойник выпустил очередное облачко дыма.
— Земная душа,— укоризненно пробормотал он и покачал головой.— Может быть, ты убедишься, если я потрогаю тебя? Если ты сам ощутишь мое присутствие?
— Может быть,— согласился Амфортас.
— Увы, это невозможно,— огорчился двойник.— Даже думать забудь.
— Это из-за того, что у меня галлюцинации.
— Еще одно такое словечко, и меня вырвет наизнанку. Послушай, как ты думаешь, кто сейчас перед тобой?
— Я сам.
— Да, частично ты прав. Поздравляю. Я твоя вторая душа,— признался двойник.— Ну, крикни же теперь: «Рад познакомиться» — или хоть что-нибудь в этом роде. Однако и манеры же у тебя! Да, я тут вспомнил один забавный случай по этому поводу. Насчет знакомств. Очень милая история.— Он загадочно улыбнулся.— Мне рассказал ее двойник Ноэля Кауарда, да и сам Кауард признает, что она действительно имела место в жизни. В общем, в одном королевстве давали бал, и Кауард оказался в числе приглашенных. Он стоял рядом с королевой, а по другую руку от него стоял Никол Уильямсон. И тут появляется некий чудак, Чак Коннорс Американский актер. Знаешь его? Разумеется, разумеется. Ну, короче, протягивает он Ноэлю руку и смущенно бормочет: «Мистер Кауард, я Чак Коннорс!» А Ноэль не растерялся и так, по-отечески, успокаивает его: «Конечно, мальчик мой, я в этом не сомневался». Ну как? По-моему — прелестно! — Двойник откинулся на спинку дивана.— Какой умница этот Кауард. Жалко, что он перебрался за границу. Ему, конечно, хорошо. А нам-то плохо.— Двойник многозначительно посмотрел на Амфортаса— Хороший собеседник — большая редкость. Понимаешь, куда я клоню, или нет? — Он стряхнул сигаретный пепел прямо на пол и добавил: — Ну, не волнуйся. Не загорится.
Амфортас испытывал сейчас странное чувство: нечто среднее между смятением и непонятным возбуждением. Ведь именно двойник обладал той настоящей, жизненной силой, которая полностью отсутствовала у него самого.
— Почему ты не хочешь доказать, что не являешься галлюцинацией? — попытался он вывести двойника на чистую воду.
Тот удивился:
— Доказать?
— Да.
— Как?
— Сообщи мне что-нибудь такое, чего я не знаю.
— Я не смогу остаться здесь навсегда.
— Да нет, что-нибудь такое, что я потом смог бы проверить.
— Ты слышал когда-нибудь эту забавную байку про Ноэля Кауарда?
— Я мог сам сочинить ее. Это ведь не факт.
— Да, тебе трудно угодить,— разочарованно протянул двойник.— И ты думаешь, у тебя достанет ума состряпать такую историю?
— Подсознательно — да,— кивнул Амфортас.
— И снова ты близок к истине,— подтвердил двойник.— Твое подсознание и есть твоя вторая душа. Но не в том смысле, как ты привык его понимать.
— Пожалуйста, объясни.
— Превентивно.
— Что?
— Это как раз то, чего ты не знаешь. Мне только что пришло в голову. «Превентивно». Это словечко я позаимствовал у Ноэля. Ну как? Теперь ты доволен?
— Нет, я не употребляю это слово, но его латинский корень мне известен.
— Слушай, от тебя можно сойти с ума. Ты просто невыносим,— удрученно заметил двойник.— Я сдаюсь. Ладно. У тебя галлюцинации. И теперь ты, разумеется, начнешь уверять меня, будто не убивал тех несчастных. Что ты ничегошеньки не знаешь.
У невропатолога вдруг похолодело внутри.
— Кого убивал? — едва ворочая языком, выдавил он из себя.
— Сам знаешь. Мальчонку и двух священников.
— Нет.— Амфортас покачал головой.
— Ну, не упрямься. Я знаю, что сознание твое, конечно же, не участвовало в этом. Ну и что же? — Он пожал плечами.— Ты знал. Ты все равно знал.
— Я не имею никакого отношения к этим убийствам.
Двойник рассвирепел и выпрямился на диване:
— Вот-вот, еще не хватает свалить теперь все на меня. Ну, у меня-то, к счастью, нет тела, так что я автоматически выпадаю из игры. И кроме того, мы никак не пересекаемся. Понимаешь? Ты да твоя злоба — вот виновники убийств. Да и Анну ты потерял, потому что гневался на Бога Придется взглянуть правде в глаза Вот почему ты и решил умереть. Кстати, это очень даже глупая затея. Чистейшей воды трусость. Кроме того, подобная выходка преждевременна
Амфортас посмотрел на фарфоровую фигурку. Крепко сжав ее в руках, он встряхнул головой.
— Я хочу быть с Анной,— произнес он.
— Но ее там нет.
Амфортас уставился на двойника.
— Я вижу, мне удалось наконец завладеть твоим вниманием,— обрадовался тот.— Так ты отправляешься в мир иной, чтобы встретиться с Анной? Я не собираюсь сейчас спорить с тобой. Ты слишком упрям. Это бессмысленно: Анна уже перешла в другое измерение. А теперь, когда руки твои обагрены кровью, я сомневаюсь, что тебе вообще удастся ее догнать. Мне ужасно неприятно сообщать все это, но ведь я здесь не для того, чтобы потворствовать твоим заблуждениям. Не могу себе это позволить. У меня и без того хлопот хватает.
— Где Анна?
У невропатолога заколотилось сердце, боль снова начала подступать со всех сторон.
— Анну сейчас лечат,— сообщил двойник.— Как, впрочем, и всех остальных.— Он хитро прищурился: — Кстати, а ты знаешь, откуда я только что прибыл?
Амфортас скользнул безучастным взглядом по магнитофону, валявшемуся в углу комнаты, а потом вновь остановился на двойнике.
— Удивительно. Ты начинаешь поразительно быстро соображать Да, ты и раньше слышал мой голос в магнитной записи. Я как раз оттуда. Ты, наверное, хочешь об этом узнать поподробнее?
Амфортас кивнул как загипнотизированный.
— Боюсь, что не смогу тебе рассказать,— объявил двойник.— Извини. Там свои правила и порядки. Назовем это просто перевалочным пунктом. Что же касается Анны, то, как я уже упоминал, она миновала этот рубеж. Сие сообщить я имею право. Ты должен узнать о ней все, равно как и о Темпле.
У невропатолога перехватило дыхание. В висках чудовищно застучало, боль становилась невыносимой.
Двойник лишь пожал плечами и отвернулся.
— Хочешь услышать неплохое определение ревности? Так вот, это чувство возникает тогда, когда кто-то, кого ты ненавидишь, чудненько проводит время без тебя. В этом есть доля истины. Подумай.
— Ты не настоящий,— задохнувшись, с трудом выдавил из себя Амфортас.
Перед глазами все поплыло. Тело двойника волнами растекалось по дивану.
— Боже мой, у меня кончились сигареты,— посетовал двойник.
— Ты не настоящий.
Свет начал меркнуть.
Двойник превратился в сплошной звук — в голос, пронизывающий трепещущую реальность.
— Правда? Ты уверен? Да простит меня Господь, но я нарушу еще одно правило. Это точно. Моему терпению приходит конец. Сегодня вышла на работу новая медсестра. Ее зовут Сесилия Вудс. Скорее всего, ты не знаешь этого. Сейчас она на дежурстве. Иди, позвони в отделение и выясни, прав я или нет. Ты же сам хотел, чтобы я сказал тебе нечто, чего ты не знаешь. Вот, пожалуйста Теперь действуй. Позвони в отделение невропатологии и попроси к телефону сестру Вудс
— Ты не настоящий.
— Позвони ей немедленно.
— Ты не настоящий!!! — во весь голос завопил Амфортас.
С ног до головы охваченный дрожью, он вскочил, сжимая в руке фарфоровую уточку. Боль разрывала его на части, выжимая стоны.
— Боже! О Боже мой!
Амфортас заковылял к дивану, спотыкаясь и ничего не разбирая перед собой. Он оступился и рухнул на пол. Падая, Амфортас ударился головой о край журнального столика. Кровь проступила на голове, и тело глухо стукнулось о пол Раздался звон, напоминающий вопль отчаяния. Это на мелкие осколки разлетелась бело-зеленая фигурка. Спустя несколько секунд кровь залила разбитую статуэтку и пальцы, все еще сжимающие кусочек подставки, на которой виднелись слова «от меня без ума». Но скоро они исчезли под струйками крови. Амфортас прошептал:
— Анна...
СУББОТА, 19 МАРТА
Глава пятнадцатая
Тело Китинг обнаружили в палате номер четыреста, когда на дежурство в шесть утра заступила другая медсестра. Там же был найден без сознания и пациент психиатрического отделения Перкинс. Палата располагалась за углом и не попадала в поле зрения полицейского, охранявшего на дежурном посту возле лестницы и лифтов покой больных. На руках Перкинса остались пятна крови.
— Вы будете мне отвечать? — допрашивал старика Киндерман.
Тот сидел на стуле и пустыми глазами смотрел на следователя.
— Мне нравится обед,— повторял он.
— Кроме этого, он ничего не говорит,— объяснила Киндерману медсестра Лоренцо. Она дежурила в палатах для тихих больных.
Медсестра из отделения невропатологии, которая нашла труп, стояла сейчас у окна и никак не могла оправиться после перенесенного стресса. Она только-только поступила на работу. Это был ее второй день в больнице.
— Мне нравится обед,— с отсутствующим видом вновь произнес старик, а потом причмокнул губами.
Киндерман повернулся к медсестре отделения невропатологии. По выражению ее лица он пытался определить, пришла ли она уже в себя. Взгляд Киндермана скользнул по табличке на ее халате.
— Спасибо вам, мисс Вудс,— поблагодарил он.— Вы можете идти.
Девушка поспешно вышла и закрыла за собой дверь.
Киндерман повернулся к мисс Лоренцо.
— Вы не могли бы проводить этого старика в туалет?
Сестра Лоренцо на секунду замешкалась, а потом помогла старику подняться и довела его до двери туалета. Следователь не отставал от них и первым вошел внутрь. Медсестра и больной остановились у входа. Киндерман указал на зеркало над раковиной, где виднелась кровавая надпись.
— Это вы писали? — резко спросил следователь. Рукой он повернул голову старика так, чтобы тому были видны красно-коричневые буквы.— Кто-нибудь заставлял вас написать это?
— Мне нравится обед,— как заведенный бормотал старик.
Киндерман устало посмотрел на него, а потом, обратившись к сестре, отрешенно произнес:
— Уведите его в палату.
Сестра Лоренцо кивнула и вывела слабоумного старика в коридор. Как только их шаги затихли, Киндерман снова взглянул на зеркало и, нервно облизнув пересохшие губы, перечитал страшную надпись:
«НАЗЫВАЙ МЕНЯ ЛЕГИОН.
ИБО НАС МНОЖЕСТВО».
Следователь торопливо покинул туалет и направился к Аткинсу, поджидавшему его у дежурного поста.
— Пойдем-ка со мной, Немо,— на ходу бросил лейтенант, не замедляя шага.
Аткинс безропотно последовал за ним, и через некоторое время они уже стояли перед палатой номер двенадцать. Киндерман заглянул в окошечко. Мужчина в палате не спал. Он сидел на кровати в смирительной рубашке и, как будто зная, что Киндерман находится за дверью, ехидно ухмылялся и шевелил ил губами, словно что-то пытался сказать следователю.
Киндерман повернулся и обратился к полицейскому, дежурившему у двери:
— Сколько времени вы здесь стоите?
— С полуночи,— ответил тот.
— Кто-нибудь заходил в эту палату?
— Медсестра Несколько раз.
— А доктор?
— Нет, только медсестра.
Киндерман задумался, а потом повернулся к Аткинсу:
— Скажи Райану, что мне нужны отпечатки пальцев всех сотрудников больницы. Начни с Темпла, потом проверь весь персонал невропатологического и психиатрического отделений. А там видно будет. Мобилизуй на это дело еще пару человек, чтобы побыстрее провернуть его. Сравни отпечатки с теми, которые обнаружены на местах преступлений. Чем больше людей тебе удастся задействовать, тем лучше, ибо результаты нужны как можно раньше. Действуй, Аткинс. Поспеши. И передай медсестре, чтобы она пришла сюда с ключами.
Киндерман смотрел вслед быстро удаляющемуся помощнику. Когда тот скрылся за углом, лейтенант все еще прислушивался к его шагам, словно с этим звуком от следователя отдалялся весь реальный мир. Вот шаги затихли, и снова мрак просочился в душу Киндермана. Он посмотрел вверх, на лампочки. Три из них не горели — их еще не успели поменять,— и коридор был погружен в полутьму. Снова шаги. Это приближалась медсестра. Следователь ждал. Когда девушка подошла, он указал на дверь палаты номер двенадцать. Медсестра внимательно оглядела лейтенанта и отперла дверь. Следователь зашел внутрь. Нос у Подсолнуха был тщательно забинтован. Пациент, не мигая, следил за каждым движением Киндермана. Следователь прошел в дальний угол и устроился на стуле. Тишина начала обволакивать его. Подсолнух сидел не шелохнувшись. Настоящий манекен с широко раскрытыми глазами, да и только. Киндерман перевел взгляд на одиноко свисающую лампочку. Она вдруг начала мерцать, а потом так же внезапно перестала И тут следователь услышал злорадный смешок.
— Да будет свет,— раздался голос Подсолнуха.
Киндерман повернулся к нему, но глаза больного были по-прежнему пусты.
— Вы получили мое послание, лейтенант? — спросил он.— Я передал его через Китинг. Прелестная девушка Отзывчивое сердце. Да, кстати, я восхищаюсь вами. Вы правильно сделали, что позвали моего отца. Хотя тут надо еще кое-что уточнить. Вы не могли бы сделать мне маленькое одолжение? Звякните журналистам — пусть они снимут папашу вместе с Китинг, хорошо? Ведь, собственно, ради этого я и убиваю — чтобы обесчестить его. Вы же прекрасно понимаете это. Так помогите мне. И смерть восторжествует. Ну хотя бы на один денек. Тогда я вас не трону. Вы останетесь мною довольны. Кстати, я могу замолвить за вас словечко. Вас тут не больно-то жалуют. Только не спрашивайте почему. Они мне все уши прожужжали, что ваша фамилия начинается с буквы «К», но я не обращаю на них внимания. Правда, это очень благородно с моей стороны? И смело. Когда они выходят из себя, то бывают иногда так капризны и привередливы.— Казалось, Подсолнух вспомнил вдруг о чем-то неприятном, потому что внезапно передернулся.— Ну, не важно. Давайте больше не будем о них говорить. Итак, я вам задал любопытную задачку, лейтенант? Конечно, если учитывать вашу уверенность в том, что я Близнец.— Лицо его исказила гримаса ненависти, голос угрожающе загремел.— Убедился ты наконец или нет?!
— Нет,— ответил Киндерман.
— И очень глупо,— злобно прорычал Подсолнух.— Похоже, ты явно напрашиваешься на танец.
— Я не понимаю, что вы хотите этим сказать,— откликнулся Киндерман.
— Я тоже,— равнодушно заметил Подсолнух. Лицо его разгладилось и являло собой в этот момент непроницаемую маску.— Я же сумасшедший.
Киндерман молчал, прислушиваясь к мерному стуку падающих в раковину капель. Наконец он заговорил:
— Если вы и есть тот самый Близнец, то как же вам удается выбираться отсюда?
— Вы любите оперу? — спросил вдруг Подсолнух и сочным бархатным голосом затянул известнейшую арию. Потом неожиданно замолчал и взглянул на Киндермана.— А я больше уважаю пьесы. Моя любимая — «Тит Андроник». Такая милая.— Он тихо засмеялся.— Как поживает ваш друг Амфортас? Недавно его посещал прелюбопытнейший гость, насколько я понимаю.— Подсолнух закрякал как утка, потом снова замолчал. И отвернулся к стене.— Над этим тоже надо еще покорпеть,— недовольно пробормотал он глухим, низким басом, а потом как ни в чем не бывало обратился к Киндерману: — Так вам интересно, как я отсюда выбираюсь?
— Да, расскажите мне.
— С помощью друзей. Закадычных друзей.
— Каких друзей?
— Да ну, это ужасно утомительно. Давайте побеседуем о чем-нибудь другом
Киндерман ждал ответа.
— Зря вы меня тогда ударили,— ровным голосом произнес Подсолнух.— Я ведь псих и не могу отвечать за свои слова.
Киндерман снова прислушался к падающим каплям.
— А мисс Китинг на ужин съела тунца,— сообщил Подсолнух.— Я чувствовал его запах. Дерьмовая больничная кормежка! До чего же она гнусная!
— Как вам удается выбираться отсюда? — настаивал Киндерман.
Подсолнух запрокинул голову и расхохотался, а потом горящим взглядом впился в Киндермана.
— Вариантов хоть отбавляй. Я все тщательно планирую. И оцениваю. Ты думаешь, так все и есть на самом деле? А вдруг я действительно твой приятель Дэмьен Кар-рас? Может быть, меня только объявили мертвым, а на самом деле я и не собирался на тот свет. Я оклемался в один миг — надо заметить, весьма необычно, ну а потом начал шляться по улицам, окончательно сбрендив. Да я до сих пор, может быть, не знаю, кто я такой на самом деле. И не надо напоминать, что помимо всего прочего я безнадежно болен — свихнулся, так сказать. Мне частенько снится один и тот же сон: будто я лечу вниз с длиннющей лестницы. А это случалось на самом деле? Если да, то я, скорее всего, действительно здорово повредил черепушку. Было это на самом деле, лейтенант?
Киндерман не ответил.
— А еще мне снится, что фамилия моя — Веннамун,— продолжал Подсолнух.— Эти сны мне нравятся куда больше. Там я убиваю людей. Так трудно отличать грезы от реальности. Я же безумен. И вы, кстати, мудро поступаете, не доверяя мне. Но тем не менее вы всего лишь расследуете убийства. Произошло уже несколько преступлений. Это ясно. Вы знаете, что я думаю по этому поводу? Все это — дело рук Темпла. Ведь он так успешно гипнотизирует пациентов, что может внушить им любые действия. Ну а я, очевидно, просто способный телепат или ясновидящий и поэтому на лету схватываю всю информацию о проделках Близнеца. Неплохая мысль, а? Да, я вижу, вам она тоже приходила в голову. Хорошо. Ну, пока хватит с вас и этого. А вот вам еще пища для размышлений.— Глаза Подсолнуха заблестели, и весь он подался вперед.— А что, если у Близнеца есть соучастник?
— Кто убил отца Бермингэма?
— Это кто такой? — невинным тоном спросил Подсолнух. Брови его удивленно поползли вверх.
— Разве вы не знаете?
— Я не могу находиться одновременно в нескольких местах.
— Кто убил медсестру Китинг?
— «Гасите свет, гасите свет»,— повторяла она.
— Кто убил медсестру Китинг?
— Ну какой же вы завистливый! — Подсолнух резко вскинул голову и затрубил как олень, а потом торжествующе посмотрел на Киндермана.— Вот теперь, по-моему, почти то, что надо,— подытожил он.— Уже близко. Сообщите прессе, лейтенант, что я Близнец. Это мое последнее предупреждение.
Он злобно уставился на Киндермана. Наступила тишина.
— Отец Дайер был недалеким человеком,— нарушил наконец молчание Подсолнух.— Очень глуп был, очень. Кстати, как ваша рука? Опухоль еще не опала?
— Кто убил медсестру Китинг?
— Хулиганы. Неустановленные личности. Грязная работенка.
— Если это сделали вы, где ее внутренние органы? — не унимался Киндерман.— Вы должны это знать. Что с ними? Расскажите мне.
— Мне нравится обед,— равнодушно произнес Подсолнух.
Киндерман заглянул в эти пустые глаза, и тут сердце его замерло. «Закадычные друзья»...
— Отец должен узнать об этом,— выговорил наконец Подсолнух. Он отвернулся и уставился в пустоту.— Я устал,— тихо добавил больной.— Похоже, я так и не закончу свое дело. Я устал.— Теперь он казался беспомощным и одиноким. Глаза его затуманились, голова склонилась на грудь.— Томми не понимает,— пробормотал Подсолнух.— Я сказал ему, чтобы дальше он делал все сам, а он не слушает. Он боится. Томми... сердится на меня.
Киндерман встал и, подойдя ближе, нагнулся к Подсолнуху, чтобы разобрать его шепот.
— Маленький... Джек Корнер. Детская... игра.
Лейтенант еще немного подождал, но больше ничего не услышал. Подсолнух потерял сознание.
Киндерман поспешил из палаты. Его мучило дурное предчувствие. На обратном пути он позвонил медсестре и, как только она появилась, сразу же направился в отделение невропатологии за Аткинсом. Сержант стоял у дежурного столика и разговаривал по телефону. Заметив следователя, он занервничал и принялся тараторить в трубку.
В отделении появился новый пациент — шестилетний мальчик. Санитар только что подкатил инвалидное кресло с мальчуганом к дежурному столику.
— Вот вам симпатичный молодой человек,— представил он мальчика медсестре.
Та улыбнулась и ласково произнесла:
— Привет.
Киндерман внимательно смотрел на Аткинса.
— Как фамилия? — осведомилась медсестра.
— Корнер. Винсент П.,— сообщил санитар.
— Винсент Пол,— поправил мальчик.
— Я не расслышала. Корнер или Хорнер? Какая первая буква? — заколебалась медсестра.
Санитар передал ей документы. Первой буквой оказалась «К».
— Аткинс, побыстрее,— поторопил сержанта Киндерман.
Через несколько секунд тот закончил разговор и повесил трубку. Мальчика повезли в палату.
— Поставь человека у входа в отделение психиатрии,— приказал Киндерман.— Я хочу, чтобы там круглосуточно дежурил полицейский. Ни один больной не должен выходить оттуда, что бы ни случилось. Ты понял? Что бы ни случилось!
Аткинс потянулся за трубкой, но Киндерман схватил его за руку.
— Потом позвонишь, а сейчас поставь кого угодно,— скомандовал он.
Аткинс окликнул полицейского, дежурившего у лифтов.
Когда тот подошел, Киндерман коротко бросил:
— Пойдемте со мной
А потом обратился к сержанту:
— Аткинс, я тебя покидаю. Всего хорошего.
Киндерман с полицейским быстрыми шагами направились в психиатрическое отделение.
Остановившись у входа, Киндерман отдал распоряжение:
— Ни один пациент не должен выходить отсюда Пропускать только сотрудников. Понятно?
— Так точно, сэр.
— И пока не получите дальнейших инструкций, ни под каким видом не покидайте свой пост. Даже в туалет не отлучайтесь.
— Слушаюсь, сэр.
Киндерман оставил полицейского на посту, а сам пошел в отделение, в зал для отдыха. Там он остановился возле дежурного столика и принялся внимательно рассматривать лица больных. Чувство тревоги не оставляло его. Тем не менее обстановка здесь была спокойной. В чем же дело? Внезапно он понял, отчего сегодня здесь гробовая тишина. Растерянно заморгав, Киндерман приблизился к группе больных, устроившихся у телевизора. Те внимательно всматривались в пустой экран. Телевизор был выключен.
Киндерман еще раз огляделся по сторонам и только сейчас заметил, что в холле нет ни санитаров, ни медсестры. Он прищурился, внимательно осматривая застекленный кабинет. Но и там никого не оказалось. Пациенты вели себя на редкость спокойно. У Киндермана тревожно заколотилось сердце. Он обошел дежурный стол и открыл дверь в кабинет. Дыхание у него перехватило. Перед ним, распростертые на полу, лежали медсестра и санитар. Из ран на головах сочилась кровь. Медсестра была совершенно голая. Одежды поблизости не оказалось.
«Детская игра! Винсент Корнер!»
Слова эти стремительно пронеслись в голове следователя и заставили его похолодеть. Киндерман повернулся и выскочил из кабинета, но тут же, как пригвожденный, застыл на месте. Больные плотной стеной надвигались на него, и единственным звуком в этой жуткой тишине было зловещее шарканье их шлепанцев. Отовсюду доносились страшные голоса:
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Рады видеть вас, дорогой.
Эти монотонные голоса сливались воедино, и тогда Киндерман громко и отчаянно крикнул, призывая на помощь.
Мальчику сделали укол, и он заснул. Жалюзи в палате опустили, и на стеклах замелькали блики, срывающиеся с телевизионного экрана, на котором резвились мультипликационные герои. Звук: был выключен. Дверь бесшумно отворилась, и в палату вошла медсестра в белом халате. В руках она несла большой пакет. Девушка тихонько закрыла дверь, поставила пакет на пол и вынула из него какой-то предмет. Она внимательно посмотрела на мальчика, а потом на цыпочках подошла к нему. Мальчик заворочался во сне. Он повернулся на спину и приоткрыл глаза. Медсестра склонилась над ним и медленно подняла руки.
— Посмотри-ка, что у меня для тебя есть,— нараспев произнесла она.
В это мгновение в палату ворвался Киндерман. Резко выкрикнув: «Нет!», он стремительно набросился на медсестру и что есть силы сдавил пальцами ее шею. Девушка начала кашлять и судорожно махать руками. Мальчонка вскочил и заплакал от страха.
Вслед за лейтенантом в палату вбежали Аткинс и дежурный полицейский.
— Вот она! — прохрипел Киндерман.— Свет! Дайте свет! Скорее!
— Мама! Мамочка!
Зажегся свет.
— Вы меня задушите! — задыхаясь, прохрипела медсестра.
Из ее рук выпал плюшевый медвежонок.
Увидев игрушку, Киндерман застыл на месте и медленно опустил руки.
Медсестра вывернулась и начала растирать шею.
— Бог ты мой! — воскликнула она.— Что, черт возьми, на вас нашло? Вы что, с ума сошли?
— Я хочу к маме! — хныкал мальчик.
Медсестра нежно обняла его и прижала к себе.
— Вы мне чуть шею не сломали! — набросилась она на Киндермана.
Следователь с трудом перевел дыхание.
— Простите,— хрипло вымолвил он,— простите меня, пожалуйста.— Он вытащил платок и приложил к щеке, где красовалась свежая царапина. — Приношу свои извинения.
Аткинс подошел к пакету и заглянул в него.
— Игрушки,— коротко доложил он.
— Какие игрушки? — заинтересовался мальчуган. Он сразу же успокоился и забыл про медсестру.
— Обыщи всю больницу! — приказал помощнику Киндерман.— Она кого-то выслеживает! Найди ее!
— Какие игрушки? — повторил мальчик.
Еще несколько полицейских вбежали в палату, но Аткинс остановил их и наскоро проинструктировал. Дежурный полицейский вышел вместе с ними. Медсестра подняла пакет с игрушками.
— Я вам не верю,— заявила она Киндерману и одним движением вытряхнула содержимое пакета на кровать.— Вы и дома так же себя ведете? — строго спросила она.
— Дома? — Киндерман лихорадочно соображал, и вдруг на глаза ему попалась табличка, приколотая к халату медсестры: «Джулия Фантоцци».
— «...Ты любишь танцевать?»
— Джулия! Боже мой!
И он опрометью бросился вон из палаты.
Мэри Киндерман и ее мать готовили обед. Джулия пристроилась здесь же, за столом, и читала роман. Зазвонил телефон. Джулия, хотя и находилась дальше всех, подошла к телефону и сняла трубку.
— Алло?.. А, пап, привет... Конечно. А вот и мама.— Она протянула трубку матери. Мэри взяла ее, а Джулия вернулась к столу и снова погрузилась в чтение.
— Привет, дорогой. Ты обедать придешь? — Мэри молчала несколько секунд.— Правда? — спросила она— А почему так? — Опять молчание. Наконец она произнесла — Конечно, любимый, как скажешь. Ну так как, обедать придешь? — Она вновь выслушала что-то.— Хорошо, дорогой. Обед будет горячий. Только поторопись. Мы без тебя скучаем.— Мэри положила трубку и опять принялась хлопотать по хозяйству. Она выпекала сейчас хлеб по новому рецепту.
— Что там? — полюбопытствовала ее мать.
— Да так,— отозвалась Мари.— Медсестра заглянет к нам и передаст какой-то пакет.
Снова зазвонил телефон.
— Ну вот, теперь он передумал,— недовольно проворчала мать Мэри.
Джулия вскочила из-за стола, но мать остановила ее.
— Не снимай трубку,— предупредила она— Отец просил пока что не занимать телефон. Если это он сам, то даст сначала предупредительный сигнал — два звонка.
Киндерман стоял у дежурного поста отделения невропатологии, судорожно вцепившись в трубку. С каждым гудком тревога его возрастала. «Ответьте! Ну хоть кто-нибудь, ответьте!» — как завороженный, повторял он про себя. Выждав еще минуту, следователь швырнул трубку на рычаг и бросился к лестнице. Он больше не мог терять ни секунды и ринулся вниз по ступенькам, не дожидаясь лифта.
Задыхаясь, Киндерман добрался наконец до вестибюля и, ничего не видя перед собой, рванулся на улицу. Заметив первую же полицейскую машину, он сел в нее и с треском захлопнул дверцу. За рулем сидел полицейский в каске.
— Фоксхолл-роуд, двести семь-восемнадцать, и побыстрее! — выдохнул Киндерман.— Включите сирену! Жмите на полную! И быстрее! Как можно быстрее!
Взвизгнули шины, и автомобиль сорвался с места, вспоров тишину оглушительным воем сирены. Они промчались по Резервуар-роуд к Фоксхолл-роуд — туда, где находился дом Киндермана. Следователь закрыл глаза и не переставая молился всю дорогу.
Машина резко затормозила у подъезда.
— Обойдите дом и встаньте у черного хода,— приказал лейтенант полицейскому, который тут же выскочил из машины и бросился за дом, на ходу выдергивая из кобуры короткоствольный револьвер. Киндерман с трудом выбрался из машины и, достав ключи и пистолет, двинулся к парадной двери. Дрожащей рукой он хотел было вставить ключ в скважину, но тут дверь внезапно распахнулась.
Джулия в недоумении уставилась на пистолет, а затем, обернувшись назад, крикнула:
— Мам, это папа пришел!
Через секунду в дверях показалась Мэри. Она бросила недовольный взгляд на пистолет, а потом и на мужа.
— Карп уже видит седьмой сон. Что это ты еще задумал, ради всего святого?
Киндерман опустил пистолет и, шагнув вперед, обнял Джулию.
— Слава Богу! — прошептал он.
Подошла мать Мэри.
— У черного хода торчит какой-то штурмовик,— пожаловалась она.— Ну вот, начинается. Что ему сказать?
— Билл, я требую объяснений,— настаивала Мэри.
Следователь чмокнул дочь в щеку и спрятал пистолет в карман.
— Я просто сошел с ума. Вот вам и все объяснения.
— Ну, тогда мы все меняем фамилию на Фебрэ,— недовольно пробурчала мать Мэри и вернулась в дом.
Зазвонил телефон, и Джулия побежала в гостиную снимать трубку.
Киндерман двинулся к черному ходу, как бы между прочим обронив:
— Я сам разберусь с полицейским.
— Что значит «разберусь»? — удивилась Мэри, семеня на кухню вслед за Киндерманом.— Билл, что происходит? Может быть, ты все-таки объяснишь мне?
Киндерман остановился, не дойдя до двери. В коридоре возле кухни он увидел большой сверток, прислоненный к стене.
Следователь бросился к нему, и тут из кухни раздался незнакомый женский голос:
— Здравствуйте.
Киндерман машинально выхватил пистолет и, ворвавшись в кухню, направил его на сидевшую за столом пожилую женщину, облаченную в халат медицинской сестры. Женщина уставилась на следователя пустыми глазами.
— Билл! — взвизгнула Мэри.
— Милый мой, я так устала,— произнесла женщина.
Мэри изо всех сил вцепилась в руку мужа и опустила ее вниз.
— В своем доме я ничего не хочу знать ни о каком оружии, понятно?
В этот миг на кухню с черного хода вбежал полицейский, держа наготове свой револьвер.
— Опустите пистолет! — закричала Мэри.
— Опустите его! — донесся из гостиной сердитый голос Джулии.— Я же разговариваю по телефону.
— Неевреи! — пробормотала мать Мэри, продолжая размешивать на плите соус.
Полицейский ждал дальнейших указаний и то и дело бросал на лейтенанта многозначительные взгляды.
Следователь не сводил глаз с женщины. Та же виновато и смущенно разглядывала всех присутствующих.
— Опустите, Фрэнк,— приказал наконец Киндерман.— Все в порядке. Возвращайтесь назад в больницу.
— Слушаюсь, сэр.
Полицейский спрятал пистолет в кобуру и удалился.
— Так сколько же нас будет за столом? — подала голос мать Мэри.— Мне необходимо знать это.
— Как все это понимать? — строго спросила Мэри, указывая на старушку.— Что это за сестричку ты мне прислал? Я открываю дверь, а она тут же теряет сознание. Вернее, сначала она запрокидывает голову, бормочет всякую ерунду, а потом валится без чувств. Боже мой, да в таком возрасте противопоказано работать медсестрой! Она ведь...
Киндерман жестом остановил ее и подошел к старушке.
Та окинула его невинным взглядом, а потом спросила:
— Уже пора спать?
Следователь тяжело опустился на стул, снял шляпу и, положив ее рядом, повернулся к пожилой женщине.
— Да, скоро пора спать,— тихо подтвердил он.
— Я так устала.
Киндерман еще раз взглянул в эти добрые милые глаза. Мэри в смятении застыла рядом.
— Говоришь, она успела тебе что-то сказать? — переспросил Киндерман.
— Что? — нахмурилась Мэри.
— Ты сказала, будто она что-то бормотала. А что конкретно?
— Не полдню. Но объясни же наконец, в чем дело.
— Пожалуйста, постарайся вспомнить, что она говорила.
— «Конец»,— проворчала мать Мэри, не отходя от плиты.
— Да-да, именно,— подхватила Мэри.— Теперь я вспомнила. Она закричала: «Ему конец», а потом упала.
— «Ему конец» или просто «конец»? — не отступал Киндерман.— Припомни поточнее.
— «Ему конец»,— уверенно заявила Мэри. — Боже мой, у нее был такой странный голос... Как у оборотня. Что случилось с этой женщиной? Кто она такая?
Но Киндерман уже не слушал ее.
— «Ему конец»,— тихо повторил он.
В кухню заглянула Джулия.
— Что у вас тут происходит? — поинтересовалась она.— В чем дело?
Снова зазвонил телефон, и Мэри тут же схватила трубку.
— Алло?
— Меня? — спросила Джулия.
Мэри протянула трубку Киндерману.
— Это тебя,— объявила она.— Я думаю, надо налить бедняжке тарелку супа.
Следователь взял трубку и громко произнес:
— Киндерман слушает.
Звонил Аткинс.
— Лейтенант, он требует вас,— сообщил сержант.
— Кто?
— Подсолнух. Орет как резаный. И без конца повторяет только ваше имя.
— Хорошо, сейчас приеду,— коротко бросил Киндерман и повесил трубку.
— Билл, а это что такое? — услышал он за спиной голос Мэри.— Я нашла эту штуковину у нее в пакете. Именно это ты и хотел мне передать?
Киндерман обернулся, и сердце его чуть не выпрыгнуло из груди: Мэри держала в руках огромные хирургические ножницы.
— Разве нам это нужно? — удивилась Мэри.
— Конечно нет.
Киндерман вызвал полицейскую машину и вместе со старушкой отправился в больницу, где несчастную сразу же опознали. Она оказалась пациенткой психиатрического отделения, и ее тут же перевели в палату для буйных, чтобы понаблюдать и обследовать.
Киндерману доложили, что медсестра и санитар не получили серьезных повреждений и смогут выйти на работу уже на следующей неделе.
Удовлетворенный таким ходом событий, Киндерман направился в отделение для буйных, где в коридоре его уже поджидал Аткинс. Скрестив руки и прислонившись к стене, сержант стоял у открытой двери в палату номер двенадцать. На Аткинсе лица не было. Подойдя к сержанту, Киндерман с тревогой оглядел молодого человека.
— Что с вами стряслось? — забеспокоился следователь.— Что-то случилось?
Аткинс покачал головой.
— Просто он утверждал, будто вы уже приехали,— безучастным тоном произнес помощник.
— Когда?
— Минуту назад.
Из палаты вышла медсестра Спенсер.
— Вы пойдете к нему? — спросила она следователя.
Киндерман кивнул и сразу же шагнул внутрь, плотно прикрыв за собой дверь. Опустившись на стул, он увидел, что Подсолнух не сводит с него пылающего взгляда. «Что же изменилось в нем?» — удивился следователь.
— Мне позарез надо было увидеть вас,— произнес Подсолнух.— Вы мне приносите удачу. Я вам многим обязан, лейтенант. И так как это уже произошло, я хочу, чтобы вся эта история закончилась.
— Что же произошло? — заинтересовался Киндерман.
— Джулия легко отделалась, вы не находите?
Киндерман молчал, прислушиваясь к знакомому стуку падающих капель.
Подсолнух закинул назад голову и рассмеялся, а потом снова уставился на Киндермана горящими глазами.
— А вы сами не догадались, лейтенант? Конечно догадались. В конце концов вы поняли, как действуют мои драгоценные заместители, мои чудесные, славные, дряхленькие рыдванчики. Между прочим, они рачительные хозяева. Самих-то их здесь, конечно, нет. Их личности разрушены, и поэтому я могу спокойненько забираться в их тела. Но, разумеется, только на определенное время. Ненадолго.
Киндерман молча смотрел на Подсолнуха и не шевелился.
— Ах, ну да. Насчет вот этого тела. Это ведь ваш дружок, лейтенант? — Подсолнух громко расхохотался и постепенно безумный смех перешел в ослиный крик. Киндермана охватил ужас, он почувствовал, как волосы у него на голове встают дыбом. Подсолнух внезапно замолчал и уставился на лейтенанта пустыми глазами.— Ну вот. Я оказался тогда абсолютно мертвым, и мне это ужасно не понравилось. А вам бы понравилось? Меня это чрезвычайно расстроило. Понимаете? Я как будто плыл по течению. Тела никакого, а ведь я не успел провернуть самое главное дельце. Это нечестно. И вот на моем пути появился... Ну, назовем его «приятель». Вы понимаете. Один из них. Он считал, что я должен продолжить свою работу. Но только в этом вот теле. Именно в этом.
Следователь слушал его как загипнотизированный, а потом произнес:
— Но почему?
Подсолнух пожал плечами.
— Наверное, вы здорово его разозлили. Он решил отомстить. Вернее, пошутить. Ваш друг Каррас участвовал в изгнании дьявола, и ему удалось выдворить из тела ребенка, так сказать, кое-какие составные части. Так вот, другие... некоторым образом., части... были, мягко говоря, этим не очень довольны. Даже наоборот.— На секунду взгляд Подсолнуха остекленел, будто он вспомнил что-то страшное. Он передернулся, но быстро справился с собой.— И тогда он подумал, что благодаря своей выходке сможет вернуться назад. Надо было использовать это набожное героическое тело в качестве инструмента, чтобы...— Подсолнух неопределенно пожал плечами.— Ну, вы сами понимаете. Чтобы закончить мое дельце. Этот мой приятель прекрасно осознавал, что для меня оно очень важно. Он-то и привел меня к нашему общему знакомому, отцу Каррасу. Может быть, это оказалось не совсем кстати. Ведь голубчик Каррас в это время как раз загибался. Как вы говорите, «умирал». Так вот, в тот самый миг, когда он выскальзывал из своего тела, мой приятель и подсобил мне нырнуть в этот героический сосуд. Мы пронеслись мимо друг друга как два корабля в ночи, вот и все. Да, конечно, произошла маленькая неприятность, когда врач «скорой помощи» еще тогда, около лестницы, объявил Карраса мертвым. Разумеется, тот действительно умер. В известном смысле этого слова. А вы как думаете! Там ведь не мозги оставались, а сплошное желе. И кислорода не хватало. Просто несчастье какое-то. До чего же трудно быть мертвым Впрочем, не важно. Я-то выжил.
Пришлось приложить максимум усилий, чтобы выбраться из гроба. Но зато я от души повеселился, наблюдая, какой эффект произвело мое появление из гроба на брата Фэйна. Это даже немного прибавило мне сил. Да, шуточки частенько помогают нам удержаться на плаву. Особенно когда все происходит неожиданно. И кроме того, пришлось уйти в подполье. Ни много ни мало — на двенадцать лет. Слишком серьезными оказались повреждения мозговых клеток. Многие вообще погибли. Но мозг обладает удивительной силой, лейтенант. Можете спросить об этом у своего дружка, доктора Амфортаса. Хотя... Теперь, видимо, мне самому придется поинтересоваться у него.
Подсолнух на какое-то время умолк, а потом язвительно заметил:
— Что-то галерка не аплодирует. Вы что, не верите мне, лейтенант?
— Нет.
Ехидная ухмылка сползла с лица Подсолнуха, и он посерьезнел Киндерман вдруг увидел перед собой беспомощного, затравленного старика.
— Не верите? — Голос Подсолнуха дрожал.
— Нет.
Старик поднял на следователя умоляющий взгляд.
— Томми говорил, что не простит меня до тех пор, пока я не расскажу вам всю правду.
— Какую правду?
Подсолнух отвернулся и мрачно произнес:
— Они меня за это накажут.
И снова в глазах его замелькал неподдельный ужас.
— Какую правду? — повторил вопрос следователь.
Подсолнух задрожал В глазах его застыла мольба.
— Я не Каррас,— хрипло прошептал он.— Томми хочет, чтобы вы знали это. Я не Каррас! Пожалуйста, поверьте мне. Томми говорит, что, если вы не поверите, он не уйдет. Он останется здесь. А я не могу оставить брата одного. Прошу вас, помогите мне. Я не могу уйти без брата!
Киндерман удивленно поднял брови и наклонил голову.
— Куда уйти?
— Я устал. Я хочу и впредь существовать. Необходимость оставаться здесь уже отпала. Я хочу идти дальше. Ваш друг Каррас не имеет никакого отношения к этим убийствам.
Подсолнух внезапно подался вперед.
Киндерман резко отпрянул Никогда раньше не наблюдал он в этих глазах такого отчаяния и страха.
— Скажите Томми, что вы верите в это! — умолял старик.— Скажите же!
Киндерман затаил дыхание. Он ощущал, что сейчас должно произойти нечто очень важное. Но что? И откуда взялось это смутное предчувствие? Может быть, он поверил наконец словам Подсолнуха? Впрочем, сейчас это не важно, решил следователь. Только одно имело значение в этот момент.
— Я вам верю,— твердо и громко произнес он.
Подсолнух откинулся назад, сильно ударившись о стену, глаза его закатились, а из горла донесся все тот же странный, заикающийся голос:
— Я л-л-люблю т-тебя, Д-д-джимми!
Голова Подсолнуха бессильно упала на грудь, он закрыл глаза.
Киндерман вскочил со стула. Встревоженный, он бросился к Подсолнуху и склонился над ним. Но Подсолнух не издал больше ни звука. Лейтенант нажал кнопку вызова и торопливо вышел в коридор.
— Опять начинается,— на ходу бросил он Аткинсу.
Не теряя времени, Киндерман ринулся к дежурному телефону и позвонил домой. Трубку подняла жена.
— Дорогая, никуда не выходи из дома,— предупредил Киндерман.— И никого не впускай! Закрой двери, окна и никому не открывай, пока я не приеду!
Мэри пыталась было что-то возразить, но он перебил ее, повторил указания и, не дожидаясь ответа, повесил трубку. Потом вернулся к Аткинсу.
— Немедленно пошли людей к моему дому,— приказал Киндерман.
В этот момент из палаты вышла медсестра Спенсер и объявила:
— Он умер.
Киндерман уставился на нее непонимающим взглядом.
— Что?
— Он умер,— повторила медсестра. — У него только что остановилось сердце.
Киндерман заглянул в палату. Подсолнух навзничь лежал на кровати.
— Аткинс, подожди здесь,— пробормотал следователь.— Никуда пока не звони. Подожди немного.
Киндерман медленно вошел в палату. Он слышал, как вслед за ним поспешила и медсестра Спенсер. Девушка остановилась, а лейтенант подошел к самой кровати и посмотрел на Подсолнуха. Смирительную рубашку и ремни с ног уже сняли. Подсолнух был мертв, и смерть смягчила суровые черты его лица; теперь он казался спокойным и безмятежным, будто обрел наконец долгожданный покой. Киндерман вдруг вспомнил, что однажды уже наблюдал подобное выражение лица. Он попытался сообразить, когда же именно, а потом заговорил, не поворачивая головы:
— Он раньше просил о встрече со мной?
— Да,— кивнула медсестра Спенсер.
— И больше ничего?
— Я не совсем понимаю...— отозвалась медсестра и подошла к следователю.
Киндерман повернулся к ней.
— Он больше ничего не говорил?
Девушка сложила руки и неуверенно произнесла:
— Ну, не совсем...
— Что значит «не совсем»? Выражайтесь яснее.
В полумраке глаза ее казались совсем черными.
— Я слышала какой-то странный голос. В общем... такое иногда с ним случалось. Он начинал заикаться.
— Это были членораздельные звуки? Слова?
— Точно не знаю.— Медсестра пожала плечами.— Я не уверена. Это произошло как раз перед тем, как он начал требовать вас. Я подумала, что он еще не пришел в себя, и подошла, чтобы пощупать пульс. И вот тогда я услышала заикающийся голос Он произнес что-то похожее на.. Я точно не могу поручиться... Что-то вроде слова «отец».
— «Отец»?
Девушка снова пожала плечами.
— По крайней мере, мне так показалось.
— И он в это время находился без сознания?
— Да. А потом он вроде бы пришел в себя и... Ну да, конечно, теперь я вспомнила. Он прокричал: «Ему конец».
Заморгав, Киндерман близоруко прищурился.
— «Ему конец»?
— Да, а потом начал выкрикивать ваше имя.
Несколько секунд Киндерман молча смотрел на девушку, а затем повернулся к телу.
— «Ему конец»,— пробормотал он.
— И вот что удивительно,— спохватилась медсестра Спенсер.— В последние минуты мне показалось, что он обрел покой. Он неожиданно открыл глаза, и на меня взглянул как будто другой человек — такой счастливый... как ребенок.— В голосе девушки послышалась печаль.— И мне стало его по-настоящему жалко. Да, он страшный человек, не важно, болен он или нет, но в эти минуты в нем появилось нечто такое... Мне правда стало его жалко.
— Он часть ангела,— тихо произнес Киндерман, не в силах отвести от Подсолнуха взгляд.
— Простите, я не разобрала.
Киндерман слушал, как продолжают мерно падать капли, ударяясь о раковину.
— Вы можете идти, мисс Спенсер,— произнес следователь.— Спасибо.
Девушка вышла, и, когда ее шаги в коридоре стихли, лейтенант с нежностью дотронулся до лица Подсолнуха, ненадолго задержал руку на его щеке, а потом резко повернулся и покинул палату.
Что-то изменилось вокруг. Но что?
— Что тебя так беспокоит, Аткинс? — спросил он.— Выкладывай.
Сержант не знал куда глаза девать.
— Как вам сказать...— неуверенно начал он и пожал плечами.— У меня есть для вас сообщение, лейтенант. Отец Близнеца... Короче, мы нашли его.
— Нашли?
Аткинс кивнул.
— И где же он? — осведомился Киндерман.
В этот момент,— или это только показалось Киндерману? — глаза Аткинса словно зажили своей собственной жизнью, растекаясь ярко-зелеными пятнами вокруг темных зрачков.
— Он мертв,— констатировал сержант.— Скончался от удара.
— Когда?
— Сегодня утром.
Киндерман молчал.
— Что за чертовщина творится здесь, лейтенант? — воскликнул Аткинс.
Только теперь Киндерман осознал, что же вокруг изменилось. Он посмотрел на потолок. Все лампочки ярко горели.
— Думаю, что кошмар закончился,— тихо пробормотав, кивнул лейтенант.— Да, я так думаю.— Он взглянул на Аткинса и уже более решительно добавил: — Все кончено.— Киндерман еще немного помолчал.— Я поверил ему.
А в следующее мгновение ужас и горечь потери, облегчение и новая боль опять заполнили его душу. Киндерман сморщился от этой боли. Прислонившись к стене, беспомощный и одинокий, он заплакал.
Аткинс никак не ожидал подобного. Он растерялся, не зная, что делать, а потом шагнул вперед и обнял следователя.
— Все в порядке, сэр,— снова и снова повторял он.
Но лейтенант никак не мог успокоиться. Аткинс уже отчаялся, когда рыдания наконец стихли. Сержант продолжал удерживать следователя в своих объятиях.
— Я просто устал,— прошептал Киндерман.— Прости меня. Все нормально. Абсолютно нормально. Я просто устал.
Аткинс проводил его домой.
ВОСКРЕСЕНЬЕ, 20 МАРТА
Глава шестнадцатая
«Какой же из этих миров настоящий? — размышлял Киндерман.— Тот, что находится за пределами человеческого понимания, или же наш, в котором мы живем? Эти миры пересекаются порой. Безмолвные солнца обоих миров иногда сталкиваются».
— Для вас это, наверное, явилось настоящим ударом,— пробормотал Райли.
Священник и следователь одиноко застыли у гроба на кладбище. В этом гробу покоилось тело того, кто мог быть Каррасом. Молитвы были прочитаны, и мужчины стояли теперь молча, погруженные в свои думы и печали.
Поднималось солнце, кругом царила тишина.
Киндерман посмотрел на Райли. Священник находился совсем близко.
— Почему?
— Вы потеряли его дважды.
Киндерман помолчал и перевел взгляд на гроб.
— Это был не он,— тихо возразил лейтенант, покачав головой.— Это был совсем не он.
Райли покосился на Киндермана и предложил:
— Давайте выпьем!
— Да, пожалуй, не помешает.