ись возобновить борьбу за великокняжеский престол, Василий Юрьевич в начале 1435 г. потерпел поражение в битве на реке Которосле, что не помешало ему через некоторое время захватить Вологду. Вскоре после этого он едва не погиб в Устюге в результате заговора местных жителей, а летом того же года заключил мирный договор с Василием II, по которому отказался от претензий на великое княжение в обмен на Дмитров. Однако мир оказался недолговременным и вскоре был разорван. В этих условиях Василий II предпочел подстраховаться и арестовал Дмитрия Шемяку, который был сослан в Коломну. 14 мая 1436 г. на реке Черехе московские войска нанесли поражение войскам Василия Юрьевича, который был взят в плен и через неделю ослеплен (после чего за ним закрепилось прозвище Василия Косого). Его уделы, Дмитров и Звенигород, по договору с отпущенным на свободу Дмитрием Шемякой, перешли к Василию II. Тем не менее война за «наследство Василия Косого», равно как и война за «наследство Дмитрия Красного», скончавшегося в 1440 г., между Василием II и Дмитрием Шемякой все же разразилась в 1441–1442 гг., окончившись победой московского князя.
Взять реванш Дмитрий Шемяка сумел лишь в 1445 г., когда не оказал Василию II военной помощи против татар, в результате чего тот попал в плен к своему бывшему покровителю Улу Мухаммеду, который к тому времени был уже не ханом Золотой Орды, а казанским «царем». По свидетельству Московского свода 1479 г., после переговоров с царским послом Бегичем Шемяка отправил к казанскому «царю» дьяка Федора Дубенского, «чтобы князю великому не выйти на великое княжение», но пока дьяк добирался до Улу Мухаммеда, Василий II был освобожден за обещание большого выкупа (в летописях называются суммы от 25 до 200 тысяч рублей). Это не остановило Шемяку, решившего дискредитировать своего соперника за сотрудничество с Улу Мухаммедом. «Князю же Дмитрию Шемяке вложил дьявол в мысль хотеть великого княженья и начал посылать к князю Ивану Можайскому с тем, что, говоря, царь на том отпустил великого князя, а он царю крест целовал, что царю сидеть в Москве и во всех градах Русских и в наших отчинах, а сам он хочет сесть в Твери. И так по дьяволову наученью пересылались и задумали со всеми злыми советниками, что тогда были у них Константиновичи и прочие бояре их, не хотевшие добра своим государям и всему христианству, и посылают с предреченными речами к князю Борису Тверскому; он же, слышав то, убоялся, и был единомыслен с ними. Многие москвичи в думе с ними были, бояре же и гости (купцы. – Д.Б.), были же и от чернецов в той думе с ними. И так начали князья со своими советниками скрытно вооружаться и искать подходящего времени, чтобы изгнать великого князя»[434]. Заговорщикам не пришлось долго ждать. 12 февраля 1446 г. они захватили Москву во время поездки Василия II на богомолье в Троице-Сергиев монастырь. Несмотря на то что великого князя предупредил один из перебежчиков, Василий II отказался поверить, что Дмитрий Шемяка и Иван Можайский нарушат договор, заключенный с ним под присягой, был арестован можайским князем, доставлен в столицу, а через два дня ослеплен и выслан в Углич. Наряду с сотрудничеством с татарами Василию II инкриминировалось то, что он «ослепил брата Дмитрия Юрьевича, князя Василия»[435]. Таким образом, династический конфликт 1446 г. можно рассматривать как проявление кровной мести за события десятилетней давности.
Несмотря на попытки найти оправдание перевороту, положение Дмитрия Шемяки в Москве оказалось не менее шатким, чем у его отца в 1433 г. Против нового великого князя начала складываться оппозиция, так что уже через восемь месяцев Шемяка был вынужден вернуть Василия II из ссылки, дав ему в удел Вологду, где стали собираться сторонники свергнутого правителя, которому удалось перетянуть на свою сторону сначала Бориса Тверского, а позже и удельных князей. В конце 1446 г. воеводам Василия II удалось захватить Москву, в то время как сам он вел военные действия в Угличе. В следующем году Шемяка и его союзник Иван Андреевич были вынуждены заключить с Василием II мир. Возобновление военных действий в 1449 г. привело к утрате Шемякой Галича и последующему бегству в Новгород, где он скончался летом 1453 г. В Новгородской IV летописи по списку П.П. Дубровского и Сокращенном летописном своде 1493 г. сохранилось упоминание о том, что Дмитрий Шемяка «умер от отравы»[436]. Подробности приводятся в Львовской летописи XVI в. «В тот же год послал великий князь Степана Бородатого в Новгород со смертным зельем уморить князя Дмитрия. Он же приехал в Новгород к боярину князя Дмитрия Ивану Нотову (Котову), поведав ему речь великого князя; он же обещал, как говорит Давид: “яды хлеб мой, взвеличивая на меня лесть”, призвав повара на этот совет. Когда же князь Дмитрий, по обычаю, захотел поесть в полдень, то повелел приготовить себе одного куря. Они же, окаянные, приготовили его со смертным зельем и принесли его пред князем; и ел он, не ведая мыслей их, не случилось же никому отдать его. Тут же разболелся и, пролежав 12 дней, преставился и был погребен в церкви Святого мученика Георгия в Новгороде»[437]. Осуждая непосредственных исполнителей отравления, летописец, однако, не дает никаких оценок его инициатору Василию II.
Но и это было не последнее братоубийство в роду Рюриковичей. Осенью 1569 г. правнук Василия II Иван IV (1533–1584) приказал отравить своего двоюродного брата Владимира Андреевича. В отличие от двоюродных братьев Василия II, Владимир Андреевич, являвшийся сначала старицким, а затем дмитровским и звенигородским удельным князем, был не столько реальным, сколько потенциальным конкурентом Ивана IV, что стало очевидным во время болезни царя в 1553 г., когда во время присяги на верность малолетнему сыну царя некоторые придворные вступили в переговоры с Владимиром Андреевичем «и хотели его на государство»[438]. Этот инцидент не имел последствий для князя, однако в октябре 1569 г. царь все же приказал отравить его, о чем сообщается как в русских, так и в иностранных источниках. Если иностранные авторы Альберт Шлихтинг, Генрих Штаден, Иоганн Таубе и Элерт Крузе сообщают об этом факте, чтобы показать «тиранство» московского государя[439], то, например, в Пискаревском летописце упоминание о нем не сопровождается какими-либо оценками. «В год 7077 [1569] положил князь великий гнев свой на брата своего князя Владимира Андреевича и мать его. И послал его на службу в Нижний [Новгород], а сам поехал в Вологду. И побыв там, поехал с Вологды к Москве. А к князю Владимиру послал и велел ему быть на яме на Богону и с княгиней и с детьми. И пошел из Москвы на [Александрову] Слободу и из Слободы вооружились все как бы на ратный [путь]. И заехал князь великий на ям на Богону и тут его опоил зельем и с княгиней и старшей дочерью, а сына, князя Василия, и младшую дочь пощадил»[440].
Более пространно эти события описываются во «Временнике Ивана Тимофеева», составленном в начале XVII в., где говорится, что Владимир Андреевич был оклеветан перед царем «совершенно ложным доносом», что он желает царства своего брата, а царь «распаленный на него гневом, поверил клеветникам, утвердившись на мысли, что это действительно так» и «как лев, встретив его где то на пути, умертвил своего брата вместе с женою и сыном, – все они принуждены были выпить горькую чашу смерти по повелению его руки. А он, сделав (это), как бы некий приятный уловив лов, вместе с убийцами радостно крикнул голосом, разнесшимся в воздухе; а всех рабов его дома, кроме доносчиков, предал различным мукам, всячески бесстыдно надругавшись над женским полом. Так как это благочестивым (царям) творить было несвойственно, то и здесь говорить нельзя о том, что не подобает; поэтому и я не смею дерзкими словами раскрыть весь стыд его венца и рассказал кратко прикрытыми словами. А так как он не только самого своего брата, но его наследника (сына) предал той же смерти, как бы выкопал из земли корень и его отросток и выбросил (его вон), оставив его без наследника, то кровь их, как кровь Каина на Авеля, до вечности будет вопить (на него)»[441].
В отличие от Пискаревского летописца, в этой интерпретации событий 1569 г. появляется осуждение братоубийства, но вместо отсылки к борисоглебскому сюжету Иван Тимофеев отсылает читателя к библейскому сюжету о Каине и Авеле. Осуждая Ивана IV за поведение, несвойственное благочестивым правителям, автор уклоняется от дальнейшего раскрытия темы, именуя ее «постыдной». Следует иметь в виду, что на интерпретацию Тимофеева во многом повлиял социально-политический кризис, разразившийся в начале XVII в. в связи с появлением самозванцев, выдававших себя за младшего сына Ивана IV царевича Дмитрия, погибшего во время эпилептического припадка в Угличе в 1591 г. Предпосылки этого кризиса, известного под названием «Смутного времени», по Тимофееву, сложились в «тираническое и безжалостное правление» Ивана Грозного, отказавшегося от «праведного пути истинно христианского монарха»[442]. Таким образом, несмотря на негативное отношение летописцев к убийству одних русских князей другими, в XIV–XV вв. этот факт воспринимался иначе, чем в XI–XIII вв., показателем чего является «протокольная» фиксация этих инцидентов вне ветхозаветного или борисоглебского контекста. Критика этого явления, осуществленная Иваном Тимофеевым под влиянием событий Смутного времени, вновь актуализировала осуждение братоубийства при помощи ветхозаветного «сценария», подобно тому, как династические войны последней четверти XI в. способствовали актуализации подвига Бориса и Глеба.