орее всего, с их подачи в день коронации юного Петра по Москве разнесся слух: «Нарышкины отравили царя Федора и задушили царевича Иоанна». А еще распространилась молва о том, что брат Натальи Нарышкиной Иван вроде бы примерял на себя царский венец и садился на трон, приговаривая при этом, что и венец, и трон ему идут больше, чем кому-либо еще. Эти слухи были подхвачены вечно недовольными властью стрельцами. Подстрекаемые к бунту Софьей и ее любовником, князем Василием Голицыным, они ударили в набат и схватились за оружие.
15 мая 1682 года стрельцы ворвались в Кремль и устроили там настоящий погром. В числе схваченных ими оказался Иван Нарышкин. Его отвели в Константиновскую башню, долго пытали, а затем изрубили на куски. После расправы над Иваном и другими сторонниками Нарышкиных ненависть к ним, как к правителям, была утолена. В надежде успокоить стрельцов царица Наталья вышла к ним, ведя за руки Иоанна и Петра. Тогда, стоя на крыльце, 10-летний Петр впервые увидел силу народного гнева, в результате которого дворцовая площадь утопала в крови. Стрельцы настояли на признании царями обоих наследников и назначении над ними на время их малолетства регентства Софьи. 23 мая Земским собором Петр был утвержден «вторым царем», а Иван – «первым». Впоследствии для них был сделан двухместный трон, в золоченой спинке которого проделали окошко, чтобы регентша подсказывала братьям их «царскую волю». Так двуглавый орел в гербе Российского государства, символизирующий то, что Москва пришла на смену Византии и сделалась Третьим Римом, словно обрел в этом двуцарствии реальное воплощение.
Поскольку болезненный царь Иван V, который был «скорбен головою», заниматься государственными делами совсем не мог, а десятилетний царь Петр I жил вместе с матерью Натальей Кирилловной в селе Преображенском, государством самостоятельно правила царевна Софья, которую так и называли – правительницей. Так продолжалось семь лет, и все эти годы положение царской власти было непрочным. А следовательно, и дела в государстве шли без особого успеха. Был заключен очередной «вечный» мир с Польшей, по которому та отказалась от Киева, по Нерчинскому договору взяты у Китая земли по берегам Амура. А еще состоялось два военных похода князя Голицына на крымских татар. И хотя Софья пыталась провозгласить их «весьма успешными», все прекрасно знали, что закончились они неудачами, и это вызывало повсеместное недовольство правительницей. К тому же она хорошо понимала, что чем старше становился Петр, тем больше слабела ее власть и тем сильнее была опасность со стороны повзрослевшего «второго царя» стать «первым и единственным». Значит, пришла пора опять поднимать стрельцов…
«Софьины загадки»
Царевна Софья, как это не удивительно, до сих пор представляется одной из самых загадочных исторических фигур в пасьянсе Дома Романовых. Многое о ней вроде бы известно, но еще больше скрыто или «навеки погребено» в недрах романовской концепции российской истории. В частности, еще в петровские времена были частично уничтожены материалы о заключении Софьи в Новодевичий монастырь, о ссылке ее фаворита князя Василия Голицына и о казни нового любовника – начальника стрелецкого приказа Федора Шакловитого. Вот почему история ее жизни вначале забылась, а потом обросла загадками и легендами. Исходя из них, многие знаменитые писатели и поэты рисовали ее исторический портрет по-разному. В очерке «Запрещенная правительница» В. Сергеев пишет об этом следующее: «Для Вольтера Софья была “прекрасной, но неудачливой принцессой московитов”, для Алексея Толстого – злобной противницей реформ, для Марины Цветаевой – сказочной Царь-девицей. Для большинства ее современников Софья была царевной, которая в жестокий мужской век пыталась править с женской мягкостью и мудростью – да так и не смогла».
А вот под пером многочисленных историков романовской эпохи и советского периода она предстает перед потомками прежде всего как хитрая, алчная и любвеобильная натура, стремящаяся любой ценой получить власть. Не отрицая всего этого, необходимо все же отметить, что царевна занималась не только амурными делами и интригами, но и была весьма сведуща в делах государственных. Есть косвенные доказательства того, что она чуть ли не первой на Руси, задолго до Екатерины II, занималась сочинительством и переводами, была весьма начитанна и образованна, да и государством правила с толком. Исходя из этого, вот что пишет о ней современный российский историк Э. Э. Камозин: «Софья была необыкновенной девушкой, особенно в понимании тогдашнего “старомосковского” общества, в котором женщину глубоко уважали как мать и хранительницу домашнего очага, но совершенно не воспринимали как фигуру общественную. Уже в ранней юности Софья проявила себя в науках и искусствах – она знала богословие, историю, латынь и польский, сочиняла стихи. Учитель и наставник царевны Симеон Полоцкий называл ее “зело премудрой девицей, наделенной тончайшей проницательностью и совершенно мужским умом”. Ну а вскоре, годам к двадцати пяти, выяснилось и то, что помимо “мужского ума” Софья обладает еще и чисто мужским властолюбием: уже при Федоре она стала активно заниматься политикой».
Так почему же в официальном портрете правительницы долгое время не было ни одной позитивной черты? Вот как на этот вопрос отвечает Ф. Гримберг: «Романовская концепция оценивает ее скорее негативно: прежде всего, как противницу Петра, как “защитницу старого уклада”. Но, применительно к Романовым, употребление понятия “старый, стародавний уклад” просто смешно. Романовы молоды и, как мы уже сказали, готовы на все. Надобно – они всячески перечеркивают свое – “седьмая вода на киселе” – родство с Рюриковичами. Надобно – сжигают разрядные книги. Даже самый поверхностный взгляд на деятельность Софьи показывает ее вовсе не защитницей какого бы то ни было “стародавнего уклада”, но определенного рода “реформатором-постепенновцем”».
На самом деле, по мнению этого же историка, «негативная оценка Софьи связана прежде всего с борьбой двух романовских ветвей. Романовы-Нарышкины мыслили «государственно» – в исторических сочинениях Романовы-Милославские должны были выглядеть и выглядели неумными, жалкими, или, как Софья, «действующими неправильно». Поэтому в исторических сочинениях время ее правления, как правило, называлось «темным периодом» перед блестящей эпохой Петра. Но многочисленные факты свидетельствуют об обратном. По мнению В. Сергеева, «несмотря на свой жесткий мужской характер, Софья правила с женской мягкостью и осмотрительностью» и ни в чем не уступала своему великому брату. В мемуарах ее современника, князя Б. Куракина, ставшего впоследствии сподвижником Петра I и часто критиковавшего его сестру, можно найти такие строки: «Правление царевны Софьи Алексеевны началось со всякою прилежностью и правосудием всем и ко удовольствию народному, так что никогда такого мудрого правления в Российском государстве не было». А вот еще одно свидетельство, оставленное недоброжелателем Софьи, посланником французского двора де Невиллем в его «Записках о России»: «Насколько ее стан широк, короток и груб, настолько ум тонок, остер и политичен». Подобные суждения высказывались многими современниками правительницы, независимо от их политических склонностей.
В чем же заключалась государственная мудрость Софьи? Сошлемся на факты, приведенные В. Сергеевым: «Царевна усилила борьбу со взятками и произволом чиновников, а также с доносительством, ставшим в России настоящим бичом. Она запретила принимать анонимные доносы, а кляузников, заполнявших судебные присутствия, велела бить плетьми. Не была она и поклонницей старины, защитницей “узорного терема”, как писала ее поклонница Марина Цветаева. Продолжая политику отца, Софья приглашала в Россию иностранных специалистов. Развивалась и отечественная система образования – в 1687 году была открыта задуманная учителем царевны Симеоном Полоцким Славяно-греко-латинская академия. Есть сведения, что царевна даже думала открыть школу для девочек». Видимо, поэтому выдающийся историк XIX века В. О. Ключевский ставил в заслугу Софье то, что она «вышла из терема и отворила двери этого терема для всех желающих».
Ф. Гримберг указывает и на вторую загадку правительницы, справедливо задаваясь вопросом: «Каким образом женщина, царевна, при укладе, как бы исключающем активное участие женщин в политической жизни, добилась того, что открыто встала во главе этой политической жизни?» Ответ на него исследовательница находит в примерах из «доромановской» истории и укладе жизни русских цариц. В частности, она пишет: «Сохранились сведения о политической активности Софьи-Зои Палеолог, супруги Ивана III, византийской царевны, воспитанной в Риме. Ирина Годунова принимала послов и едва не попала на трон после смерти мужа, Федора Ивановича. В честь рождения Петра Алексей Михайлович приказал отлить медаль, на одной стороне которой была изображена царская чета – он и мать новорожденного царевича, Наталья Нарышкина. Но не только примеры открытой политической активности послужили своего рода фундаментом для будущих действий Софьи. Для первых Романовых характерна скрытая политическая активность “терема”, женских покоев… Таким образом, поведение Софьи вовсе не выглядит чем-то совершенно неожиданным, из ряда вон выходящим». Забегая вперед, отметим, что наряду с Софьей ее сестры, царевны Марфа и Екатерина, также были активными политическими игроками из числа царского «терема», являясь деятельными участницами антипетровского заговора.
Выстраивая свой путь к власти, Софья проявила немало весьма полезных для правительницы качеств. Она оказалась неплохим психологом и лицедеем. Вспомним хотя бы, как вела себя царевна на похоронах царя Федора Алексеевича: «Она шла пешком, – пишет Ф. Гримберг, – демонстративно оплакивая брата и объявляя о том, что он отравлен врагами, что она сама, пятеро ее сестер и юный брат Иван Алексеевич совершенно осиротели и также отданы на расправу врагам; и, наконец, в заключение просила отпустить их, несчастных потомков Марьи Милославской, в чужие земли к христианским королям для спасения». Созданный ею образ скорбящей мученицы был необходим для осуществления следующего хода – силового захвата власти путем имитации своего рода «народной расправы» (руками стрельцов, сочувствующих и возмущенных «несправедливым» отношением к ней) над Нарышкиными. Таким образом, по словам Ф. Гримберг, только создав этот «“эмоциональный фон” дальнейшей расправы с соперниками, публично выставив себя гонимой и несчастной, Софья в мае 1682 года поднимает настоящий мятеж против Нарышкиных-Матвеевых».