[156]. Казаки весьма его любили и оказали ему важные услуги в войне с Россиею.
— Я бы думал, что украинцы и запорожцы, как русские и одного с ними исповедания, не станут драться противу России, — сказал странник.
— Напротив, украинцы и казаки весьма привязаны к польскому правлению и не любят так называемых москалей. До веры какая нужда! Ведь и в Литве большая часть шляхты и весь простой народ греко-российского исповедания. Вот ныне так начинается возрождаться ненависть к Польше, и то за одну эту унию. Уничтожь унию сего дня — и завтра вся казачина предастся телом и душою Польше.
— Этого я не думал, а полагал всегда, что казаки и Украина преданы России, — сказал незнакомец.
— До сих пор нет. Мы состоим в беспрерывных сношениях с Доном. Донские казаки весьма жалуются на притеснения московских воевод и толпами переходят на Запорожье. Здесь же привыкли к такой воле, что одно воспоминание о царе Иване Васильевиче подирает морозом по коже. Теперь, даже при неудовольствиях за введение унии, Наливайко и Косинский, которые бунтовали противу Польши, хотели поддаться хану Крымскому или султану Турецкому, но не России.
— Ну, а если б в России наступила перемена во внутреннем устройстве? Если б мудрый государь обещал казакам и Украине сохранить их права — перешли ли бы казаки к своим единоверцам?
— Хотя ты и русский, наш единоверец, и принес мне письма от друга моего архимандрита из Киева, но об этом говорить не мое дело, — сказал священник. — Я украинец и подданный Польского короля.
Незнакомец замолчал.
— Пойдем домой! — сказал священник. — Запорожцы, присланные из Сечи, уж, верно, ждут меня на хуторе. Мне надобно написать письмо к атаману, да и тебе пора изготовиться в путь.
На другое утро, едва солнце осветило пороги, незнакомый странник уже был на берегу Днепра с двумя запорожцами. Они спустили на воду небольшую лодку, которая стояла в камыше, сели в нее и пустились по течению. Незнакомец сидел на руле, запорожцы гребли веслами.
— Послушай, паныч! — сказал один из запорожцев незнакомцу. — Ты взялся править лодкою чрез пороги; смотри ж, чтоб не сломить шеи себе и нам. Мы мало верим белоруким панам: они за многое берутся, да немногое умеют делать.
— Сиди на своем месте и молчи! — возразил незнакомец. — Мои белые руки крепче твоих черных. Как приедем в Сечь, тогда скажешь другое.
— Быть может, рука твоя и крепка, пан, — сказал другой запорожец, — да только искусна ли она? С водой не ломаться и не бороться: и щука на воде сильней человека. Дело мастера боится! Гляди, пане, на пороги и направляй лодку между камней, туда, где более отвесу. Вот видишь, направо и налево вода течет быстро; там внизу камни. Держи серединой, а как спустимся вниз, то повертывай тотчас направо, чтоб течением не перевернуло лодки.
— За совет спасибо, — отвечал незнакомец и, видя между тем, что лодка приближается к порогам, закричал: — Держись! — Запорожцы сложили весла и прилегли в лодке; незнакомец сел на самом дне и, ухватясь обеими руками за руль, направил бег по сильной струе. Лодка понеслась быстро, как вихрь, пролетела между двумя камнями, выдававшимися из воды и, как щепа, брошенная в водопад, низверглась в кипящую пучину и поднялась на поверхность клубящейся пены; в это самое время незнакомец повернул рулем, и лодка, как будто от подземного удара, выпрыгнула на гладкое пространство и поплыла ровно с млечною струею. Запорожцы подняли головы, перекрестились, и один из них сказал:
— Молодец! Ну, теперь скажу, что ты удалой паныч и годен быть казаком.
— Не судите вперед ни о погоде, ни о человеке, — сказал незнакомец. — Ветер переменяет погоду, а обстоятельства человека.
— Справедливо, пане, — отвечал один из запорожцев, — а за твою правду выпьем горелки. — Он вынул фляжку, выпил и попотчевал незнакомца и своего товарища.
Таким образом незнакомец пробрался в лодке чрез тринадцать порогов: Кудак, Сурской, Лохань, Звонец, Стрелецкий, Княгинин, Ненасытец, Воронову запору, Верхний Вольный, Будилов, Тавальчан, Лесной и Нижний Вольный[157]. Странники свершили сей трудный путь в один день, отдохнув на берегу и пообедав свежею рыбою.
Только седьмой порог, Ненасытец, затруднил их несколько в плавании. Между Будиловым и Тавальчаном, в самом узком месте Днепра, запорожцы указали незнакомцу низкие берега, которые привлекают татар в сие место для переправы во время их набегов на Польшу. На выстрел из лука от последнего порога запорожцы принудили незнакомца остановиться у берега небольшого островка Кашеварицы и сварить кашу по обычаю казацкому, в знак преодоления всех опасностей. Запорожцы приветствовали незнакомца в своей стране пожатием его руки в своих руках, наполненных землею.
— Здоров будь, казак! — сказал незнакомцу запорожец. — Смелым Бог владеет, а кто не знает над собою никого, кроме Бога, тот наш!
Здесь остались они ночевать. С восхождением солнца они поплыли к острову Хорице, заросшему дубовым лесом и иногда обитаемому казаками, которые сторожат здесь татар. В эту пору там не было никого.
— Теперь мы отплыли от Киева 64 мили, — сказал один запорожец. — Вот уже мы почти в Новой Сечи!
Казаки от нетерпения поставили парус и стали грести из всей силы, чтоб скорее добраться до желанного берега. Далеко расстилался дым по окрестностям, и когда запах его дошел до странников, запорожцы перекрестились.
Наконец показались батареи из зарослей и небольшой купол низкой деревянной церкви, лодка вошла в устье речки с правой стороны Днепра и пристала к берегу. Сторожевые казаки поспешили к лодке и, узнав своих товарищей, поздоровались с ними. Приехавшие запорожцы повели незнакомца к атаману.
Незнакомец с любопытством озирался кругом. Речка Бузулук впадением в Днепр образует два острова. Обширное пространство выше меньшего острова обнесено было вокруг шанцами, батареями и палисадами[158], которые прикрывались деревьями и кустарниками. Внутри укреплений построены были мазанки, небольшие домики из тростника, обмазанные внутри и снаружи глиною, с камышовыми крышами; от двадцати до пятидесяти таких хижин вокруг большого дома вмещали в себе особую дружину и назывались куренем, под начальством куренного атамана[159]. Эти курени, числом до тридцати, расположены были отдельно, но без всякого порядка. Посреди Сечи возвышалась небольшая церковь Покрова Пресвятой Богородицы, построенная крестом, сажени в две в вышину, с шестью главами. Напротиву четырех сторон церкви стояли открытые колокольни, то есть четыре перекладины на четырех деревянных столбах. Колоколов было множество и разной величины. Вокруг церкви была площадь, а напротив большой длинный дом в виде сарая. Это было жилище кошевого атамана и хранилище войсковых сокровищ. Перед куренями находились открытые кухни: несколько камней, между которыми пылал огонь. Незнакомец, проходя между рядами куреней, удивлялся, что никто не обращал на него внимания. Ему также казалось странным, что он в сем постоянном стане воинском не видел ни одного коня.
Запорожцы, сопровождавшие незнакомца, пришед к дверям атаманского жилища, брякнули железным кольцом в двери, и маленький татарин отворил их. Сени были весьма невелики; казаки, не говоря ни слова, вошли прямо в другое отделение, где находился атаман. Он лежал на полу, на циновке из тростника, покрытой старым парусом. На нем были красные шаровары из турецкого сукна, грязные и в пятнах, рубаха, напитанная дегтем, и на плечах короткая бурка. Бритая голова прикрыта была небольшою турецкою красною фескою, из-под которой висел длинный хохол волос, завернутый трижды за ухо. Борода была гладко выбрита, и длинные усы доходили до груди. Атаман был лет сорока, черноволосый и смуглый. Орлиный нос и большие яркие глаза придавали суровый вид бледному его лицу. Белые, как снег, зубы блестели между небольшими губами. Стены его жилища обвешаны были богатым оружием, которое сияло золотом, серебром и драгоценными каменьями. Посреди комнаты стоял большой стол без скатерти, на нем находились хлеб, соль и фляга с водкой. Возле стен стояли деревянные скамьи на крестовых ножках. Блеск от иконы Богоматери, перед которой теплилась лампада, далеко разливал свет. Оклад осыпан был яхонтами и алмазами.
— Здорово, хлопцы! — сказал кошевой, не трогаясь с места, — что вам сказал батько наш, поп Михайло?
— Он прислал тебе писанье, — отвечал один из запорожцев, подавая ему бумагу, которую он положил возле себя и, обратясь к маленькому татарину, сказал:
— Гей, чертенок! позови ко мне пана войского писаря! — потом спросил казаков: — Это что за лях? где вы его взяли?
Незнакомец поклонился, а один из его провожатых сказал:
— Его прислал поп Михайло. Этот шляхтич нашей веры и сам переправился чрез пороги.
— Нашей веры! — примолвил кошевой. — Если пожаловал в гости, так милости просим, а когда идешь далее, так счастливый путь. Хлеб-соль на столе: откушай на здоровье.
— Я пришел прямо от отца твоего, Семена Евангелика, — сказал незнакомец, — он и мать твоя кланяются тебе и, как увидишь в письме отца Михаилы, поручают меня твоей милости. Я хочу служить в славном его королевской милости войске запорожском.
— За поклон от отца и матери спасибо, — отвечал кошевой, — а если голова твоя не дорога тебе, так изволь, будешь казаком. Ну, скажи же, здоровы ли мои старики?
— Здоровы и веселы, — отвечал незнакомец и потом, вынув из-за пазухи полотенце, отдал атаману, примолвив: — Вот тебе материнское благословение, кольцо с гроба святой великомученицы Варвары, а от отца крест, вымененный в Печерской Лавре.
Атаман взял подарки, перекрестился, поцеловал их и положил в изголовье своей постели, сказав:
— Спасибо, добрый человек! а как тебя зовут?
— Дмитрий Иванов, — отвечал пришелец.
— Хорошо, Дмитрий, ступай же к куренному атаману Грицке Коноводу и скажи ему, чтоб принял тебя в свою дружину. Там уже есть один ваш брат панычек, хоть лях, а удалой молодец. Хлопцы, проводите Дмитрия к куренному Грицке!