а лик твой – как пион,
Что на весеннем ветерке росою окроплён.
Коль на вершине Цюньюйшань
не встретился с тобой,
– Увижусь у дворца Яотай
под светлою луной»[111].
Одним лишь истреблением семейства Ян дело не закончилось. После смерти Ян-гуйфэй гвардия принудила Сюань-цзуна отечься от престола в пользу его сорокапятилетнего сына Ли Хэна, известного как император Су-цзун. Правда, это отречение не стало полным отстранением от власти…
Вернемся немного назад. В середине VIII века Небо отвернулось от императора Сюань-цзуна – военные неудачи подкрепились сильным наводнением 754 года, которому предшествовала засуха. Войны и бедствия побуждали императора увеличивать налоговое бремя, иначе говоря – подливать масла в огонь недовольства. На северных и западных окраинах, где войсками, в основном состоявшими из кочевников, правили неханьские военачальники, недовольство проявлялось особенно остро, поскольку иноземцы не чувствовали себя связанными с императорским домом теми незримыми узами, которыми были связаны с ним ханьцы.
Среди военачальников-неханьцев на первое место выдвинулся согдиец Ань Лушань, человек умный, энергичный и коварный. Ань Лушань умел обернуть обстоятельства в свою пользу и не скупился на подкуп имперских чиновников, понимая, что каждый истраченный на это дело цянь приносит десять лянов прибыли[112]. Щедрость позволила Ань Лушаню оправдаться, когда чэнсян Ян Гочжун обвинил его в злоупотреблении властью. Надо сказать, что Ян Гочжун, при всех своих недостатках, оказался предусмотрительнее императора Сюань-цзуна, поскольку он задолго до начала мятежа, поднятого Ань Лушанем, понял, сколь большую опасность представляет этот амбициозный цзедуши. Но император благоволил к Ань Лушаню и был сурово наказан за свое легкомыслие. В ноябре 755 года Ань Лушань поднял мятеж, которому предстояло стать самой грандиозной смутой танской эпохи и одной из величайших смут в истории Китая. Сто пятьдесят тысяч воинов, которыми располагал Ань Лушань, и поддержка населения империи, недовольного существующей властью, давали основания надеяться на победу, тем более что Ань Лушань весьма благоразумно не стал провозглашать целью восстания свержение правящей династии, а заявил, что «всего лишь» собирается устранить Ян-гуйфэй и ее алчных родственников (эта скромная программа была всего лишь уловкой, поскольку любой мятеж поднимается для захвата власти, иначе нет смысла напрягаться).
Разгромив две высланные против него армии общей численностью в сто семьдесят тысяч человек, Ань Лушань захватил восточную столицу империи город Лоян, и всего за месяц бунтовщики овладели восточной столицей Лояном, после чего Ань Лушань провозгласил себя первым императором основанной им династии Великая Янь[113]. Но…
Но если в самом начале восстания ханьское население империи, недовольное правлением Сюань-цзуна, поддерживало Ань Лушаня, то зверства его кочевников, грабивших и убивавших всех подряд без разбора, очень скоро вынудили ханьцев встать на защиту правящей династии – из двух зол люди всегда выбирают наименьшее, и таковым наименьшим злом оказалась императорская власть. Сам Ань Лушань, назвавшись императором, тоже делал всё возможное для того, чтобы от него отвернулись даже самые ближайшие сподвижники: казнил не задумываясь и не разбирая вины, избивал прилюдно тех, кто осмеливался ему возражать, и т. п. Принято связывать такое поведение с утратой зрения, наступившей по причине какой-то болезни (можно предположить, что Ань Лушань страдал сахарным диабетом), но скорее всего, оно стало следствием обретения неограниченной власти – человек всю жизнь сдерживался, пряча свое истинное лицо под маской справедливости, а когда притворяться стало незачем, показал себя «во всей красе».
Собственных сил для подавления мятежа недоставало, и императору Су-цзуну пришлось просить помощи у соседей-уйгуров, правитель которых Моянчур-хан попытался извлечь из этого максимальную пользу – в конечном итоге он заставил императора признать себя равным по достоинству («двоюродным братом»), выдал за него замуж свою дочь и выторговал Уйгурскому ханству полную независимость. Для населения империи союзники-уйгуры были не лучше кочевников Ань Лушаня, как говорится – что хрен, что перец, всё равно из глаз слезы. Разорение державы во время этого мятежа было сравнимым с тем, которое наблюдалось в промежутке между падением Суй и утверждением Тан.
Большинство историков императорского периода связывали окончание золотого века династии Тан с мятежом Ань Лушаня – некогда могучая империя так и не смогла оправиться после столь сильного удара, начала хиреть и в конечном итоге прекратила свое существование. Но если вникнуть в самую суть, то откроется истина: мятеж Ань Лушаня был не причиной ослабления Танской империи, а первым наглядным следствием ослабления. В державе Тай-цзуна у Ань Лушаня вряд ли бы получилось разжечь пламя мятежа как следует – скорее всего, он и зажечь бы его не успел. Но при императоре Сюань-цзуне разжег без помех, да так разжег, что в этом пламени чуть не сгорела сама империя. А разве можно было ожидать чего-то иного в государстве, правитель которого передает свою священную обязанность по управлению подданными случайным людям, а сам проводит время в развлечениях? Для правителя империя является вотчиной, которую он унаследовал от предков и должен передать потомкам, поэтому у правителя есть стимул, веский мотив для того, чтобы заботиться о ее процветании (правда, зачастую сиюминутные радости берут верх над долгом и высокими соображениями). Но у человека постороннего, которого случай привел на высокую должность чэнсяна или шаншу[114], был только один мотив – получить как можно больше богатства, пока есть такая возможность. Интересы государства временщиков не интересовали, им было всё равно «что Вэй, что У, лишь бы риса в чашке было вдоволь»[115].
Традиционно считается, что язва коррупции и непотизма[116], разъедавшая государственный аппарат при всех династиях, распространялась сверху вниз: император назначал на высокую должность недостойного кандидата, а тот окружал себя такими же недостойными людьми, которые, в свою очередь, подбирали себе таких же подчиненных… Но на самом деле всё было не так-то просто. Первопричина злоупотреблений крылась в самом аппарате – плохо организованном и плохо поддающемся контролю. Система государственных экзаменов на должность давала человеку возможность, но не гарантировала место в аппарате – места раздавали начальники, и каждый старался окружить себя верными и надежными людьми.
Чиновничество было изолированной и привилегированной кастой, привыкшей решать все проблемы в своем кругу, без лишней огласки[117]. Руководствуясь правилом: «сегодня я его, а завтра он меня», за злоупотребления наказывали мягко, зачастую – чисто символически, а в худшем случае скомпрометированному чиновнику грозил перевод в другую местность, где он получал аналогичную прежней должность и снова брался за свое (опытных управленцев в большой империи всегда не хватало, поэтому ими не разбрасывались). Сурово и бескомпромиссно карались только проступки, попадающие под определение государственной измены, всё прочее было не страшно. Помимо всего прочего, не существовало строгого регламента чиновничьей деятельности – в случаях, выходящих за рамки кодекса законов, чиновники были вольны принимать решения по своему усмотрению и, конечно же, использовали эту возможность ради собственного блага.
В наше время, когда сетевая паутина плотно опутала весь мир, подача жалобы не составляет труда – нужно всего лишь описать проблему и отправить по нужному адресу, а в старину это было ой как непросто. Искать правды на местах было бесполезно, поскольку повсюду царила круговая порука. Надеяться можно было на губернатора или на самого императора. Прежде всего требовалось грамотно составить жалобу, что могли сделать только образованные люди. А кто был образованным в те времена? Чиновники и близкие к ним круги интеллигенции и знати, так что найти составителя жалобы уже было сложной задачей. Для того чтобы быть уверенным в том, что жалоба благополучно дошла до места назначения, ее следовало подать непосредственно в учреждение, занимающееся рассмотрением, иначе говоря, нужно было отправлять нарочного в центральный город губернии или столицу империи, что было сложно и затратно… Короче говоря, когда отцы говорили своим сыновьям: «Получи должность, чтобы я мог спокойно уйти к предкам!», они нисколько не преувеличивали – должность была основой благосостояния.
Но вернемся к мятежу. В январе 757 года Ань Лушань был убит своими же приближенными, доведенными до отчаяния его жестокостью и несправедливостью, но это не принесло империи покоя – номинальным предводителем восставших был провозглашен слабоумный сын Лушаня Ань Цинсюй, от имени которого правил советник Янь Чжуан.
Под натиском уйгуров дела повстанцев постепенно пошли на спад. В 758 году от них были освобождены Лоян и Чанъань. Вернувшись в Чанъань тайшан-хуаном, Сюань-цзун оттеснил от власти своего императора Су-цзуна и начал править, точнее – начал сводить счеты с теми, кто, по его мнению, был виноват в гибели Ян-гуйфэй. Скажем прямо, что сведение счетов было не лучшим занятием во время мятежа, который обрел второе дыхание с помощью бывшего танского генерала Ши Сымина, который казнил Ань Цинсюя, истребил его окружение и провозгласил себя императором Янь. Справиться с Ши Сымином удалось только в 763 году, когда он покончил с собой после разгрома его армии. Но что это были за годы – никто не пахал и не сеял, все только и знали, что воевать. Вот цифры, которые наглядно показывают размер ущерба, нанесенного государству: по переписи 754 года, население империи составляло чуть меньше пятидесяти трех миллионов, а в 764 году – без малого семнадцать миллионов, но справедливости ради нужно учесть, что от империи отпал ряд окраинных земель (в частности, к Тибетской империи отошли западные области Хэси и Лунъю).