Собирался ли Птолемей вечно удерживать завоеванные страны и стать царем селевкидского царства, как и египетского? Это значило бы, что и он, в свою очередь, лелеял те же честолюбивые мечты, в погоне за которыми погибли Пердикка, Антигон и Селевк, — мечты стать властелином всего наследия Александра, — теперь, когда династии соперников прочнее утвердились на своих землях, чем во времена сумятицы после смерти Александра. Можем ли мы приписать внуку Птолемея Сотера такие грандиозные замыслы?
Что касается первой партии вопросов, то, видимо, ничто не запрещает нам предположить, что египетская армия дошла до самой Бактрии и Гиндукуша. Нужно помнить, что в те дни войску было легче совершать переходы, чем в эпоху пушек, и оно могло передвигаться на большие расстояния с меньшими затратами сил. Возможно, это организованное скопление военной мощи превосходило любое войско, которое могли выставить против него в тех местах, куда оно прибывало, и таким образом оно последовательно овладевало всеми странами, пока оставалось в них. То, чего добился Александр Великий в Ближней Азии тремя поколениями раньше Птолемея III и чего там же добился Антиох III поколение спустя, показывает, что египетская армия, если допустить, что селевкидский царь не смог собрать войско, способное разбить ее, вполне могла беспрепятственно двигаться прямо через обширное селевкидское царство. Конечно, сохранить завоеванное, когда войско перешло на новое место, — это совсем другое дело. Даже Александру Македонскому это давалось с трудом; когда Антиох III повторно установил селевкидское господство в восточных провинциях, результат оказался эфемерным; и даже если Птолемею III не пришлось бы преждевременно возвратиться домой из-за «внутреннего восстания», то понадобилось бы намного больше сил, прежде чем его восточный поход можно было бы счесть реальным завоеванием Мидии и Персии. На севере и востоке Ирана Птолемей обнаружил бы новые державы — в одном месте парфян под властью их царей Аршакидов, в Бактрии государство, возглавленное греком Диодотом, который недавно отделился от Селевкидов и объявил себя независимым правителем. У нас нет никаких сведений о том, что эти молодые державы когда-либо претерпевали вторжение египетского царя. Маловероятно, что Птолемей зашел далеко на территорию Ирана, что он долго оставался на таком расстоянии от своей базы в Египте. Однако вполне возможно, что в одном из древних городов персидского царя, в Эк-батане, Персеполе или Сузах, Птолемей устроил нечто вроде дворца для торжественных приемов, куда являлись посланцы от династий Парфии, Бактрии и Гиндукуша с заверениями в верности. Одного этого было бы достаточно, чтобы придворные в Египте назвали действия царя завоеванием Востока до самой Бактрии и Индии. Очевидно, Птолемей не проник в глубь Малой Азии, где власть еще удерживал Селевк II со своей матерью; таким образом, унизив селевкидскую державу, он оставил ее ядро нетронутым, готовым к дальнейшему расширению сразу после ухода египетской армии.
Относительно вопроса, какие домашние тревоги заставили Птолемея вернуться, нам остается только гадать. Дройзен считал, что это наверняка был очередной мятеж в Киренаике, — но Магаффи категорически отверг его гипотезу. Сам Магаффи предположил, что это были волнения в Египте, которые произошли после недостаточного разлива Нила, когда создалась угроза голода. Есть сведения[391], что в какой-то момент правления Птолемея III в Египте действительно случился недостаток хлеба.
В отношении третьего вопроса — намеревался ли вообще Птолемей удерживать свои восточные завоевания, — мы не располагаем никакими документальными данными, за исключением слов Иеронима о том, что царь оставил своего военачальника Ксантиппа командовать провинциями за Евфратом и назначил «друга» Антиоха наместником Киликии. Конечно, если он строил какие-либо планы сохранить области за Евфратом в качестве провинций своей державы, вскоре ему пришлось отказаться от этой мысли. Возможно, вышеупомянутый Ксантипп — это спартанский наемник, которого наняли карфагеняне в 256 году до н. э. «Друга» Антиоха Нибур (а вслед за ним Дройзен и другие) отождествил с младшим братом Селевка II Антиохом Иераксом, тогда мальчиком четырнадцати лет, который позднее стал врагом своего брата. Но Буше-Леклерк почти наверняка прав, утверждая, что этот Антиох был «другом» в известном смысле слова, то есть кем-то приближенным ко двору, македонцем или греком, который служил в Египте и по случайности звался Антиохом. Он упоминается в надписи в качестве простого наместника, назначенного Птолемеем в Малую Азию[392].
Примечательно утверждение о том, что Птолемей вернул в Египет изображения египетских богов и другие священные предметы, увезенные в прежние времена персами. Оно встречается в Канопском декрете, перевод которого будет приведен ниже. Если бы оно имелось только в источниках, составленных египетскими жрецами и писцами, то мы не придавали бы ему особого значения, поскольку это одна из общепринятых формул, которая в иератических текстах обычно использовалась при описании победоносного возвращения фараона из азиатского похода. Странно в данном случае то, какое значение придается этой фразе в надписи из Адулиса и в комментарии Иеронима. В книге Даниила также говорится о том, что Птолемей привез в Египет плененных богов, которыми владели завоеванные народы, и драгоценности. Надпись из Адулиса, по всей видимости, составлена греком; в ней содержится утверждение о том, что Птолемей происходит от богов, и в ней отсутствуют египетские формулировки. Однако, когда речь заходит о завоеваниях Птолемея, в ней подчеркивается то обстоятельство, что он вернул в Египет вывезенные персами священные предметы, — обстоятельство, которое в обычном случае не представляло бы для грека никакого интереса. Мы можем лишь предполагать, что египетские жрецы изложили перед Птолемеем, чего ждали от царя Египта, который вторгся в Азию, если он хотел походить на образцового фараона, и Птолемей решил — из политических соображений — выполнить предписанную роль, и довольно демонстративно. Должно быть, по возвращении он вернул жрецам египетских идолов и другие вещи, найденные в Вавилоне, Экбатане или Сузах, с такой помпой и торжественностью, что об этом заговорили при дворе, что греческие придворные и историки отметили поступок как примечательный и важный и что иерусалимские евреи восемьдесят лет спустя еще помнили рассказы их отцов о том, как войско египетского царя возвращалось домой через Палестину, победоносно сопровождая идолов, которых они вывезли из северных стран.
Пока египетская сухопутная армия вторгалась в Северную Сирию и Месопотамию, египетский флот действовал у берегов Сирии и Малой Азии и везде, где можно было напасть на селевкидские владения с моря. Это единственный момент истории тех дней, который необычно и ярко освящен в папирусе из Гуроба, о котором мы уже говорили. В первом столбце найденного фрагмента папируса рассказывается о захвате египетскими силами того или иного города, но свиток слишком ветхий, чтобы реконструировать из него последовательный рассказ. Затем повествование становится более связным: «Между тем Пифагор и Аристокл, [приготовив] 15 лодок, так как Сестра послала им сообщение… прибавить к их доброй службе и с рвением выполнить то, что еще осталось сделать, отплыли вдоль берега в Солы (?) в Киликии (?), где они забрали захваченные и помещенные там деньги и доставили их в Селевкию. Всего было 1500 серебряных талантов. (Эти деньги Арибаз, стратег в Киликии[393], намеревался послать в Эфес Лаодике, но граждане Сол (?) составили заговор с воинами города, и Пифагор и Аристокл с войском явились к ним на помощь, и все выказали себя храбрецами, и в итоге деньги были захвачены, и мы овладели и городом, и цитаделью. Арибаз ускользнул и добрался до самого перехода через Тавр; там некие местные жители отрезали ему голову и принесли в Антиохию.) Когда все корабли с нашей стороны были готовы, вначале первой стражи мы вышли на стольких кораблях, сколько могла вместить гавань в Селевкии, поплыли вдоль берега в крепость, называвшуюся Посидеон, и стали там на якорь примерно в восьмом часу дня. Оттуда мы снова отправились на рассвете и достигли Селевкии. Жрецы, магистраты, прочие граждане, командиры и воины встретили нас на дороге, ведущей в гавань, увенчанные гирляндами и… доброй воли к нам… к городу… жертвенные приношения, помещенные рядом… на алтарях, приготовленных для них… <Когда они превзошли (?)> на базаре (ἐν τῷ ἐμπρορίῳ) почести <уже оказанные нам> они… Так что в этот день они… и на следующий день… насколько… возможно… <корабли…>, на которые мы взяли всех, кто приплыл с нами, и сатрапов, которые были там, и стратегов, и других начальников, кроме назначенных <на гарнизонное дежурство> в городе <Селевкии> и цитадели, которых мы оставили… Ибо они были чудесны[394]… <Мы достигли> Антиохии… такие приготовления… мы нашли, которые ввергли нас в удивление. Ибо <вышли навстречу нам> за ворота… сатрапы и другие начальники, воины, жрецы, коллегии магистратов, все юноши из гимнасиев и большая толпа народа с ними, увенчанные гирляндами, и вынесли все священные предметы[395] на дорогу перед воротами, и некоторые приветствовали нас правой рукой, а другие… криками и хлопками… <Без двенадцати линий>… рядом с каждым домом… они продолжали… Хотя там было так много вещей <предназначено, чтобы порадовать нас>, ничто не дало нам столько удовольствия, как большая верность (ἐκτένεια) этих людей. Когда потом мы принесли жертвы, данные нам начальниками (?) и обычными людьми, солнце клонилось к закату, мы немедленно посетили Сестру и после того занялись различными делами, которые требовали нашего усердия, выслушали начальников, воинов и других людей из того места и держали совет о том, как вести наши дела. Кроме этого в течение нескольких дней…»