— А теперь, Том, сними с него седло. Позволь мне посмотреть, как ты уводишь его. Погладь его, да, да, вот так. Скажи ему, что он хороший.
— Ты хороший, Герои, — послушно произнес Том, еле дотягиваясь до загривка лошади. — Бабушка, а зачем мне знать, как все делать? Если есть слуги…
— Том, что за вопрос?! А что, если ты окажешься без слуг? Что, если тебя призовет на службу король, как твоего дядю Томаса? Ты ему ответишь, что не можешь отправиться в поход: «О, простите, я не могу быть с вами, потому что не умею седлать собственную лошадь».
— Дядя Томас был храбрым, да, бабушка?
— Да, дитя мое. Он был не только храбрым, но еще и красивым. Настоящий джентльмен.
— Но его убили, да?
— Он погиб в бою, сражаясь на стороне милорда. Томас убил человека, который смертельно ранил его господина. И погиб сам, — произнесла Элеонора, которую переполняли эмоции.
Маленький Том на секунду задумался.
— Я бы не хотел умирать, бабушка, — решил он наконец. — Ведь тогда я не смог бы ездить верхом.
— Мы все когда-нибудь умрем, дитя мое. А когда мы умрем, то должны быть готовы рассказать Создателю, что наша жизнь не прошла напрасно, что мы были храбрыми и преданными, честными и искренними с теми, кого любили, что мы действовали по заповедям Божьим и подчинялись Его воле. Нам хочется, чтобы Бог оказался доволен нами, ведь так?
Том не мог рассуждать о таких серьезных вещах, но по интонации вопроса догадался, что от него требуется, и согласно кивнул. Он все еще думал над их разговором.
— Но, бабушка, а Бог был доволен тем, как умер дядя Томас?
— Бог радуется, когда мы защищаем правду. Когда мы не нарушаем своих обязательств. Если нам приходится умирать за справедливость, то Бог любит нас еще больше.
Но Элеоноре не удалось выглядеть убедительной в глазах внука. Жизнь казалась ему наполненной такими чудесными вещами, что он совсем не хотел думать о смерти. Про себя мальчик решил, что дядя Томас сделал бы намного лучше, если бы не погиб, но Том любил бабушку и хотел угодить ей и потому вслух произнес:
— Я бы хотел быть похожим на дядю Томаса, бабушка.
Он достиг своей цели, потому что бабушка наклонилась к нему и обняла, сказав таким немного смешным и странным голосом, который означал, что она пытается не заплакать:
— Ты будешь, как он, когда вырастешь и станешь мужчиной. Да благословит тебя Бог!
Затем она выпрямилась, унося с собой сладкий запах роз, который неизменно витал вокруг нее, и сказала:
— А теперь позволь мне посмотреть, как ты снимаешь уздечку.
Они как раз закончили и поворачивали к дому, держась за руки, когда их нашли другие члены семьи. Первыми их встретили Ричард, Нэд и Сесиль, которых только что отпустил после занятий мистер Дженни. Они бежали со всех ног в надежде увидеть молодого ястреба, который принадлежал Нэду. По крайней мере, Нэд и Сесиль точно собирались это сделать, а Ричард следовал за ними, как мотылек, которого манит свет огня. Ему исполнилось десять лет, он был довольно маленьким для своего возраста и рос тихими способным к наукам мальчиком. У Ричарда была привычка вздрагивать при любом неожиданном звуке, а еще он часто витал в каких-то своих детских мечтах, вместо того чтобы заниматься уроками или играми. Он обладал очень живым воображением и уже в этом возрасте сочинял стихотворения и песни. Девочки с удовольствием слушали его рассказы перед сном — у него в запасе всегда находилась какая-нибудь увлекательная история об эльфах и других сказочных существах. Элеонора предполагала, что ее сын унаследовал этот дар от Роберта, который тоже любил поэзию и музыку. Его схожесть с отцом она усматривала и в том, что Ричарда очень привлекали сильные характеры.
Нэд в девять лет был очень крепким ребенком. Он походил на мать: такой же светловолосый, как она, такой же энергичный, необыкновенно живой и вместе с тем мягкий. Сесиль в семь лет проявляла гораздо больше капризности и своенравия, чем ее брат. Обычно автором всех вытворяемых в доме шалостей называли именно ее. Она занималась вместе с братьями, потому что Эдуард сказал, что девочка должна получать такие же знания и образование, как и мальчики. Сесилия жаловалась, что ее дочь растет неуправляемой и хитрой, как лиса, и пока не видит в ней будущую леди.
Элеонора поддержала Эдуарда, сказав:
— Впереди еще много времени, чтобы освоить манеры леди. Когда ей исполнится десять, мы начнем подыскивать для нее жениха, вот тогда и займемся этим. Выучить же латынь и греческий за несколько недель ей вряд ли удастся, поэтому пусть продолжает учебу.
Сесиль росла красавицей, похожей на мать и цветом волос, и цветом кожи, напоминавшим нежный розовый лепесток. Маргарет, которой исполнилось четыре, тоже была симпатичной, пухленькой и румяной, однако в ней пока не угадывалось поражающей глаз красоты. Том не походил ни на мать, ни на отца. Он был копией своей бабушки: высокий, темноволосый, с яркими синими глазами, волевым подбородком и чувственным ртом. Возможно, именно это очевидное сходство и заставляло Элеонору по-особому относиться к нему. С момента его рождения она связывала с ним большие надежды.
Когда дети, забрав с собой и Тома, убежали со двора, появились Хелен и Сесилия. Они решили составить компанию Элеоноре и проводить ее в дом.
— Как Том справляется с верховой ездой? — поинтересовалась Хелен.
— Отлично, — с радостью в голосе ответила Элеонора. — Он очень крепкий для своего возраста мальчик, и у него прекрасное чувство равновесия. Из него получится отличный наездник.
— Матушка, не кажется ли вам, что Герои слишком велик для него? — спросила Сесилия с тревогой. — Не лучше ли обучать мальчика на Пэчворке, ведь он не такой крупный?
Элеонора вздохнула.
— Моя дорогая, ты совершенно не представляешь, о чем говоришь. Пэчворк просто пони, к тому же тягловый. Он, наверное, такой же широкий, как кровать. Как еще ребенок может научиться держаться в седле, подобно джентльмену, если не на лошади, которая подобает джентльмену?
— Я не об этом переживаю, матушка. Я только хочу, чтобы он дожил до того времени, когда его будут величать джентльменом.
Элеонора перекрестилась.
— Не говори так. Поверь мне, Маргаритка, он в большей безопасности на хорошей скаковой лошади, чем на пони, который только и умеет, что идти, куда его поманят. Доверься мне. Я ведь воспитала восьмерых детей.
— Да, матушка, я знаю, — немедленно пошла на примирение Сесилия, видя, что Элеонора начинает хмуриться.
— Кстати, именно об одном ребенке мы и собирались с тобой поговорить, — сказала Хелен.
Элеонора перевела взгляд с дочери на невестку и неожиданно улыбнулась.
— У вас такой серьезный вид. Ну что же, дорогие мои дочери давайте присядем и займемся шитьем, потому что добрая сотня рубашек еще должна быть сшита, и никто, кроме нас, этого не сделает. Заодно и обсудим ваши проблемы.
— Матушка, — начала Хелен, когда они сели в рабочей комнате Элеоноры с шитьем в руках, — я очень обеспокоена состоянием Изабеллы. Ее малыш мне тоже не нравится. Я как раз говорила Маргаритке об этом, и тут ей пришла в голову идея привести Изабеллу пожить здесь. Я бы тогда помогала вам присматривать за ней.
Элеонора даже не подняла головы от работы.
— Изабелла — замужняя дама. Только ее супруг вправе решать, что для нее будет лучше.
— Я знаю, матушка, но она не в себе. За Эдмундом нет ухода. Я уверена, что с ним не занимаются. Более того, он наверняка не получает даже достаточно еды. Эзра его отец, но мальчик из семьи Морландов, поэтому о нем следует позаботиться. Да и об Изабелле никто не печется должным образом. Мы что, будем сидеть сложа руки? Разве не наша обязанность что-то предпринять в такой ситуации?
Элеонора прекратила шить.
— Это такой сложный вопрос, дитя мое. Что касается мальчика, то, поскольку Эдмунд — будущий наследник, он должен получить все положенное. Я не думаю, что мистер Брэйзен станет возражать против такой постановки вопроса. Но этот ребенок всецело принадлежит отцу, поэтому именно ему решать, как воспитывать собственного сына. — Она остановила Хелен, которая хотела прервать ее рассуждения, и продолжила: — Позволь мне договорить. Возможно, однако, что он согласится оставить ребенка в нашем доме, как если бы он определил его в какую-нибудь богатую семью для получения образования. Обычно это происходит не раньше, чем мальчику исполнится семь или восемь лет, но в подобных обстоятельствах ему может понравиться ваша идея.
— А Изабелла? Что же будет с ней? — с волнением спросила Сесилия.
— Она другое дело. Она его жена. Он может делать с ней все, что ему заблагорассудится, даже просто игнорировать ее, бить ее, если такова его воля. Мы не имеем права вмешиваться, и ему может показаться неприличной наша уверенность в том, что мы позаботимся о ней лучше, чем он, ее муж.
— Но, матушка! — воскликнула Хелен.
— Но, матушка! — воскликнула Сесилия.
Элеонора вновь приступила к работе.
— Это неправильно, даже если все, что вы говорите, правда. Прекратите кудахтать, как куры перед лисой. Полагаю, в ваших словах есть здравый смысл, поэтому я предложу мистеру Брэйзену разделить с ним заботу о больной жене и маленьком ребенке, поскольку это непосильная нагрузка для него и его слуг, — с иронией в голосе Элеонора выделила последние слова. — Я намерена уже завтра переговорить с ним по этому вопросу. Спасибо, дети мои, за предложение.
Эзра Брэйзен был не чета Элеоноре Кортени в искусстве принимать решения и добиваться того, чего хочешь. Она стремительно вошла в дом и так же стремительно его покинула, договорившись, что Изабеллу и ребенка отправят в Морланд-Плэйс на следующий день. Она позволила ему сохранить достоинство в этой ситуации, притворившись, что эти договоренности носят временный характер. Но они оба понимали, что Изабелла не вернется в город.
Элеонора была откровенно шокирована состоянием дочери. Она никогда раньше не наносила визитов на Коуни-стрит: социальное положение ее дочери после замужества оказалось ниже, чем до него, поэтому Изабелла могла приезжать к матери, но не наоборот. Элеонора не была готова к тому, что увидела. Изабелла лежала на грязной постели, похоже, ее не купали несколько недель, так как от нее ис