царскую простагму Птолемею, а письмо Деметрия Эпимениду. О следующем шаге лучше рассказать словами самого Аполлония: «Доставив их для прочтения диойкету, я получил назад простагму от Птолемея-гипомнематографа и письмо от Эпименида. Я доставил их автотелу Исидору, и от него принес их Филоксену, а от него Артемону, а от него Лику, и он составил черновик, и я отнес его Серапиону в контору эпистолографа, а от него Эвбию, а от него Дориону, и он составил черновик, а потом опять Серапиону, и их передали на прочтение диойкету, и я получил назад письмо от Эпименида и отнес назад Серапиону, и он написал Никанору, и Никанор написал два письма — одно Дориону-эпимелету, а другое Посидонию — стратегу Мемфисского нома». Мы можем только предполагать, какое положение все эти люди занимали в громадной бюрократической махине рядом с диойкетом, но на основании этого рассказа хотя бы можно представить себе гигантские объемы писанины, циркулирующих документов, бегающих взад-вперед просителей, которые никогда не прекращались в эллинистическом Египте. Мы даже не знаем, чем закончилась история Аполлония. Вилькен высказал догадку, что Никанор был каллиграфом, в обязанности которого входило набело переписывать письма к Дориону и Посидонию, и кое-что указывает на то, что чистовые копии нужно было снова относить к Серапиону на проверку, прежде чем отдать их Аполлонию для доставки по адресу. О том, какие еще действия требовалось произвести Аполлонию, прежде чем он смог бы наконец занять свое место в войсках эпигонов, мы не знаем.
Номы и их чиновники
В предыдущих томах этой серии говорилось о том, что разные районы дельты и долины Нила, каждый со своей столицей и особым божеством, бывшие когда-то, в далеком прошлом, прежде чем из них сформировалось царство фараонов, независимыми поселениями, при фараонах сохранили свое самостоятельное существование. На этом разделении царства на несколько четко различаемых регионов была основана древнеегипетская административная система. Еще во времена Геродота греки знали об этих административных единицах Египта. Они переводили обозначавшее их египетское слово («хесепу») греческим словом «ном», которое также подразумевало распределение и которым мы в слегка видоизмененной форме пользуемся в настоящее время. Когда страну заняли Птолемеи, они также основали свое управление на системе номов, которая уже фактически существовала.
Названия и количество номов, приведенные в египетских надписях и в трудах греческих и латинских авторов, разнятся. Очевидно, в разное время они были организованы по-разному; сначала город мог подчиняться столице нома, а потом сам мог стать столицей своего собственного нома. По Страбону, в древности в Дельте было десять номов, в Фиваиде десять и в центральной части шестнадцать — всего тридцать шесть[266], и он не уточняет, как они были организованы в его время. Но он между прочим упоминает названия семнадцати номов в Дельте и прилегающих к ним, и, сличая их с двумя имеющимися в нашем распоряжении списками, первый из которых содержится в Податном уставе Птолемея II, а второй содержится в сочинении Плиния (V, § 49), мы получаем для Дельты следующие 12 столиц номов во всех источниках; старые египетские названия дает Масперо в «Атласе исторической географии» Шрадера:
Помимо этих двенадцати, Страбон упоминает в дельте или прилегающих районах: 1) Менелаитский ном, названный по городу Менелаю, получившему свое наименование в честь брата Птолемея I, в северо-западной оконечности Дельты у Канопа; 2) Гинекопольский ном, столица Гинекополь («Город женщин»), видимо где-то на юго-западе от современного Даманхура между Навкратисом и Саисом; 3) Момемфитский ном, столица Момемфис, прилегающий к предпоследнему ному; 4) Нитриотский ном, куда входила Натронская долина (современный Вади-Натрун), также упомянутый в Податном уставе, столбец 61; 5) Фагрориопольский ном, столица Фагрориополь («Город лещей»), на востоке от дельты, рядом с ветхозаветным Пифомом и Горькими озерами. В двух списках из Податного устава упоминаются два нома, которых нет у Страбона, но есть у Плиния, они примыкают к дельте с внешней стороны — Ливийский ном на западе (на древнеегипетском Аментит, «Запад») и Арабский ном на востоке (на древнеегипетском Суп-ти, «Коронованный ястреб»), а также Сетроитский ном, который тоже есть в списке Плиния, и на карте Фонда египетских исследований он предположительно помещен на побережье между Танисом и Пелусием.
Во всех источниках упоминаются следующие шесть столиц номов долины Нила, расположенные между дельтой и Фиваидой (включая Фаюм):
До Кинополя Страбон не указывает, являются ли упомянутые им города столицами номов или нет, но если отнести к их числу те, которые соответствуют столицам, упомянутым в древнеегипетских документах и у Плиния (первый упомянут как столица нома в обоих списках Податного устава), и включить названный Агафархидом Тинисский ном, то мы получим:
Коптос находился менее чем в 25 милях от Фив, и есть основания полагать, что уже при ранних Птолемеях долиной Нила отсюда до границы управлял как единой провинцией губернатор, проживающий в Фивах, и что древняя система номов в целях управления не была принята. В двух списках номов из Податного устава просто указывается, что «Фиваида» включает в себя Верхний Египет; в качестве самого южного нома там назван Гермополь Магна. Однако в Элефантинском папирусе сказано об Аполлонопольском номе южнее Фив (столицей которого был Эдфу)[267].
Мы видели, что в соответствии с административной системой, перенятой Александром, во главе нескольких номов стояли туземные номархи. При Птолемеях пост правителя нома стал занимать военный — стратег, генерал; и при первых Птолемеях, по-видимому, правители номов неизменно были греками. Его титул свидетельствует о том, что правление Птолемеев в Египте было оккупацией страны иностранными военными силами. Стратег объединял в своих руках всю военную и гражданскую власть в номе, и в обычное мирное время управление гражданскими делами отнимало у него больше времени, чем выполнение военных обязанностей[268]. Чиновник со званием номарха время от времени упоминается в источниках, датированных временем правления Птолемеев, но он подчинен стратегу и, видимо, главным образом занимается общественными работами и царскими владениями; более того, номарх обычно был греком, а не египтянином. В Фаюме, с его, несомненно, исключительными условиями, было несколько номархов, и каждый из них надзирал над отдельной административной единицей нома, называвшейся номархией. Эти номархии получили постоянные названия по именам номархов, занимавших должность в начале эллинистической эпохи: «номархия Никона», «номархия Филиппа» и так далее. Из семи из этих первых номархов, которых мы знаем, пять носили греческие имена и двое египетские[269]. В двух старых египетских столицах — Мемфисе и Фивах — существовали (не раньше II века до н. э.) люди, занимавшие должности гипостратегов («заместителей военачальника»). Все они, судя по их именам, были греками.
Другими чиновниками нома, подчиненными стратегу, были эпистат (комендант) нома, в чьи функции входило отправление правосудия, эпистат филакиты («начальник полиции»), эпимелет («судебный пристав»), главный представитель финансовой администрации в номе[270], в подчинении которого находился казначейский чиновник, называвшийся экономом. Часто упоминается еще один чиновник — антиграфей («контролер»), а также царский грамматей («царский писец», греческий перевод древнеегипетского звания), «правая рука» (по Вилькену) стратега, чьей обязанностью было надзирать за работой механизма управления в целом, но особенно за статистической отчетностью и документацией и всеми финансовыми транзакциями[271].
Номы (согласно Страбону, «большинство номов») делились на несколько районов (топов, или топархий), а топы — на комы, «деревни», или «поселки». В каждой из этих единиц работали собственные чиновники; всеми топами руководил топарх, а комами — комарх. В Фаюме между номом и топархией находилась крупная территориальная единица — мерида, и время от времени мериды встречаются и в других номах. Административный штат топархии в миниатюре воспроизводил штат нома, которому она подчинялась, а штат комы — штат топархии. Как при стратеге служил царский грамматей, так и при топархе был топограмматей («окружной писец»), а при комархе — комограмматей («деревенский писец»). В топархиях и комах работали свой эконом, эпистат топархии и эпистат комы (деревенский начальник полиции).
Государственные ведомства
Как мы только что говорили, главной целью египетской администрации было сделать Египет государством, приносящим царю доход. Это было грандиозное деловое предприятие. Аллювиальная почва, плодородная, как никакая другая, год за годом должна была приносить на склады хозяина огромное количество производимого ею зерна, не считая всего того, что требовалось для прокорма семи или восьми миллионов ее жителей, чтобы затем оно употреблялось по усмотрению царя или посредством торговли превращалось в деньги для его казны; греки, азиаты и египтяне, работавшие на царских предприятиях, обращали все остальные ее плоды в товары, которые царь мог продать с прибылью своим подданным или чужеземцам: виноград в вино, кунжут и клещевину в масло, кудель в льняное полотно, тростник в папирус для письма; ее река, несущая на волнах товары из внутренних стран Африки, из Сабейского царства и Индии в Александрию, бесчисленные торговые корабли, свозившие в великую александрийскую гавань изделия со всех берегов Средиземноморья, должны были умножать богатство Птолемея таможенными и портовыми сборами. Сам греческий царь Египта был крупнейшим землевладельцем, предпринимателем, купцом. Мы рассмотрим главные особенности работы этого громадного предприятия, насколько они известны из папирусов; но, конечно, чтобы оно успешно продолжало действовать, царь из династии Птолемеев должен был обеспечить массам работавших на него подданных две вещи — внутреннюю и внешнюю безопасность. Он должен был подавлять преступность и регулировать распри в царстве посредством судебной и полицейской системы, также он должен был обеспечить защиту царства от внешних врагов посредством имевшихся у него войск и флота. И наконец, он должен был наладить отношения с представителями власти, с которой, независимо от того, думал ли сам греческий царь, что она основана на иллюзии или реальности, он вынужден был считаться как с силой, действительно управляющей мыслями и поступками египтян, — религии. Он нашел в стране сложившееся местное жречество, сильное в своих традиционных привилегиях и влиянии на людские умы. Итак, на данном этапе мы рассмотрим: 1) экономическую систему царства Птолемеев, 2) судебные и полицейские меры, 3) армию и флот, а также 4) положение туземного духовенства.
1. Экономическая система
a) Земля. Вся земля в Египте принадлежала царю[272]. На его управляющих лежала обязанность заботиться о том, чтобы каждый участок пашни производил максимум продукции и чтобы везде, где это возможно, отвоевывались новые земли с помощью создания ирригационных систем или осушения. Но возделыванием некоторых участков — basilikē gē, «царской земли» — руководили царские чиновники. Другие он «отпускал» или «уступал» земледельцам, и они обрабатывали ее по собственному усмотрению как царские арендаторы. Это gē en aphesei, «уступленная земля». Фактически работали на царской земле «царские земледельцы», basilikoi geōrgoi, в основном туземные крестьяне, однако их работа не оплачивалась. Земля делилась на небольшие участки, и чиновники предоставляли право возделывать каждый участок тому, кто предлагал наибольшую цену, человеку или группе людей, на долгий или короткий период, согласно обстоятельствам. В некоторых случаях аренда могла переходить по наследству (eis to patrikon), и земледелец становился почти что собственником своего надела; в таком случае арендатор должен был предоставить значительное обеспечение[273]. Государство само определяло, какую культуру следует сеять, и оно же поставляло семена; взамен земледелец обязывался во время жатвы доставить царским чиновникам на гумно определенное количество артаб (оно называлось экфорион) и сделать другие мелкие выплаты[274]; то, что оставалось (эпигенема) земледелец мог оставить себе в качестве прибыли от этой сделки.
Теоретически «царские земледельцы» были свободными людьми. Хотя рабы использовались в домашнем хозяйстве, рабский труд на земле (столь частый в некоторых странах той эпохи) был практически неизвестен в эллинистическом Египте. Однако свободные крестьяне в некоторых отношениях находились едва ли в лучшем положении, чем рабы. Во время сельскохозяйственных работ «царскому земледельцу» грозило наказание, если он оставит свой участок. В исключительных обстоятельствах, когда не находилось добровольцев на участок «царской земли», государство могло прибегнуть к принуждению. Государство не было связано с земледельцем никаким контрактом; если в какой-то момент оно пожелало бы отправить одного земледельца в отставку и заменить его другим, оно имело на это право. Принадлежащий земледельцу скот мог быть в любое время реквизирован государством. К методу принудительного труда на плотинах и каналах («барщина»), обычному для Египта при хедивах, пока он не был отменен при англичанах, часто прибегали в эллинистическом Египте. Жизнь страны поистине зависела от правильного распределения и управления нильской водой, и правительство Птолемеев не стеснялось призывать туземное население — в особенности царских земледельцев — на все необходимые работы, которые заставляли сельское хозяйство страны работать в полную силу: копать и чинить каналы, сажать деревья, из которых потом изготавливалась древесина, засеивать заброшенные земли и собирать с них урожай. Как правило, к подобным принудительным работам не принуждались ни греки, ни чиновники, хотя они должны были выплачивать эквивалент в виде налога (который назывался навбион)[275]. У нас нет точных сведений о площади «царской земли» в эллинистическом Египте по сравнению с площадью «отказной земли»; мы только знаем, что в одной файюмской деревне в 120 году до н. э. из 4700 арур 2427 были «царской землей»[276].
«Уступленная земля» делилась на несколько категорий: 1) «священная земля», то есть земля, отданная храмам; 2) земля клерухов, то есть земля, занятая военными поселенцами, в основном греками; 3) земля «в дар» (ἐν δωρεᾷ), то есть земля, отданная царской милостью какому-либо высокопоставленному придворному или чиновнику; 4) земля в частном владении (gē idioktētos). Нужно отметить, что ни одна из этих категорий не означает частную собственность на землю в строгом смысле слова; земля не находилась в полноправном владении у тех, кто ее занимал. Это были всего лишь наделы, «пожалованные отдельным людям в продолжительное, а иногда вечное пользование». Это право пользования и можно было продать, подарить, заложить, передать от отца сыну, поэтому на практике вечное пользование часто почти приравнивалось к собственности; возможно, что в разных районах условия отличались[277]. К полям, на которых выращивалось зерно, правительство, видимо, относилось более внимательно. Земли, пожалованные в виде идиоктета, в основном, по-видимому, засаживались садами, пальмовыми плантациями и виноградниками, и это может объяснить, почему слово «ктема» («владение») в эллинистическом Египте стало обозначать именно землю такого рода; данный термин никогда не применялся для обозначения зерновой земли. Что касается территорий, прилегающих к Александрии и Птолемаиде, то там могли применяться законы собственности, более похожие на обычные греческие.
Даже «дарованной землей» владелец не обладал в полной мере, хотя эти крупные поместья — мы видели, насколько обширными были владения Аполлония, — имели определенные привилегии, не распространяющиеся на обычную «землю в частном владении». Они не облагались налогом и включали зерновые земли. Работали на них крестьяне, которые по контракту приобретали право возделывать небольшие участки, как и «царские земледельцы» на «царской земле», и в каждую жатву доставляли оговоренное количество продукции владельцу «дара». Но они не входили в его личную юрисдикцию. В случае если один крестьянин хотел подать в суд на другого, он обращался к царю, а не к владельцу «дара»[278].
Египетская земля должна была производить не только растения и плоды, но и определенное количество животных — крупного рогатого скота, овец, свиней[279], гусей для употребления в пищу, овец для производства шерсти, быков и ослов для сельскохозяйственных работ и перевозок, лошадей для войны, животных для жертвоприношений. И здесь тоже все находилось в руках царя. Он не только был владельцем всех пастбищ (nomai) в Египте, но и занимал их. Никакой частный владелец скота не имел права пасти свои стада на этой земле, не выплачивая царю налог за ее использование (налог назывался энномион). У царя были собственные большие стада, а «гусеводы» и «свиноводы» разводили гусей и свиней для употребления в пищу двором аналогично царским земледельцам, выращивавшим хлеб. Даже если арендатор какого-либо участка зерновой земли после жатвы сажал на ней траву (как это обычно делается в современном Египте), он не имел права использовать сено для своего скота, если только не уплатит налог царю, и даже при этом он мог использовать не больше сена, чем требовалось для его скота: все остальное забирал царь.
О «священной земле» лучше всего говорить, когда мы будем рассматривать положение жрецов, а о земле клерухов в связи с армией. Помимо этих категорий земли и «дарованной земли», именно от «царской земли» царь получал львиную долю производившегося в Египте зерна. Но и в тех случаях, когда частные арендаторы ктем использовали их для производства определенных продуктов — вина, масла, льна, меда или воска, — царь взыскивал с них значительную часть прибылей.
Если человек превращал находящуюся у него в пользовании землю в виноградник и производил вино, он в первую очередь должен был выплатить царю определенное число драхм в качестве денежного налога, при этом аруры (phoros tōn ampelōnōn) отличались в зависимости от качества земли и последнего разлива Нила; а когда вино было готово, он должен был передать шестую часть откупщикам государственных налогов — так называемую апомойру (удерживаемую долю). Однако, поскольку этот налог выплачивался храмам, лучше будет поговорить о нем, когда мы дойдем до раздела о жрецах.
б) Налоги и монополии. Как уже говорилось, любой, кто производил на египетской земле плоды или корм для скота, должен был отдавать часть всей продукции царю. Но, по всей видимости, в Египте не было универсального земельного налога, подобного десятине, существовавшей в селевкидском царстве; благодаря бюрократической системе Египта появилась возможность определить разного рода сборы, обязательные к уплате с разных видов земли в соответствии с подробной правительственной оценкой, которая классифицировала участки согласно их качеству и связи с ежегодным разливом Нила. Налоги, помимо налогов на землю, составляли внушительную сумму в огромном имении царя Птолемея. Туземное население (только мужчины) должно было выплачивать подушный налог, от которого местные жрецы были освобождены. Видимо, существовал также общий налог на недвижимое имущество и на рабов[280].
Что касается ремесел, которыми занимались в Египте, то Птолемей получал с них доход двумя способами. Некоторые промыслы были монополизированы царем. По мнению Вилькена, в эллинистический период в Египте существовали следующие виды монополий: 1) на некоторые сорта масла; 2) на ткани (лен, шерсть, конопля); 3) на окрашивание; 4) на валяние; 5) на изделия из золота; 6) на пивоварение (пиво было обычным напитком местных жителей); 7) на производство бумаги из папируса, вероятно царская монополия; 8) на ростовщичество; 9) на соль; 10) на специи и благовония; 11) на натр; 12) на лес (рубка деревьев на арендуемой земле без разрешения правительства считалась незаконной); 13) на шахты и каменоломни. Помимо этих промыслов, безусловных монополий, были и другие, где царь имел большую долю наряду с частными предприятиями. Видимо, в эту категорию входит кожевенное дело. Наверняка к ней относилось пчеловодство: в Египте были и царские, и частные пасеки. Нужно помнить, что тогда пчеловодство было гораздо более важной отраслью, чем сейчас. В повседневной жизни мед занимал то место, какое сейчас занимает сахар, а воск требовался в самых разных областях — в медицине, производстве, искусстве. Охота и рыбная ловля относились к царским прерогативам. Можно было арендовать у царя право на рыбную ловлю, обязавшись уплачивать 25 процентов с прибыли[281].
Добыча камня, золота и изумрудов были важными царскими монополиями. Золото и изумруды добывались в Верхнем Египте в холмах восточнее Нила. В одном вади в этом районе все еще можно видеть остатки 1320 хижин, где жили люди, работавшие там при Птолемее III. Золото также найдено в холмах Нубии выше первых порогов. У нас есть отрывок из сочинения Агафархида, который в II веке до н. э. пугающе описал жизнь осужденных преступников и военнопленных, использовавшихся правительством для работы на золотых рудниках далекого юга[282].
Монополия, о которой мы знаем больше всего, — это монополия на производство масла. О ней мы узнаем из одного важного источника — большого Податного устава Птолемея II, изданного Б. П. Гренфеллом в 1896 году. В долине Нила и Дельте производилось не оливковое масло — оно изготавливалось из кунжута, кротона, шафрана, тыкв и льняного семени[283]. Правительство определяло, сколько арур в каждом номе полагалось отдать под культивацию этих растений в расчете на количество, требуемое для греческих городов и номов.
Все, кто выращивал растения, были обязаны продавать их царю по цене, установленной правительством. Царские чиновники пристально наблюдали и за севом, и за уборкой. Затем масло изготавливали на царских маслодавильнях, и занимались этим такие же «свободные люди», как и «царские земледельцы», но им не разрешалось оставлять работу в течение сезона. Вдобавок к оплате рабочие получали процент от прибыли, оговоренный в контракте на каждый год. Право заниматься производством и продавать готовый товар розничным торговцам правительство предоставляло тому, кто предлагал наибольшую цену в каждом номе; затем по цене, назначенной правительством, торговцы продавали его в розницу обычным людям и сверх реализованного от продажи выплачивали часть эконому нома, по-видимому оставляя себе некий процент в качестве вознаграждения. Вся эта система монополий стала бы бессмысленной, если бы иностранное масло имело возможность конкурировать на египетском рынке с производимым на царских предприятиях. Поэтому ввоз иностранного масла был запрещен или облагался большими пошлинами. Трудно сказать, в чем могла состоять компенсация труда подрядчика. Некоторые сведения привели Вилькена к мысли, что те, кто покупал масло у торговцев, уплачивали дополнительный налог на масло, и он высказывает сомнительное предположение, что подрядчики, заключавшие контракт на производство масла для правительства, также имели право собирать этот масляный налог с покупателей и таким образом в качестве откупщиков получить вознаграждение за свою работу в качестве производителей масла, которая приносила им небольшой доход или не приносила никакого.
Еще одна монополия, о которой нам известно больше всего после масляной, — это производство текстиля: в основном льна, но также изделий из шерсти и пеньки. Видимо, она была организована почти так же, как масляная монополия, но с некоторыми отличиями. Храмы имели право и дальше производить тонкую льняную ткань (виссон), согласно древней традиции, не на продажу, а для собственных нужд, в частности для облачения идолов, с обязательством ежегодно поставлять определенное количество льняной ткани (офония) царю. Кроме того, доля (возможно, весь) текстиля для продажи обычным людям производилась не на царских предприятиях, как масло, а на частных, и изделия продавались царю по фиксированным ценам.
Податной устав Птолемея II также проливает неясный свет на банковскую монополию. Помимо «царского банка», в столице каждого нома был местный банк и аффилированные банки во многих мелких городах и некоторых деревнях нома. В эллинистическом Египте никто, кроме лица, взявшего банк в аренду у царя, не имел права покупать, продавать или обменивать монеты. Нужно помнить, что греческое правление принесло в Египет одно важное экономическое нововведение — деньги в монетах, которые стали средством обмена и стандартом богатства в стране, чьи экономические условия до тех пор находились на гораздо более низком уровне, чем в греческом мире.
Из немонополизированных промыслов царь извлекал доход за счет налогообложения — и тоже, как видно, двумя способами. Если человек желал заняться каким-либо ремеслом — производством грубой ткани (кассиопий), крашением, кожевенным делом, переноской грузов, ювелирным делом, — он должен был в первую очередь приобрести лицензию у правительства. По всей видимости, иногда ремеслом одновременно занималось и правительство, и частные лица, купившие лицензию; есть свидетельства того, что в красильном деле именно так и было. Во-вторых, затем ремесленник должен был уплатить налог с выручки от своего ремесла.
Сделки с передачей имущества, продажей, дележом или дарением, осуществленным одним человеком другому, требовали уплаты налога, установленного в размере 10 процентов от цены или стоимости имущества (налог был временно уменьшен до 5 процентов примерно с 200 года до н. э. до какого-то момента в период правления Эвергета II). Греки называли его энкиклион (налог на «обращение»). Это был древний налог, введенный Псамметихом I в VII веке до н. э., сохранившийся в Египте на протяжении эллинистического и затем римского периодов.
Что касается таможни, то нужно было не только уплачивать пошлину в портах и пограничных городах на ввозимые и вывозимые товары, но также мы узнаем от Агафархида, что таможня была в Гермополе между Верхним и Нижним Египтом, а из одного папируса следует, что пошлинами обременялось даже внутреннее движение грузов между номами[284].
Чтобы царь мог извлекать доходы из египетской земли столь детально продуманным образом, чиновничьим конторам приходилось заполнять записями бесчисленные кипы папирусов — реестры населения, земель, недвижимости, храмового имущества — и постоянно обновлять сведения свежими данными и результатами новых проверок. Найденные в последнее время фрагменты этой громадной массы записей дают нам представление о том, каков был их объем и какой грандиозной бюрократической работы требовало греческое правление в Египте. Ни в одной другой стране, как уже говорилось, нет более благоприятных географических условий для бюрократии; а кроме того, Египет был страной, поставлявшей античному миру «бумагу».
Что касается сбора налогов, то нужно различать натуральные — налоги на зерновые земли уплачивались зерном — и денежные — практически все налоги, кроме налогов на зерновые земли. Для приема налогов обоих видов царь имел конторы по всей стране. Зерно принимали царские амбары (тесавры) в городах и деревнях, куда его свозили после молотьбы и откуда его посылали на кораблях в Александрию. Начальниками над этими амбарами стояли чиновники, называвшиеся сборщиками зерна (ситологами). Найдено множество глиняных черепков с записанными на них счетами, их ситологи отдавали налогоплательщикам, в срок доставившим хлеб в тесавр. Принадлежащие царю корабли и шаланды обеспечивали транспортировку зерна в Александрию по Нилу и каналам[285]. Приемом денежных выплат занимались царские банки (трапезы). Главный банк в Александрии — главная приемная контора в Египте — имел региональное отделение в столице каждого нома и отделения в селениях и деревнях. Над каждым банком стоял чиновник — «банкир» (трапезит). На этой банковской системе держалась вся финансовая администрация государства. Они служили не только для получения финансовых средств государством, но также и для выплаты им средств на любые местные цели, если банкир имел полномочия от компетентного органа власти на то, чтобы производить выплаты на царской службе. Из текстов, написанных на папирусах и остраконах, видно, что все подобные дела тщательно проверялись и контролировались.
Прочие налоги, кроме тех, что выплачивались зерном, не собирали и не вносили в царские банки состоящие на жалованье чиновники, как в современных государствах. Птолемеи прибегли к способу, который уже видели в работе в старых греческих полисах, — каждый год они выставляли на аукцион право собирать налоги и единовременно получали суммы от подрядчиков, которым приходилось надеяться на компенсацию в виде сальдо (эпигенемы), остающегося у них в конце года. Однако, хотя этот метод Птолемеи переняли у свободных греческих государств, в бюрократическом Египте он принял новый характер благодаря пристальному надзору и контролю царских чиновников над откупщиками при каждой сдаче налогов. Откуп распределялся по номам, и эконом каждого нома действовал как агент правительства. Он назначал контролера (антиграфея), который наблюдал за всеми делами откупщика; откупщик должен был ежемесячно вносить суммы в царский банк и ежемесячно разбирать свою отчетность с экономом. В той степени, в какой система работала нормально и в нее не вмешивалась коррупция, налогоплательщик был хорошо защищен от незаконных требований со стороны откупщика. Nomos telōnikos — законы, содержащие официальные нормы по каждому налогу, — вывешивались на всеобщее обозрение в конторе откупщика на десять дней после его назначения, причем и не только по-гречески, но и на египетском языке. Однако с точки зрения откупщика, его дело — если не рассматривать коррупцию — не могло быть очень привлекательным. Правительству было все труднее находить людей, которые желали бы заняться откупом. В III веке до н. э. оно было вынуждено предложить откупщику вознаграждение в 5 процентов (оно называлось опсонион) сверх эпигенемы, а в II веке оно повысилось до 10 процентов. Обычно откупщиками становились не отдельные люди, а образованные с этой целью партнерские компании (койноны).
в) Чрезвычайные сборы. В число чрезвычайных дополнительных доходов государства входила оплата штрафов за различного рода нарушения. Их взимали экономы номов через специального чиновника, который назывался практором. Одной из форм чрезвычайных расходов, которые могли тяжелым бременем лечь на плечи жителей, была обязанность принимать царя и сановников в любом месте, где им случалось останавливаться во время поездки по стране[286]. Когда диойкет Птолемея III Хрисипп приезжал в Фаюм, ему по принудительной цене поставляли целое судно с хлебом, множество гусей и другой птицы для его стола и свиты и сорок ослов для перевозки багажа[287]. В 112 году население было обязано принять за свой счет одного римского аристократа, приехавшего посетить египетские достопримечательности[288]. Даже жрецы Исиды увековечили на обелиске на острове Филэ свое горькое сетование о том, какое бремя возложено на них в виде приема чиновников и войск, миновавших Верхний Египет.
г) Торговля. Источником богатств династии Птолемеев были не только изделия, произведенные в Египте, но и огромный поток товаров, наводнявший страну и протекавший через нее. Главные экспортные товары Египта — зерно, «бумага», стекло и лен — производились в стране, но Египет также был главным каналом, через который в Средиземноморье попадали товары из Индии и Южной Аравии. Товаров, которые Египет ввозил из Средиземноморья (лес, медь, пурпур, мрамор, вино), было значительно меньше, чем экспортировавшихся из Египта в Средиземноморье[289]. Из продуктов юга, вывозившихся из Александрии в средиземноморские страны, главными были пряности и ароматические вещества (мирра, ладан, нард, корица и т. п.), и в основном они экспортировались не в виде сырья, но уже после обработки в виде мазей и духов[290]. Взамен Египет посылал свои ткани, масло, металлические изделия (доспехи и оружие), стекло и средиземноморское вино народам Индии и Южной Аравии, Абиссинии и Судана, и мы видим, что Египет в производстве товаров на самом деле ориентировался на вкусы «варваров». Можно предположить, что торговля с Индией и Аравией была одной из причин, внушавших Птолемеям такое сильное желание овладеть Палестиной; ведь сухопутный торговый путь между Сирией и Персидским заливом мог стать соперником морскому пути по Красному морю и Нилу, если он окажется в чужих руках, и действительно, мы видим, что после того, как Птолемеи навсегда распрощались с Палестиной, этот альтернативный путь приобрел важное значение, попав в руки набатеев Петры.
Товары, привозимые по Красному морю, могли достичь Александрии двумя способами[291]. Их доставляли на кораблях вплоть до края Красного моря у Героонполя, а затем также на кораблях перевозили по каналу, вырытому при Птолемее II, который соединял Красное море с Нилом[292]; либо их выгружали в одном из более южных портов — в Беренике, Миос-Гормосе или Филотере — и на верблюдах доставляли через пустынные холмы в Коптос, где погружали на речные суда и по Нилу привозили в Александрию. Из этих двух путей, по-видимому, второй стал традиционным, так как есть сведения, что канал между Нилом и Красным морем перестал использоваться еще до упадка династии. Караванный путь между Береникой и Коптосом также был проложен или восстановлен вторым Птолемеем, как и стоянки, построенные вдоль него через соответствующие интервалы. Позднее цари продолжали о нем заботиться. Там рыли колодцы и строили резервуары для дождевой воды. Кроме того что путь служил целям индийской и арабской торговли, он также шел по изумрудным копям, которые разрабатывались для царя. В нашем распоряжении имеется надпись некоего человека, которого в 130 году до н. э. стратег Фиваиды поставил наблюдать за копями и охранять караваны, идущие с холмов в Коптос[293].
Мы знаем о греке по имени Дионисий, которого Птолемей II отправил послом в Индию; он написал книгу об этой стране, из которой до нас дошли две довольно большие цитаты[294]. Мы точно не знаем, осуществлялись ли постоянные путешествия в Индии из красноморских гаваней и обратно, или греко-египетские корабли ограничивались Красным морем и забирали индийские товары в Южной Аравии. Страбон сообщает, что «прежде не двадцать кораблей [в год?] отваживались выходить из Красного моря»[295], и это «прежде» в данном отрывке, по-видимому, означает то же, что «при царях Птолемеях» в другом фрагменте[296]. Однако возможно, что он говорит лишь о последних днях династии во время ее упадка. Совершенно невозможно установить момент, когда морской капитан Гиппал открыл муссон и таким образом облегчил прямой путь в Индию[297]. Человек, оставивший посвятительную надпись, датированную периодом позднего эллинизма и найденную в Фиваиде, называет себя «Софон-индиец»[298], что свидетельствует о существовании прямого сообщения между Египтом и Индией еще в те далекие годы, а на основании находки индийских скульптур и лепных голов иностранцев, обнаруженных в Мемфисе, сэр Флиндерс Питри делает вывод, что уже в середине III века до н. э. в Египте отмечались буддийские праздники[299].
Два недавно опубликованных папируса из архива Зенона[300] дали новые сведения о таможенных пошлинах, которые взимались с импортируемых товаров при Птолемее II в Пелусии и Александрии. Товары делятся на четыре категории, которые облагаются пошлиной в 50, 33,5, 25 и 20 процентов соответственно. К первой категории относится масло: всякий торговец, ввозящий иностранное масло, должен, помимо уплаты пошлины в 50 процентов, немедленно продать его царю по 46 драхм за метрет, после чего царь продает его покупателям по 52 драхмы за метрет. (Иными словами, импортер, чтобы заработать, должен был купить масло в Сирии по цене меньше 23 драхм за метрет.) Вторая категория включает греческие вина с Хиоса и Фасоса и свежие фиги. Третья — мед (аттический, родосский, ликийский и т. д.), кабанину, оленину, маринованные овощи, орехи с Черного моря, губки. Четвертая — шерсть. Взимаются также дополнительные мелкие пошлины: одна в Александрии под названием эвплойя, которая, как предполагает Эдгар, шла на содержание Фаросского маяка.
д) Финансы и деньги. Центральная казна, в которую стекались доходы царства, называлась басиликоном. Но наряду с нею мы находим «частный счет» (Idios Logos) царя, которым управлял специальный чиновник (ὁ πρὸς τῷ ἰδίῳ λόγῳ), и местные царские банки, получая выплаты для него, рассматривали его отдельно от других. Два случая, когда в папирусах упоминаются выплаты для Idios Logos, — это штраф за вторжение на царскую землю[301] и предварительный платеж арендатора за участок земли, конфискованный царем[302].
В экономическом смысле начало греческого правления в Египте было огромным шагом вперед — и не обязательно шагом к счастливой жизни, поскольку централизованный контроль государства за всеми ремеслами, безусловно, являет собой безотрадную картину, которую великий русский археолог Ростовцев описывает, явно оглядываясь на современное положение вещей в стране, откуда ему пришлось эмигрировать. Но это все же был шаг вперед в том смысле, что во всем Египте произошло оживление производства и товарного обмена. Оно сопровождалось введением чеканных монет, сменивших более примитивные методы обмена, существовавшие в фараоновском Египте. Эта смена произошла не сразу и не повсюду; на самом деле натуральный обмен и плата натурой никогда не исчезали полностью (особенно в сельских районах); но постепенно металлические деньги эллинистической эпохи стали общепринятым средством платы и обмена. Налоги, как мы видели, выплачивались и деньгами, и натурой, хотя денежные выплаты преобладали. Мы можем проследить, как расширяется денежная система, по выплате воинского жалованья. В II веке до н. э. мы находим мемфисских эпигонов, чье жалованье было установлено в размере 150 медных драхм и 3 артаб пшеницы в месяц, но на самом деле они получали только одну артабу пшеницы, а две остальные артабы ежемесячно обменивали на дополнительные 200 драхм (это называлось ситонионом — деньгами, уплаченными в счет зерна, sitos).
Птолемей I, в отличие от Александра и других его преемников, чеканил для своего царства монеты не по аттическому стандарту, но сначала по родосскому, а затем по финикийскому. Они изготавливались из двух металлов, при этом золотая монета достоинством 8 драхм считалась эквивалентом серебряной мины (то есть золото шло к серебру как 12,5 к 1). Вероятно, Птолемей выбрал финикийский стандарт для упрощения торговых операций с древними финикийскими городами (Тиром, Сидоном и т. д.) и соседним Карфагеном[303].
2. Организация правосудия и охраны порядка
Египет, в который пришли греки, был страной со своей системой законов и обычаев, уходящих в глубокую древность[304]; греки принесли с собой другую систему собственных законов и обычаев. Египтяне и греки подчинялись деспотическому владыке, который мог по собственному усмотрению рассылать из Александрии законы (номы), то есть общие указы для вечного исполнения до тех пор, пока они не будут отменены, или рескрипты (диаграммы) и эдикты (простагмы), которые объявляли царскую волю по какому-либо конкретному поводу либо вносили какое-то частное изменение в уже существующий закон. Политика Птолемеев состояла в том, чтобы дать египтянам возможность, насколько это было совместимо с новым режимом, и дальше жить по своим традиционным законам и обычаям — что греки называли «законами страны» (οἳ τῆς χώρας νόμοι), в отличие от «гражданских законов» (politikoi nomoi), которые устанавливались царем для лиц со статусом гражданина, то есть греков[305]. В отношениях греков друг с другом значение имели исключительно «гражданские законы» царя; и при составлении их новый правитель главным образом руководствовался греческими представлениями.
Таким образом, в эллинистическом Египте бок о бок действовали две системы законов. Естественным образом постепенно обе в некоторой степени влияли друг на друга, особенно когда кровь обоих народов стала смешиваться, и во многих спорах одна сторона была греческой, а другая египетской. Такое взаимное воздействие можно проследить, например, в законах о браке. Египетский закон о браке противоречил греческому в следующих положениях: 1) разрешались браки между братьями и сестрами[306]; 2) женщина обладала большей независимостью и могла свободно выбирать себе мужа как дееспособное лицо (а не с разрешения официального опекуна по нормам греческого закона) и разойтись с ним по собственному желанию или, в случае если муж разводился с ней, могла потребовать для себя сумму, оговоренную в качестве ее приданого по брачному контракту; 3) существовали разные виды брака, один из них представлял собой пробный союз (как ни странно, названный греками agraphos gamos, «брак без контракта»), в котором супруги устанавливали в контракте условия, на которых они соглашались жить вместе в течение ограниченного периода времени.
Вероятно, браки между братьями и сестрами в некоторой степени распространились и среди египетских греков (помимо царской семьи), но узнать что-либо доподлинно об этом из папирусов довольно трудно по двум причинам: 1) потому что греческие имена, как мы уже видели, с II века до н. э. уже не могут считаться точным указанием на греческую национальность; 2) потому что термин «сестра» в имеющихся у нас документах мог применяться в официальной речи к жене, которая в действительности не являлась сестрой своего мужа. Во всяком случае, подобная формулировка была заимствована у египтян[307]. С другой стороны, простагма, изданная Птолемеем IV, лишала египетских женщин независимого юридического статуса; как и греческие женщины, во всех законных операциях они должны были находиться под опекой мужа, если были замужем, или иного опекуна (kyrios), если были не замужем[308]. При Птолемее Филометоре македонская семья, жившая в городке в Гераклеопольском номе, все еще соблюдает греческие нормы брака по контракту, а не египетские; при этом в одном документе[309] мы находим греческий контракт на пробный брак сроком на год, что может свидетельствовать о влиянии египетских обычаев на греческие[310].
Что касается других правовых отношений, то египтянам по-прежнему приходилось составлять необходимые документы (контракты и тому подобное) на египетском языке (демотическим письмом) с громоздкими египетскими формулировками. Составление таких документов относилось к обязанностям профессиональных жрецов-писцов, которых греки звали (неизвестно, почему) монографами. Было найдено немало записанных демотическим письмом сделок, которые сообщают важные сведения о жизни коренных египтян при греческой власти, хотя разобрать их смысл зачастую значительно труднее — во всяком случае, при теперешнем уровне знаний демотического письма, — чем прочитать греческие папирусы. На протяжении первого века правления Птолемеев греки в своих правовых отношениях друг с другом, видимо, не прибегали к услугам профессиональных нотариусов. Один из свидетелей, подписывающих документ, вероятно, должен был хранить его (как синграфофилакс) и предоставлять при необходимости.
Если в Египте была двойная система законов, египетская и греческая, то существовала и двойная система правосудия. Египтяне могли обратиться за разрешением гражданских споров к туземным судьям (которых греки звали лаокритами, «судьями народа»), принимавшим решение в соответствии с фараоновской традицией. Но что касается уголовного судопроизводства и исков греков к грекам, то судебную власть представляли чиновники, назначенные царем выступать от его имени, или, как последнее средство, сам царь. Нужно сказать, что ни один другой компонент птолемеевской системы в Египте — насколько можно судить по папирусам — не сравнится с юридическим механизмом, представляющим собой тщательно продуманный хаос. Обычно греческий глагол chrēmatizein понимают в смысле вынесения решения от лица царя, и теоретически каждый его подданный имел возможность обратиться непосредственно к царю, чтобы тот рассудил дело. (Ходатайство к царю называлось энтевксис[311].) Один из порталов дворца в Александрии имел особое название χρηματιστικοσ πυλών[312], «вход к царю для суда». Когда царь посещал мемфисский Серапеум, мы видим, что в зале, который он занимал, было специальное окно (фирис), через которое люди могли бросать письменные прошения о правосудии и получать ответы. Однако поскольку семь или восемь миллионов жителей Египта физически не могли вступить в непосредственное общение с самодержцем, в стране появился греческий судебный орган для отдельных номов или групп номов[313], чиновники которого назывались хрематистами и ездили по населенным пунктам для рассмотрения дел, вынося решения от имени царя. Впервые эти хрематисты описываются в письме Аристея к Птолемею II. Однако если попытаться определить полномочия этого выездного суда по сравнению с полномочиями других официальных властей, дело выглядит крайне запутанным. Такое впечатление, что на практике любой человек, ищущий правосудия, имел право обратиться к любому ближайшему представителю власти, к стратегу нома, эпистату (начальнику полицейских органов). «Мы видим, что хрематисты вступают в дело одновременно с чиновниками, иногда раньше их, иногда после них, иногда заседают вместе с ними; мы видим, что они вызывают в суд, но им не подчиняются, и выносят постановления, которые оставляют представленное на их рассмотрение дело в таком же неустроенном виде»[314]. Можно предположить, что в большинстве их решений по делам, которые мы можем проследить лишь по случайным упоминаниям в письменных документах, большую роль играли бакшиш (по-гречески stephanoi, «венцы») и личный интерес. Комограмматей и практор посадили в тюрьму египтянина по имени Хор. Чиновник дал понять, что Хор находится под покровительством важного человека и должен быть освобожден[315] (примерно в 100 году до н. э.). Грабитель, пойманный с поличным, выходит сухим из воды, уплатив 200 драхм полицейскому агенту[316].
В середине III века до н. э. мы встречаем случай, когда один хрематист действует самостоятельно, его посылает диойкет рассматривать дела, на которые у него самого нет времени. По отчету хрематиста диойкет выносит приговор[317]. Как ни странно, у хрематиста египетское имя.
Наш главный источник информации о том, как функционировала судебная система в эллинистическом Египте, — это папирусы по делу Гермия, хорошо известного тем, кто изучает этот вопрос. Оно относится к Фиваиде времен Птолемея VII (125–117 до н. э.), и конечно же процедура могла существенно отличаться в других частях Египта и при первых Птолемеях. Папирусы сообщают нам о ряде шагов, которые предпринимал офицер конницы Гермий, сын Птолемея, называемый «персом», против корпорации местных хоахитов (занимавшихся погребальными обрядами), чтобы вернуть у них участок земли с выстроенным на нем домом в окрестностях Фив, так как, по его утверждению, он имеет право получить участок по наследству. Эту запутанную историю хорошо пересказал Буше-Леклерк (IV. Р. 218–233), и едва ли ее можно сжать в несколько слов. Последнее и, видимо, окончательное решение, которое значится в деле, принимает эпистат не в пользу Гермия (11 декабря 117 года до н. э.). «Факт, который следует всего яснее из дела Гермия, состоит в том, что по крайней мере в Фиваиде — районе с военной властью и, так сказать, постоянно находившейся под осадой — хрематисты, по-видимому, ограничивались ролью юрисконсультов. Исполнительные решения отдает эпистат, решающий дело вместе с заседателями» (Буше-Леклерк).
По вопросу разграничения компетенции местных лаокритов и греческих властей важным документом является закон Птолемея VII (118 до н. э.), пересказанный в одном папирусе[318]. Закон гласит, что те дела, где одна сторона греческая, а другая египетская, должны разрешаться соответствующим судом на языке документов, относительно которых идет спор. Если они написаны демотическим письмом, то дело рассматривается лаокритами в соответствии с египетскими законами; если же греческим, то дело представляется на суд хрематистов. В случаях, где обе стороны египетские, дело должно рассматриваться лаокритами. Хрематисты не должны вмешиваться в такие дела — это свидетельствует о том, что на самом деле греческие судьи порой вторгались в сферу своих туземных коллег. Сэр Флиндерс Питри указывает, что в фараоновском Египте ответчик имел право выбрать кодекс, по которому он желал судиться (Social Life in Ancient Egypt. P. 90).
Исключительный феномен в Фаюме при Птолемее III — это комиссия дикастов, в основном рассматривавших дела между воинами. Одно из этих дел — иск еврея из эпигонов к еврейке, опекуном (кирием) которой был афинянин. Буше-Леклерк полагает, что это была «особая комиссия, более-менее аналогичная военному совету, решения которого не подлежат обжалованию», и она назначалась для разбирательства накопившихся споров о долгах местных воинов. Во всяком случае, он высказывает предположение, что птолемеевская система юстиции могла иметь всевозможные временные и региональные разновидности, о которых мы ничего не знаем.
Обычно, как мы видели, те, кто хотел добиться правосудия, обращались к какому-либо официальному лицу, чьи функции не были в первую очередь или главным образом юридическими, и в случае неблагоприятного вердикта могли попробовать отменить его, обратившись к еще более вышестоящему лицу. Фотортей из Фиваиды (190 до н. э.) сначала обращается к эконому, потом, когда тот выносит решение против него, к стратегу, который передает дело эпистату[319]. Клерух из кавалерии (примерно в 86 году до н. э.) обращается к своему вышестоящему начальнику, гиппарху, так как тот, видимо, обладает властью вызвать ответчиков к себе[320]. Царский земледелец обращается к комограмматею своей деревни[321]. Оскорбленный и избитый человек обращается к эконому[322] (245 до н. э.). См. несколько превосходных замечаний Жуге по поводу неясных полномочий, которые эти чиновники могли иметь в такой стране, как Египет (Revue Belge de Philol. et d’Histoire (1923). P. 433 и дальше).
Важнейший закон Птолемея II (259–258 до н. э.) установил, что в делах, касавшихся царской казны, лица, привлеченные к суду по обвинению в действиях, хоть сколько-нибудь предосудительных по отношению к доходам царя, не имели права на защитника. Любой защитник, выступающий против царских интересов, рисковал конфискацией всего имущества[323].
В тех случаях, когда жалоба касалась притеснения или несправедливости со стороны злоупотребляющего властью чиновника, естественно было обратиться к его вышестоящей инстанции — например, стратегу; и вышестоящая инстанция могла судить и карать своих подчиненных по своему усмотрению без вмешательства какого-либо суда. Однако дела, касавшиеся сбора царских доходов, входили в особую категорию. Согласно закону, который, по всей вероятности, был введен Птолемеем I, эти дела должны были рассматриваться номархом вместе со стратегом[324]. Позднее все обвинения в притеснении, выдвинутые против откупщиков или сборщиков налогов, по закону должны были направляться верховному диойкету, находившемуся в Александрии[325]. Рескрипт Птолемея VIII (Сотера II) от 11 апреля 114 года до н. э. особо запрещал всем обычным судебным органам рассматривать подобные дела, которые должны были передаваться на рассмотрение исключительно диойкету[326].
Для исполнения судебных решений и борьбы с насилием и преступностью была разработана полицейская организация. Полицейские эллинистической эпохи назывались филакитами. У нас есть сведения о нескольких видах полицейских сил. Это херсепгиппы, «конные полицейские засушливых районов», которые патрулировали пустынные области за пределами возделываемой земли, до которых не доходил разлив Нила; эрмофилаки, «пустынная охрана» низшего класса; эфоды, прикрепленные к сборщикам налогов; махерофоры («меченосцы»)[327], рабдофоры («жезлоносцы»), мастигофоры («хлыстоносцы»), прикрепленные к высшим чиновникам. Среди полицейских сил высшего разряда, видимо, преобладали греки и македонцы; обычные филакиты набирались в основном из коренных египтян[328]. Офицеры обычно были греками, а в III веке до н. э., вероятно, исключительно греками, хотя и здесь тоже при поздних царях началось проникновение туземного элемента. В каждом крупном селении был архифилакит, командующий местными полицейскими силами; над ним стоял начальник полицейских сил топархии, а над ним — эпистат, начальник полицейских сил всего нома. Этого эпистата полиции нельзя путать с эпистатом нома, который, как и первый, занимался отправлением правосудия. В основном филакиты использовались правительством в целях, не относившихся к полицейским обязанностям, как мы понимаем их сегодня: для сбора налогов, закупки ткани для государства, проверки урожая на царской земле. Вероятно, насильственные преступления были довольно часты, и порой папирусы рассказывают нам, что в стычках полиция терпела жестокое поражение. В непосредственной близости от пустыни и болотистых зарослей тростника трудно было расправиться с разбойниками, и, по всей видимости, положение лишь ухудшилось в последние годы правления династии Птолемеев, когда центральное правительство погрузилось в хаос. Мы слышим о том, как солдаты превращаются в разбойников, как жители одной деревни крадут овец у обитателей другой. Как ни странно, мы редко слышим об обычных преступниках, осужденных на смертную казнь (конечно, в правление некоторых царей в Александрии казнили направо и налево; и в большинстве своем Птолемеи шли на убийство без зазрения совести); но обычные преступники, видимо, наказывались конфискацией имущества. Однако диойкет Аполлоний заявляет, что если некий человек в Фаюме будет осужден за слова, которые ставят ему в вину обвинители (можно предположить, что это было нечто изменническое), то он будет «проведен кругом и повешен»[329]. Смертной казнью наказывалось ложное свидетельство о своем имени и национальности[330]. У нас нет ни одного упоминания чего-либо подобного распятию, столь ужасающе частому в Риме или Карфагене. Также в древности тюремное заключение не было обычным наказанием за преступление. В тюрьму сажали должников, и в нашем распоряжении имеется множество папирусов с горькими сетованиями неплательщиков (часто должников царя) о том, что вскоре они умрут в заключении. Мы слышим о некой малоприятной мере, называвшейся «принудительным убеждением» — peithananke, она применялась, чтобы принудить к признанию человека, подозреваемого в том, что он обманул казну. О деталях этой полицейской процедуры «мы почти ничего не знаем. Едва ли мы ошибемся, если сочтем, что она была жестокой и скорой для незначительных людей и носила особо насильственный характер, если дело касалось доходов царя» (Буше-Леклерк считает вероятным, что разграничение в римском законе honestiores (высших слоев) и humiliores (низших) было подсказано римлянам тем, что они увидели в Египте, где бок о бок жили привилегированные греки и подчиненный туземный народ).
Филакиты получали вознаграждение частично в виде жалованья (опсонион), частично наделами земли, как военные клерухи. Их действительно можно было считать своего рода солдатами. Разве что клеры, которые выделялись им, были меньше, чем причитающиеся греко-македонским воинам, служившим в армии, хотя и больше, чем причитающиеся махимам. Обычный клер рядового полицейского, видимо, составлял 10 арур; эфода — 25 арур. Полицейский мог получить повышение — быть назначенным на службу в армии; мы знаем об эфоде («македонце»), который становится всадником и получает клер в 24 аруры (145 до н. э.?)[331].
Вероятно, существовал особый орган речной полиции, патрулировавшей Нил, главный путь сообщения всего Египта выше Дельты, на сторожевых судах (филакидах), но у нас есть лишь один фрагмент папируса эллинистического периода, в котором о них говорится[332].
3. Армия и флот[333]
Как мы видели, египетская военная каста, членов которой греки называли махимами, все еще существовала в качестве отдельного органа в то время, когда в Египте установилось правление Птолемея. Пока неясно, в какой мере египетские воины использовались в войсках Птолемеев до Филопатора. С одной стороны, Полибий пишет о вооружении египтян Филопатором в 217 году до н. э., как если бы это было важнейшее нововведение; с другой стороны, у нас есть слова Диодора о том, что в битве при Газе (312 до н. э.) в армию Птолемея входил «большой отряд египтян, некоторые из них использовались в обозе, другие были вооружены и готовы к бою». Конечно, может быть так, что Птолемей Сотер сначала — или ввиду особой необходимости в 312 году до н. э. — использовал местные войска, но потом отказался от эксперимента, и век спустя, когда Филопатор вывел туземных воинов на поле боя, это представлялось абсолютным отходом от птолемеевской традиции. Либо нововведение могло состоять в том, что тогда туземным воинам впервые дали македонские доспехи и организовали в регулярную фалангу, тогда как раньше они имели лишь легкое вооружение, возможно, по старому и неэффективному египетскому обычаю и применялись только во вспомогательных службах, в разведке и т. д. Лекье высказывает предположение о том, что туземные махимы участвовали в военных действиях начиная с времени правления Птолемея I и что нововведение Филопатора заключалось в вооружении всех египтян без разбора, а не только махимов. Но эта теория едва ли укладывается в рассказ Полибия. Как бы там ни было, даже в первые годы царствования династии махимы использовались в качестве полицейских и, видимо, морских пехотинцев на кораблях военного флота[334].
У нас есть несколько единичных упоминаний о туземных воинах в документах, относящихся к последнему периоду династии. Они были организованы в войска, называвшиеся лаархиями, которыми командовали лаархи[335]. (Греческое слово «народ» — λαῳ — обычно употреблялось для обозначения туземных жителей.) Махимы, жившие в качестве военных поселенцев в Фаюме при Эвергете II, носят египетские имена[336]. Если Лекье прав, то термин «махим» в последнем веке до нашей эры изменил свое значение. Вместо членов туземной военной касты он стал означать всех тех воинов, чьи наделы, как, например, орошаемые наделы махимов, имели размер 30 арур и меньше, — в том числе даже и греческих махимов[337]. Это было одним из признаков процесса, который при последних Птолемеях, казалось, однажды должен был сплавить греков и египтян в единый народ, — если бы Рим его не остановил.
Армии, с которыми первый Птолемей боролся против своих соперников, в основном, как мы видели, состояли из македонских войск, которые были набраны из воинов, разбросанных по Ближнему Востоку со времен Александра Македонского. Большинство их он поселил в качестве военных колонистов на египетской земле, и этот процесс военной колонизации продолжился при Птолемее II и Птолемее III. Даже после битвы при Рафии силу египетской армии все еще составляли воины-европейцы.
Нужно различать регулярные и наемные войска. Регулярная армия в целом номинально всегда оставалась «македонской», но по сути состояла из множества элементов, помимо македонских. Определенная часть набиралась среди греко-македонских граждан Александрии и Птолемаиды. Подавляющее большинство регулярных воинов, не считая воинов македонской крови, были греками или происходили с Балкан. Видимо, после македонского элемента крупнейшим был фракийский[338], а из греков на первом месте стояли критяне. Также в войско входила небольшая доля азиатов, в том числе евреев[339].
Конница стояла выше пехоты, как следует из того, что земельные наделы всадников были больше. Конные войска (гиппархии) иногда назывались порядковым числительным — Вторая гиппархия, Третья, Четвертая и т. д., — а иногда по конкретной национальности — Мизийская гиппархия, Фракийская гиппархия и т. п. Еще в первые годы правления Филопатора в гиппархии с этническими названиями стали принимать всадников любой национальности без разбору[340], хотя, возможно, гиппархии сохраняли доспехи и другие особые боевые характеристики, свойственные тому народу, из которого они первоначально состояли.
Регулярная пехота (пезы, «пехотинцы»), вооруженная по-македонски длинными пиками (сариссами), составляла тяжелую фалангу в боевом строю египетского войска. (При Рафии фаланга насчитывала 20 тысяч человек.) Она была разбита на хилиархии, которые назывались по порядковым номерам. Под греческим словом «гегемон», которым обозначились офицеры, стали подразумеваться конкретно офицеры пехоты, в отличие от офицеров конницы — гиппархов. Одна из загадок папирологии состоит в том, что означают слова ep’ andrōn («над людьми»), которые иногда идут после звания гиппарха или гегемона. Сегодня преобладает мнение, что оно значит «на действительной службе»[341].
Стратеги верховного командования египетских войск часто были наемниками из заморских греческих стран, однако их вряд ли можно назвать кондотьерами, поскольку командовали они не шайками, которые собрали самостоятельно и привезли с собой, а царскими войсками. В 218 году главную роль в реорганизации египетской армии сыграли греки из древних греческих земель — магнесец, беотиец, ахеец, аргивянин, фессалиец, два критянина; а в правление следующего царя мы находим, что во главе армии стоит этолиец Скопа, который, прежде чем прибыть в Египет, занимал высокий пост у себя в стране.
Помимо регулярной армии, сформированной из переселенных (македонцев, греков и т. д.) и туземных воинов, Птолемеи в большом масштабе использовали наемные войска. Наемники представляли собой отряды, набранные каким-либо командиром-кондотьером на одном из солдатских рынков греческого мира — в пелопоннесском Тенароне или малоазийском Аспенде — на свой страх и риск; сформировав отряд, он поступал на службу к любому царю или городу, который предлагал наиболее выгодные условия. Богатства династии Птолемеев дали им возможность нанимать заморских воинов подобного типа в больших количествах. Так как в те дни для военных действий в основном требовались определенные рода войск, умело владеющие каким-либо конкретным оружием, Птолемеям приходилось регулярно прибегать к помощи наемных войск, которые набирались в первую очередь из того народа, по имени которого и назывались: критские лучники, фракийцы с большими щитами и прямым обоюдоострым древковым оружием (ромфаями), галлы, высокие светловолосые воины севера с вытянутыми узкими щитами и необычайно длинными мечами, которые внушали противнику больший страх чем кто бы то ни было, но неизменно представляли не меньшую опасность для нанимателя, чем для врага. В битве при Рафии на стороне Птолемея IV участвовали 10 тысяч наемников (конных и пеших), из них 3 тысячи критян и 6 тысяч фракийцев и галлов. В ту эпоху царь мог часто вербовать наемников на несколько лет. Из 6 тысяч наемных пехотинцев, сражавшихся за Птолемея при Рафии, не меньше 4 тысяч имели участки земли, отданные им в пользование в Египте как солдатам регулярной армии.
Несколько полков отборных воинов составляли царскую гвардию и обычно селились недалеко от самого царя — то есть, как правило, в Александрии. Гвардия, по-видимому, состояла из кавалерии — конной гвардии (οἱ περὶ τὴν αὐλὴν ἱππεῖς), 700 всадников в битве при Рафии, — и пехоты, как регулярной («македонцы»), так и наемной. Термин «агема», которым назывались в армии Александра отборные войска, состоявшие из пехоты и конницы, в царстве Птолемеев обозначал регулярную пехоту гвардии. В битве при Рафии ее численность составляла 3 тысячи человек. Позднее мы слышим об особых отрядах из местных египетских воинов в гвардейских войсках царя (ἐπίλεκτοι μάχιμοι περὶ τὴναὐλήν)[342]. Несомненно, они имели такое же вооружение, как у туземной фаланги при Рафии, то есть македонское, а не древнеегипетское. Однако представляется вероятным, как считает Лекье, что туземная гвардия появилась уже после Птолемея IV. Воины, заполонившие улицы Александрии в правление первых трех Птолемеев[343], должны были быть исключительно греками и македонцами.
Современные Птолемею II поэты изображали, как перспектива военной службы при богатом греческом царе влекла в Египет молодых мужчин авантюрного склада со всего греческого мира. Вот воображаемый разговор между двумя такими юношами на Косе. Один пережил измену любимой и говорит, что отправится на военную службу за море. Другой отвечает: «Да что это пришло тебе в голову, Эсхин! Но если уж ты и вправду решился отправиться в изгнание, то Птолемей — лучший казначей для свободного человека!» — «А в остальном что он за человек?» — «Лучший казначей для свободного человека! К тому же снисходительный, любимец муз, верный друг, душа доброй компании, знает своих друзей, но еще лучше знает своих врагов. Человек щедрый для многих, не отказывает в том, что просят у него, если это подобает царю; однако, Эсхин, не следует нам постоянно обращаться с просьбами. Так, если ты решил приколоть верхний угол плаща над правым плечом и если у тебя достанет духу твердо стоять на обеих ногах и стойко нести бремя щитоносца, немедленно езжай в Египет!»[344]
А здесь некто говорит молодой жене, чей муж отправился в Александрию: «С тех пор как Мандрис уехал в Египет, прошло уже десять месяцев, и он не написал тебе ни строчки. Он позабыл тебя, будь уверена, и пьет из другого источника наслаждений! Египет! Подумай, там стоит храм богини [Арсинои]. Все, что ни есть или ни может быть на свете, есть в Египте: богатства, гимнасии, власть, удобства, слава, зрелища, философы, юноши, храм Богов Адельфов, царь, свободный человек, Музей, вино, всякое добро, которого только может пожелать сердце — и женщины тоже числом больше звезд, а красотой как богини, пришедшие на суд к Парису»[345].
Как мы видели, Птолемей I создавал в Египте искусственную Македонию, поселяя македонских и греческих солдат на его земле. Возможно, эта система арендаторов наделов (клерухов) полностью развилась не раньше царствования Птолемея III, после которого у нас более чем достаточно сведений об этом в папирусах. Само название клерухов позволяет предположить, что образцом для них могли в некоторой степени послужить афинские клерухи, получившие участки на принадлежащих Афинам заморских территориях, однако положение греческих клерухов в Египте больше походило на положение махимов во времена фараонов. В битве при Рафии регулярные войска (греко-македонские) насчитывали 28 700 человек. По расчетам Лекье на основании известного нам размера наделов, из этого следует — при условии, что все солдаты регулярной армии были клерухами, — что 2 миллиона арур египетской почвы в III веке до н. э. были переданы этим иностранным военным поселенцам. Геродот сообщает, что в V веке до н. э. махимы насчитывали 410 тысяч, и надел каждого составлял 12 арур. Таким образом, это дает в общем 4920 тысяч арур земли, которые должны были занимать махимы. Поскольку махимы, чье число сократилось после установления греческой власти в Египте, никак не могли занимать такую площадь, то предполагаемое количество земли, отданное греко-македонским клерухам, не кажется чрезмерным. Самих туземных махимов в эллинистическом Египте, вероятно, было меньше, чем в V веке до н. э., по сведениям Геродота; но, кроме того, обычный надел рядового махима пехоты теперь составлял лишь 5, а не 12 арур. Некоторая часть новых греко-македонских клерухов могла поселиться на землях, которые в прежние времена занимали махимы, но несомненно, что по большей части они обосновались на новых землях, отвоеванных у пустыни с помощью ирригации, главным образом в Фаюме. Порой, когда, например, Птолемей III привозил огромное количество пленных воинов из своих азиатских кампаний, должно быть, все новые клерухи получали наделы в Египте; в другое время процесс наделения участками «царской земли» того или иного воина или группы воинов был обычным элементом повседневного управления делами.
Земельный надел (клер) назначался воину пожизненно, если только из-за нарушения воинского долга царь не желал конфисковать участок, то есть вернуть его в «царскую землю». Одна из главных обязанностей клерухов состояла в том, чтобы должным образом возделывать участок. Клерух не мог оставить полученный надел в наследство; после смерти клеруха он снова отходил к царю и становился «царской землей» или опять передавался новому поселенцу. Помимо участка сельскохозяйственной земли, воин получал жилье (стафм). В Египте сельскохозяйственные земли, как правило, были слишком драгоценны, чтобы строить на них что-либо. Дома строились на возвышенностях, куда не достигал разлив. Какой-нибудь домовладелец по соседству с клером — в соседней деревне — был вынужден отдать половину своего дома в распоряжение клеруха. Естественно, подобная система расквартирования греко-македонских солдат в домах населения приводила к постоянным трениям и конфликтам. Видимо, иногда клерухи, у которых уже был стафм, пытались получить еще один в другом доме. Это было запрещено законом Птолемея II[346]. Кроме того, этот же закон запрещал клеруху «извлекать доход» из своего стафма, то есть, вероятно, сдавать его в аренду. С другой стороны, ему разрешалось — достоверно со времени Птолемея III, а может быть, с самого начала — сдавать внаем клер; это было в интересах государства, чтобы кто-то оставался возделывать участок клеруха, когда того призывали на действительную службу.
Государство преследовало двойную цель: 1) иметь воина, которого оно могло поставить в строй, когда появлялась нужда в войске; 2) иметь должным образом возделанный участок египетской земли. Важно было передать участок после смерти клеруха молодому воину. Самым естественным человеком, который мог бы занять место умершего, был его сын — если у него был сын. Когда после смерти клеруха участок возвращался царю, чтобы затем снова стать чьим-то наделом, царь при обычных обстоятельствах отдавал его годному к службе сыну покойного клеруха, если таковой имелся. Таким образом, хотя формально по закону участок не был наследственным, тем не менее он передавался по наследству на практике — но только при условии, что покойный клерух оставлял после себя сына, который мог сослужить царю реальную службу воином. В какой-то момент между девятым годом правления Эвергета I и пятым Филопатора правила изменились. После смерти клеруха, если он оставлял сына, сыну разрешалось немедленно получать в пользование участок отца, но до тех пор, пока он согласно закону не зарегистрируется в качестве нового клеруха, ему не разрешалось присваивать продукты, выращенные на клере, и все они в этот период переходили к царю. Наделы, продукты с которых таким образом «удерживались» царем, назывались katōchimoi klēroi (от katechein, «удерживать»). Третья перемена произошла, вероятно, в I веке до н. э. Отныне передача по наследству не ограничивалась отпрыском клеруха; она расширялась на его ближайшего родственника[347].
Вопрос, что означают термины epigonos («рожденный после») и epigonē, — еще одна избитая проблема папирологии. Мне кажется, сейчас уже достоверно установлено, что множественное число epigonoi («эпигоны») не синонимично слову «[из] эпигонов». Эпигоны определенно были организованы в военные войска под началом армейского руководства. Видимо, общепринятым стало мнение Лекье, что обычно сыновья клерухов были обязаны отслужить несколько лет в тех или иных войсках. В интересах царя было, чтобы после смерти клеруха сын, занявший его место, имел военную подготовку, и правительство могло выбирать некоторых сыновей (если их было несколько), не обязательно старшего, но того, который, пройдя военную подготовку в эпигонах, оказывался самым способным. Один папирус времен Птолемея II рассказывает нам о людях, которые уже занимают наделы в 20 арур, еще будучи в эпигонах[348]. С другой стороны, люди, о которых говорят, что они «из эпигонов», не связаны ни с какими войсками. Лекье предположил, что тех, кто уже отслужил свой срок в эпигонах, затем называли «из эпигонов». Некоторое время бытовало мнение о том, что сын клеруха в ожидании передачи ему отцовского клера назывался «из эпигонов», пока сам не становился клерухом, но ее опровергает папирус[349], в котором упоминается некто «из эпигонов», уже получивший клер в надел. Гриффит[350] высказал предположение, что ключевой смысл термина epigonē состоял в противопоставлении неегиптянина урожденному египтянину. Термин «из эпигонов» переводится на египетский как «рожденный в Египте среди потомков стратиотов», то есть детей и потомков воинов — неегиптян, поселившихся в Египте: греков, персов, фракийцев и т. д. Когда человек «из эпигонов» вступал в армию, он сам становился воином и уже не был «из эпигонов».
С течением времени у клерухов появлялось чувство, что обрабатываемый ими участок и стафм, в котором они жили, на самом деле принадлежат им. Еще в царствование Птолемея III появились завещания клерухов, в которых они оставляют стафмы своим женам.
Было ли у них какое-либо законное право завещать имущество, полученное от царя, неясно. Но к концу II века до н. э. клерухи приобрели ограниченное право на завещательное распоряжение. «Если кто из них умрет без завещания, его надел должен перейти к его ближайшему родственнику», — гласит закон Птолемея VII (118 до н. э.)[351]. Однако нет никаких сомнений в том, что выбор наследника был ограничен теми, кто мог занять место клеруха на военной службе; к примеру, он не мог оставить клер женщине.
Размер клера соответствовал рангу клеруха. Клеры командиров составляли чуть больше 100 арур; мы знаем об одном гиппархе (?), который владел клером в 1306 арур. В III веке до н. э. обычный клер всадника пронумерованной гиппархии составлял 100 арур; воина этнической гиппархии — 70 арур; рядового регулярной пехоты — 30 арур; туземного махима — 5 арур. Мы не знаем величины клеров царских гвардейцев. Положение человека можно назвать по размеру его имущества — «стоарурник» (гекатонтарур, hekatontarūros), «тридцатиарурник» (триаконтарур, triakontarūros) и т. д. Во II веке до н. э. наблюдается гораздо большая разница в размерах клеров. Всадники конницы теперь «стоарурники» или «восьмидесятиарурники» (больше нет никаких «семидесятиарурников»). Есть местные воины (machimoi hippeis) «двадцатиарурники», а клер туземного пехотинца в некоторых случаях увеличился с 5 до 7 арур. Но такое видимое увеличение размера клеров может ввести в заблуждение. Термины «стоарурник» и тому подобные стали обозначать определенный ранг, и ими по-прежнему продолжали называть воинов этой категории, даже если истинный размер их клеров значительно отличался от заявленного. При Птолемее VI ни один из «стоарурников», живших в файюмской деревне Керкеосирис, не имеет больше 50 арур, ни один из «восьмидесятиарурников» не имеет больше 40. Но мы видим, что появились некоторые махимы — «тридцатиарурники», и каков бы ни был реальный размер их наделов, это означает приближение ранга туземных воинов к рангу греко-македонских — один из признаков, среди прочих, роста значения туземного египетского элемента к концу эллинистической эпохи.
С конца III века до н. э. наблюдается изменение в терминологии, которое требует объяснения. Термин «катеки» («поселенцы») начинает применяться вместо термина «клерухи» для описания греко-македонских пользователей наделов. Вероятно, в классической Греции это слово означало переселенцев, не местных жителей, и затем в Египте им стали называть греко-македонских держателей наделов, после того как в число клерухов стало входить все больше туземных египтян, которые получили в пользование клеры, будучи либо воинами, либо полицейскими. Однако уже в конце II века термин «клерухи» еще применялся для обозначения греко-македонских пользователей наделов какое-то время наряду с термином «катеки»[352].
Наемные воины царя получали плату (опсонион) натурой — хлебом, фуражом и т. п. — так же, как и юноши на службе в качестве эпигонов. Но клерухам вместо платы полагались наделы и стафмы — кроме, возможно, того времени, когда их призывали на действительную службу[353]. Всем воинам, регулярным и наемным, предоставляли вооружение из царских арсеналов; а кавалеристам — лошадей из царских конюшен (гиппотрофей). Но что касается клерухов, то предоставленные им вооружение и лошади переходили в их собственность; мы видим, что клерухи оставляют свои доспехи и лошадей наследникам по завещанию.
Помимо сухопутной армии, Птолемеи владели военно-морским флотом; при Птолемее II и Птолемее III, когда Египет в основном господствовал на море в Леванте, флот, должно быть, был весьма велик. Согласно Калликсену[354], боевых кораблей при Птолемее II насчитывалось 336. Но мы почти ничего не знаем об организации флота. Главный адмирал имел звание наварха, но то же звание, вероятно, носили командиры подразделений флота[355]. В II веке до н. э. стратег (правитель) Кипра сочетает пост наварха с постом правителя. В одном папирусе 159 года до н. э. говорится о жителях греческих островов, которые служат морскими пехотинцами[356]. Гребцы и корабельные экипажи нанимались из местных крестьян, «царских земледельцев» и т. п. Вероятно, когда жрецов освободили (согласно Розеттскому декрету) от σύλληψις τῶν εἰς τὴν ναυτείαν, одной из их привилегий было то, что крестьяне, работавшие на храмовых землях, не призывались на службу во флоте. Туземные египтяне, как уже говорилось, тоже служили морскими пехотинцами на боевых кораблях, но только те из них, кого причисляли к категории махимов; эти туземные морские пехотинцы иногда назывались термином, который мы находим в папирусах времен Птолемея VI[357] — навклеро-махимы; они были «пятиарурниками». Также упоминается налог на содержание флота — триерархема[358].
Одним из родов войск, которые использовались в эллинистических армиях после Александра Македонского, были подразделения, состоявшие из боевых слонов — впервые греки узнали о них, когда Александр вторгся в Индию. В конце IV века до н. э. Селевк привел по суше с Востока большое количество индийских слонов и поместил их в Апамее в долине Оронта. Транспортировка слонов по морю была бы неосуществимым предприятием даже для таких богатых царей, как Птолемеи. Однако для их замены правительство Птолемея II стало регулярно организовывать ловлю африканских слонов в южных районах — землях «пещерных жителей» — троглодитов, как греки называли первобытные черные племена этой части света. Экспедиции (упоминаются два их командира, жившие при Птолемее II, Сатир и Евменид) отправлялись к дальним берегам Красного моря или в Сомали, пойманные слоны доставлялись на борт специально построенных кораблей, называвшихся элефантегами («слоновозами»), и привозились по морю в Беренику, «Беренику Троглодитов» (в заливе южнее мыса Рас-Банас), откуда их гнали по пустынным холмам в Коптос или Омби. Там их принимал чиновник, «надзиратель за поставкой слонов» (ὁ ἐπὶ τῇ χορηγίᾲ τῶν ἐλεφάντων)[359]. В Фиваиде находиласьвременная стоянка слонов, а главная «слоновня» располагалась в Мемфисе[360]. В адулисской надписи добыча слонов на юге упоминается среди великих деяний Птолемея III, и Агафархид сообщает, что он особенно интересовался этим вопросом. Вдоль побережья Красного моря возникают постоянные военные стоянки: укрепленная Евмедом Птолемаида Ферон («Слоновья») рядом с Суакином; Береника Панхрисос, «Цельнозолотая» (Массава); Арсиноя рядом с Баб-эль-Мандебским проливом; Береника-эпи-Дирес у самого пролива, — и дальше по сомалийскому побережью пункты, названные в честь командиров, руководивших охотой на слонов во внутренних районах страны и часто оставлявших память о себе в виде стел и алтарей: охота Пифангела, охота Лихаса, мыс Пифолая, башня Леонта, гавань Пифангела. Воины, отряженные для охоты на слонов, назывались кинегами, охотниками, и мы слышим о квартирмейстере таких войск со званием «грамматей охотников». Он упоминается в приказе (223 до н. э.) царского банкира в Аполлонополе (Эдфу) передать грамматею жалованье для воинов, идущих с Пифолаем на сомалийское побережье, — 4 серебряных обола в день, видимо неплохой заработок. Другой документ, связанный с охотой, — письмо (на греческом языке) от какого-то египтянина в Беренике соотечественникам в отдаленной стоянке на юге (224 до н. э.). Из него мы узнаем, что слоновоз, выгрузив слонов, обычно возвращался из Египта с грузом зерна для содержания гарнизонов на далеких береговых стоянках. На этот раз слоновоз затонул на обратном пути, и автор пишет, чтобы ободрить людей на южной стоянке, уверяя их, что новый слоновоз почти достроен в Беренике и вскоре будет отправлен к ним с новым запасом хлеба[361].
Африканский слон зоологически весьма отличается от индийского, и недавние попытки выдрессировать африканского слона, как дрессируют индийских в Индии, не имели большого успеха. С этим вполне согласуется тот факт, что эксперимент Птолемеев по применению африканских слонов против индийских соперничающей династии окончился провалом. Африканские слоны не могли выстоять в бою против индийских. После битвы при Рафии охота на слонов не была сразу же прекращена, но, видимо, в поздний эллинистический период ее постепенно забросили. Древние авторы отмечают превосходство индийских слонов над африканскими, но ошибочно утверждают, что их недостаток заключается в меньшем размере. Это неверно. Обычно высота в холке взрослого самца индийского слона составляет от 8 до 10 футов, тогда как взрослый африканский слон часто достигает 12 футов. Может быть, африканские слоны, бежавшие перед индийскими в битве при Рафии, не были взрослыми самцами; это могло бы объяснить и распространенное мнение о том, что африканские слоны мельче индийских, и их робость. Можно сделать вывод, что из-за трудностей доставки морем предпочтительнее было привозить не достигших зрелости животных. Однако в 217 году до н. э. в царских слоновнях должно было находиться множество слонов, которые, даже если их привезли еще детенышами, за это время успели вырасти во взрослых особей.
4. Царь и местная религия
В далекой древности жрецы, служившие египетским богам, по-видимому, не выделялись из народной массы в отдельную касту. Но за много веков до прихода греков в Египет там уже возникла такая жреческая каста, которая пополнялась обычно из детей самих жрецов[362]. Жрецы стали носить особое облачение, а в силу того, что они владели священным знанием и богатствами, которые накопил их орден, они стали играть доминирующую роль в жизни страны. И когда греки явились править Египтом, они повсюду видели этих людей с бритыми головами и безбородыми лицами, которые в белых льняных одеждах все так же совершали в грандиозных храмах, стоявших тогда во всем своем древнем величии, старинные чудные ритуалы на непонятном эллинам языке. Высшее духовенство везде было организовано в четыре группы, или, как их называли греки, филы (племена) либо этны (нации) — из числа которых, как мы увидим ниже, греческий царь впоследствии сформирует новое пятое «племя». Мы не знаем, было ли между четырьмя (или пятью) филами какое-то отличие в достоинстве или функциях, но, по всей видимости, каждая фила по очереди исполняла жреческие обязанности в храмах в течение месяца, и, таким образом, разделение имело практический смысл. От деления жрецов на филы сильно отличается их деление на классы согласно выполняемым функциям. К высочайшему классу относились верховные жрецы, затем шли те, кого греки называли «предсказателями», хотя почему греки дали египетским жрецам, относящимся ко второй категории, это название, никто не знает, поскольку они никак не были связаны с получением предсказаний, а на египетском языке их звание просто означает «служители бога». К третьему классу относились (если опять же воспользоваться греческой терминологией) «облачатели» (столисты), чьи обязанности состояли в одевании, раздевании и украшении идолов. Затем шел четвертый класс «священных писцов» (иерограмматеев), которые, помимо прочего, надзирали за написанием новых иероглифических надписей. «Перьеносцы» (птерофоры), о которых говорится как о классе жрецов в греческой версии Канопского и Ро-зеттского декретов, вероятно, как показывал Отто, были подклассом «священных писцов», и одной из их инсигний было перо, которое они носили на голове. Затем шли разнообразные жрецы, которые хотя и не принадлежали ни к одному из четырех высших классов, звались по-египетски wē-‘eb, что отмечало их принадлежность к высшему духовенству, и, следовательно, были членами одной из четырех (а позднее пяти) священных фил.
Ниже четырех фил находилось множество тех, кого можно было назвать жрецами (иереями), поскольку они выполняли функции, связанные с религией, но при этом они не были иереями, если этим словом переводить wē-‘eb — то есть это были служители, подобные левитам в иерусалимском храме: те, кто подметал в храмах, нес небольшие ковчеги идолов во время процессий (пастофоры), занимался мумификацией тел людей и священных животных (тарихевты), кто совершал возлияния мертвым (хоахиты). Кроме того, было еще немало жриц или женщин, прикрепленных с какой-либо целью к храмам, например знаменитые близнецы из мемфисского Серапеума, чьей обязанностью было оплакивать мертвого Аписа и совершать возлияния Имхотепу.
Придя в Египет, греки нашли этот организованный орган, духовную корпорацию, огромный круг священников, упроченный на египетской земле во всем своем древнем авторитете и силе. Трудно сказать, насколько он подчинялся какой-либо центральной духовной власти. Египетская религия отнюдь не была единообразной, религиозная теория и практика одного нома значительно отличалась от принятой в другом. Мы ни разу не слышали ни об одном председателе или главе египетского жречества, хотя в каждом из главных храмов «верховный жрец», обычно занимавший должность в течение года и выбираемый, скорее всего, самими жрецами[363], возглавлял всю организацию жрецов и прикрепленных к ним служителей, и иногда мы видим, что группой меньших храмов руководит один жрец в ранге «предсказателя»[364]. В управлении храмом верховному жрецу помогал совет жрецов (boulautai hiereis), избиравшийся ежегодно по пяти человек от каждой филы и, следовательно, составлявший 20 человек или 25, когда число фил увеличилось до пяти. Иногда жрецы всего Египта присылали представителей в общий синод, который имел полномочия принимать правила, обязательные для всех египетских храмов. Во времена Птолемея III такой всеегипетский синод собирался в Канопе. Позднее синоды заседали в Мемфисе.
Мне кажется сомнительным утверждение Отто, связывающего «ежегодный приезд в Александрию», от которого Птолемей V «освободил» жрецов, с синодами. Вилькен ставит под сомнение даже то, что синоды были добровольными и регулярными собраниями египетских жрецов, а не созывались царем по конкретным поводам, чтобы принудить их к выражению верности.
Храмы были не только местами совершения религиозных обрядов. Они являлись также крупными землевладельцами и предпринимателями. «Священная земля» (hiera gē), как мы видели выше, была одной из основных категорий земли в эллинистическом Египте, хотя едва ли она достигала трети от всех сельскохозяйственных площадей, как о том пишет Диодор, вероятно имея в виду времена фараонов. Большая часть «священной земли» использовалась для извлечения доходов за счет земледелия: под зерновые поля, виноградники, огороды, пальмовые рощи; часть занимали деревни и города, которые давали храмам доход от недвижимости. Далее, она включала непосредственно храмовые территории, и нужно представлять их себе местами оживленной торговли, где торговцы съестными продуктами, одеждой и домашней утварью держали прилавки и, разумеется, платили за свой бизнес то, что причиталось богу. Кажется, бордели (афродизии) тоже были элементом священных заведений и увеличивали божьи прибыли[365]. Храмы вносили значительный вклад в заметное развитие производства, которое последовало за взятием Египта греками. Главной отраслью, которой занимались храмы, было производство льна, о чем уже говорилось выше. Возможно, произведенный лен (за исключением некоторого количества, которое они должны были поставлять царю) шел не на продажу, а на нужды храмов и их служителей. Так же дело могло обстоять и с другими храмовыми производствами — мельницами, пекарнями, пивоварнями (имевшими в Египте важное значение, так как пиво было там национальным напитком), резьбой по камню, изготовлением кирпичей. Однако даже если храмы не продавали произведенные ими вещи широким массам, все-таки они обладали большим экономическим преимуществом — у них не было необходимости покупать все упомянутое по обычным ценам[366]. Распределение хлебных долей между служителями храмов находилось в руках храмовых чиновников (по-гречески называвшихся экономами), которые в мемфисском Серапеуме, вероятно, сменялись ежегодно[367].
Когда чужеземец столкнулся с этой древней религиозной системой в стране, которую он захватил, чтобы править в ней к своей выгоде, им двигало два желания. В первую очередь он хотел привлечь на свою сторону эту влиятельную силу и не дать ей стать зачинщиком национального бунта, а наоборот, использовать для усмирения порывов национализма, которые слишком легко могли всколыхнуть народ, еще лелеявший память о былом величии; во-вторых, он стремился как можно крепче держать ее под своим контролем. Он колебался между этими двумя стремлениями в зависимости от сиюминутных обстоятельств.
С одной стороны, Птолемей твердо держал египетских жрецов в руке. Они, как и любое другое сословие в Египте, подвергались пристальному надзору и контролю со стороны царских чиновников. К верховному жрецу каждого храма был прикреплен назначенный царем наблюдатель (эпистат) храма[368]. Хотя сельскохозяйственная продукция «священной земли» сверх того, что оставляли хлеборобам, по большей части, как мы предполагаем, шла храмам, примерно с 170 года до н. э. управление священной землей оказывается в руках государства, и очень возможно, что оно обладало им еще с первых лет правления династии. «Священную землю», так же как и «царскую», сдавали в аренду мелким земледельцам, а продукцию доставляли не прямо в храмы, а в царские тесавры[369]. Некоторое количество земли, называвшейся gē anhierōmenē, «посвященной землей», было, во всяком случае после 118 года до н. э., освобождено от налогов, и им распоряжались сами жрецы. Царь получал определенный доход от жрецов за счет налогов, хотя их налоговое бремя было легче, чем у массы туземного населения. Жрецы — или, быть может, как в римские времена, официально установленное число жрецов каждого храма, — были освобождены от подушного налога. Храмы должны были выплачивать царю натуральный налог на «священную землю», который был отменен Розеттским декретом (196 до н. э.), но при этом сомнительно, что его отменили навсегда, а не на время. Размер налога установлен в одну артабу с каждой аруры зерновой земли и керамион вина с каждой аруры виноградника. Он был меньше обычного земельного налога[370]. Кроме того, как уже говорилось, жрецы должны были ежегодно поставлять царю тонкую льняную ткань. Каждый «священник» всех четырех фил при посвящении в сан должен был заплатить «инициационный налог» (телестикон). Мы также слышим о налоге epistatikon hiereōn, который, по-видимому, выплачивался группами жрецов из разных храмов за привилегию выбирать своих эпистатов.
Кроме того что жрецам приходилось выплачивать чужеземному царю налоги деньгами или натурой, от них еще требовалось постоянно выражать ему преданность. Каждый год (пока Птолемей V не освободил их от этого) они должны были присылать делегации в Александрию, чтобы засвидетельствовать царю свое почтение. В каждом храме царю поклонялись как богу, связанному (synnaos theos) с египетскими божествами, которым был посвящен храм. Жрецы должны были вырезать на храмовых стенах изображения македонских царей и цариц в одеждах и позах египетских фараонов в роли настоящих богов и сопровождать их иероглифическими надписями, в которых содержались священные титулы древних правителей страны, и благодеяния и милости новых царей навечно запечатлевались в камне. Таким образом, изображение Птолемея на стене египетского храма — это всего лишь обычное изображение фараона в соответствии с традициями священного искусства; оно не является попыткой придать ему портретное сходство с оригиналом, и по тем памятникам мы не можем строить догадки о том, как выглядели или как одевались Птолемеи и Клеопатры в реальной жизни.
Подвергнув египетских жрецов такому контролю и возложив на них такое бремя, Птолемеи при этом были готовы осыпать их многочисленными дарами. Оказание чести местным богам было их политикой. Сразу же по прибытии в Египет в качестве сатрапа Птолемей Сотер одолжил жрецам 50 талантов на погребение быка Аписа[371] — заем, о возврате которого, по словам Буше-Леклерка, ему «несомненно, хватило такта не просить»; а о том, что птолемеевский двор регулярно заботился о культе священных животных, можно судить по надписям времен Птолемея II (Пифомская стела), Птолемея III (Канопский декрет) и Птолемея V (Розеттский декрет). Там не говорится, выплачивал ли царь фиксированные суммы на службу в великих храмах, помимо приношений египетским богам, которые он делал по особым случаям, но выражения, использованные в Канопском и Розеттском декретах, даже в большей степени Пифомской стеле[372], возможно, подразумевают это.
Некоторых из представителей верховного жречества царь, хотя и был чужеземцем, лично вводил в сан с соблюдением церемоний — во всяком случае, в последний период правления династии. До нашего времени сохранилось несколько надписей, в которых говорится о великом жреческом роде, члены которого занимали пост верховного жреца Птаха в Мемфисе на протяжении всей эллинистической эпохи. Один из них по имени Петубаст прославился тем, что еще в возрасте десяти лет был введен в сан Птолемеем Александром I. «Царь Птолемей, зовущийся Александр, бог Филометор, ввел его в дом божий. Он отпил перед царем. Царь дал ему… из золота, ленту и кожаную мантию как жрецу Птаха на… празднике. Он водрузил золотой убор на его голову, как водружали на его праотцев, в его десятый год, что равно двадцать восьмому году царя»[373].
Иероглифическая версия Розеттского декрета, в греческой части которого говорится только «те, кто был назначен жрецами с первого года», гласит: «Жрецы, которых царь поставил в храмах с первого года».
Здесь мы подходим к вопросу об апомойре, по которому мнения ученых, как хорошо известно, разделились. Факты, которые можно считать достоверно установленными, таковы. Когда Птолемей II взошел на трон, египетские храмы имели право взимать с арендаторов виноградников, огородов и садов налог, установленный в размере доли от продукции (греки называли его апомойрой), для служения египетским богам. Вероятно, это право они получили еще с фараоновских времен. В 264 году до н. э. Птолемей его значительно изменил. С этого года, если не раньше, апомойра, установленная в размере шестой части продукции (hektē), должна была выплачиваться натурой (то есть определенным количеством амфор вина) с виноградников и деньгами с парадисов (садов и огородов), и новым законом царя передавалась для отправления культа Арсинои, «Богини Филадельфии», «для жертв и возлияний»; и с 264–263 годов до н. э. налог взимали уже не жрецы, а государство. С этим согласны все; но споры вызывает смысл данной меры. Одни считают ее «лишением государственной религии доходов ради царской выгоды», «актом грабежа» (М.). Политическая мудрость Птолемеев замаскировала это присвоение священных доходов царем под видом религиозного пожертвования. Отныне вся апомойра направлялась в царские сокровищницы, и царь лишь возмещал храмам то, что считал нужным, жалуя им взамен свои милости или ежегодные субсидии. Мнения, что эта мера была невыгодна храмам и выгодна царю, придерживается не только Магаффи, но и Буше-Леклерк, Ростовцев и Шубарт. С другой стороны, Отто утверждает, что она была принята в пользу храмов. Апомойра, взимавшаяся государством, полностью передавалась храмам для отправления религиозного культа. Она действительно использовалась для «жертв и возлияний». Выгода государства состояла только в том, что таким образом, как и любой другой царской милостью, могло привлечь жрецов на сторону правящего режима, тем более что богиня, на поклонение которой шел этот конкретный доход, была покойной царицей правящего дома. Вилькен колебался во мнении. Когда он писал 158-ю страницу своей книги Ostraka (т. I, 1899), он соглашался с Магаффи; дойдя до 625-й страницы, он, «повторно рассмотрев» вопрос, был вынужден переменить мнение и с тех пор более-менее разделял взгляды Отто. В своем Grundzüge (1912) он снова высказывает мнение, что мера 264 года до н. э. стала «тяжелым ударом» для египетских жрецов; так как апомойра, которая до сих пор посвящалась египетским богам, теперь направлялась государству.
Насколько мне известно, не найдено никаких свидетельств того, что апомойра использовалась государством на какие-либо мирские цели, а так как несомненно, что Птолемеи действительно жаловали большие суммы на туземную религию, кажется, нет причин полагать, что апомойра не полностью отдавалась на отправление культа Арсинои в египетских храмах. Если так, то едва ли можно говорить, что храмы пострадали от меры 264 года до н. э. С другой стороны, она действительно означала усиление государственного контроля над египетской религией и новую попытку использовать ее в интересах династии. Мне кажется неверным называть ее актом «грабежа», хотя, пожалуй, ее можно назвать актом порабощения. Такое мнение, по-моему, согласуется с тем, что мы знаем о политике царей из династии Птолемеев. Они стремились не разорить египетские храмы, а твердо держать египетских жрецов в своей руке — не уменьшить их доходы, но превратить эти доходы в благодеяние, которое оказывают им цари. Они охотно тратили на местную религию, но только ради того, чтобы использовать ее как инструмент подчинения египетских умов царской власти.
В том же году, когда был провозглашен новый закон об апомойре (264 до н. э.), согласно Пифомской стеле, Птолемей передал в дар египетским храмам 750 тысяч дебенов (3125 серебряных талантов). Кажется, стела содержит указания на то, что до тех пор царь делал храмам ежегодные подарки в размере 150 тысяч дебенов.
Особые дары, которые цари делали храмам, не считая денежных, имели две формы: во-первых, передачи земли в пользование и, во-вторых, возведения и украшения зданий. Что касается первого, у нас есть множество иероглифических надписей, в которых говорится о сделанных Птолемеем прибавлениях к «священной земле», относящейся к тому или иному храму. Одна из них — каирская стела, на ней Птолемей изображен в виде сатрапа, который своими благодеяниями умилостивляет богов и жрецов Пе и Тепа. Он возвращает им землю, пожалованную им туземным царем Хабабашем в V веке до н. э. и отнятую «врагом Ксерксом». Общая память о вражде с персами по-прежнему связывала египтян и греков. Египетские жрецы любили рассказывать своим македонским правителям о дарах, которые делали им древнеегипетские фараоны, как бы намекая, что это хороший пример для подражания. Если нужного прецедента не было, то жрецы, как считается, могли его сфальсифицировать[374]. Однако Зете полагает, что упомянутая надпись на самом деле является копией древнего текста. Против гипотезы о подделке свидетельствует то соображение, что она была бы совершенно бесполезной, ведь ни царь, ни его греческие министры не умели читать иероглифов и в любом случае были вынуждены принимать на веру то, как жрецы переводили им надписи на стенах. Если подделка и имела место, то она могла предназначаться только для обмана египтян, находившихся на службе у царя и получивших образование у жрецов, но могла ли она обмануть этих людей?
Еще одно важное свидетельство о земле, которую Птолемеи жаловали храмам, — надпись в храме Хора в Аполлонополе (Эдфу). В конце правления Эвергета II храм владел землей в четырех разных номах, всего до 141/4 квадратной мили; и 5 1/2 квадратной мили он получил в дар от Птолемея Сотера II и Птолемея Александра I.
О том, сколько сделали Птолемеи для строительства, расширения и украшения египетских храмов, мы никогда не узнаем, потому что храмы Нижнего Египта с вырезанными в них надписями погибли. Но по тем надписям, которые еще остаются в храмах Верхнего Египта, мы можем проследить благодеяния того или иного царя этой династии. Птолемей II, великий строитель греческих храмов, видимо, мало что делал по сравнению с царями позднего периода для восстановления и строительства египетских храмов. На его счет можно отнести наос храма Исиды на острове Филэ, храм Исиды в Нижнем Египте из асуанского гранита и египетский храм в Навкратисе. О том, что в этой области совершили его преемники, будет говориться позже в связи с каждым из них. Храмы, возведенные Птолемеями в Египте, по внешнему виду неотличимы от сооружений фараоновских времен. Несомненно, что их проектированием и строительством занимались жрецы и туземные архитекторы, а роль царя-чужака ограничивалась только подписанием приказа на греческом языке из его александрийского или мемфисского дворца, где он поручал жрецам выполнить конкретную работу и обещал взять расходы на себя[375]. Двор довольствовался сообщениями своих агентов о том, что жрецы достаточно проявили преданность и благодарность в иероглифических надписях. Время от времени надписи на греческом языке с посвящением царю или царице встречаются даже на храмах в египетском стиле.
И наконец, был еще один способ облагодетельствовать храмы, который ценился очень высоко, — даруемая им привилегия асилии, «убежища». Не все храмы обладали привилегией предоставлять убежище и спасение от ареста тому, кто совершил какое-либо преступление против государства, или беглым рабам. Никакой правитель, заботящийся об общественном порядке, не захочет иметь множество таких убежищ в своих владениях. Привилегия жаловалась храмам особым распоряжением царя, и, возможно, в первые годы династии ею владели самые крупные и важные храмы Египта. Когда она была предоставлена храму в Атрибисе в 95 году до н. э., было указано, что такой же привилегией уже владеют «храм в Мемфисе и храм в Бусирисе и многие другие храмы»[376]. В мемфисском Серапеуме лишь часть храмовой территории обладала правом предоставлять убежище. Примечательно, что подле крупных храмов, как правило, устраивали полицейский участок. В последние годы правления династии, когда внутренний хаос ослабил центральную власть, двор считал необходимым делать все новые и новые уступки требованиям египетских жрецов, и даже сравнительно небольшие сельские храмы получали право предоставлять убежище. Мы все еще можем прочитать вырезанную на камне копию письма, по-гречески написанного на папирусе жрецами файюмской деревни Теадельфии царице Беренике, правившей страной во время бегства ее отца Авлета, в котором они молили даровать асилию их храму, а также ответ царицы — распоряжение, написанное царственной рукой на петиции, с приказом стратегу нома «Диоскуриду: да будет сделано», и датой, которая соответствует 23 октября 57 года до н. э.[377]
Важным видом пожертвования из царской сокровищницы было регулярное пособие (синтаксис), которое ежегодно выплачивалось отдельным жрецам, служившим в египетских храмах. Синтаксис выплачивался как деньгами, так и натурой (хлебом, маслом). Он не шел непосредственно от государства каждому жрецу, но выделялся храмам, которые были обязаны распределять его между своими служителями по установленной шкале. Примечательно, что египетского термина для обозначения этого синтаксиса, кажется, не было; в египетских надписях греческое слово просто транскрибировано египетскими знаками. Возможно, это свидетельствует о том, что пособие было нововведением греко-македонского режима.
Насколько удалось чужеземным царям привлечь египтян на сторону своей власти поддержкой египетской религии, остается под вопросом. В Верхнем Египте, во всяком случае, где при поздних Птолемеях постоянно случались бунты, вполне могло быть так, что фиванские жрецы Амона-Ра еще помнили дни, когда они владели верховной властью, и не находили покоя под игом, низведшим Фивы до сравнительно жалкого положения. Вероятно, фиванские жрецы играли немаловажную роль в местных восстаниях. С другой стороны, члены мемфисского рода, в котором звание верховного жреца передавалось по наследству и чью историю можно проследить по надписям на их гробницах начиная с времен Птолемея I и заканчивая Октавианом Августом[378], по всей видимости, поддерживали наиближайшую дружбу с правящей династией, будучи своего рода князьями египетской «церкви», которые сохраняли свое богатство и высокое положение в мире тем, что удачно приспосабливались к власть имущим.