[94] было восстановление справедливости… Высокий титул принца Ли первого ранга был слабым утешением для Хунси, который в мечтах видел себя императором.
В 1739 году Хунси и Хуншэн, сын Иньци, пятого сына императора Канси, составили заговор, к которому привлекли еще четверых принцев, каждый из которых имел повод для обиды на императора (имена и родословные перечислять нет необходимости, чтобы не затягивать рассказ о императоре Цяньлуне). Попытка переворота, который заговорщики попытались совершить во время императорской охоты, оказалась неудачной. Цяньлун поступил с Хунси и его приспешниками довольно мягко – Хунси и Хуншэн, лишенные титулов и членства в доме Айсингьоро, были приговорены к пожизненному заключению, а остальные участники получили более легкое наказание – один лишился титула, другой был понижен в титуле, третий лишился содержания из императорской казны, а четвертый потерял должность. Мягкость наказания объяснялась нежеланием императора портить отношения с родственниками, которые и без того были сильно подпорчены во время правления его отца. С одной стороны, родственники были большой проблемой императорского престола, а с другой – надежной (в большинстве своем) его опорой.
История знает много примеров того, как правитель, испытывавший сильную неприязнь к своему предшественнику, старался отменять все его нововведения и радикально менял курс правления. Но это не случай императора Цяньлуна, который не имел причин ненавидеть своего отца и, вообще, был адекватным человеком и мудрым правителем, для которого на первом месте всегда стояли рационализм и практицизм. И если уж Цяньлун делал ставку на маньчжуров и дом Айсингьоро, стало быть, у него имелись на то основания. Мы не знаем имперского «закулисья» того времени, но, скорее всего, китайские сановники, возвысившиеся в период правления императора Юнчжэна, не оправдали возлагаемых на них надежд.
«Знамённые» войска, несмотря на все меры, принимаемые цинским правительством, продолжали разлагаться. Большинство тех, к кому возвращались утраченные земельные наделы, вскоре расставались с ними снова, а были и такие, которые вообще не хотели выкупать свои наделы у казны, несмотря на льготную цену. Создание новых земледельческих поселений в Южной Маньчжурии, куда были переселены из столицы безземельные «знамённые» воины, оказалось пустопорожней затеей – земли очень скоро «ушли на сторону» и казне пришлось выкупать их у новых владельцев. Поняв, что возвращение наделов не может решить проблему, Цяньлун в 1753 году передал невыкупленные воинами земли в управление «знамённому» командованию с тем, чтобы полученная прибыль шла на содержание разорившихся воинов. На первый взгляд, такое решение могло показаться мудрым, но таким образом земли превратились в условно ничейные – управляли ими одни (служащие «знаменных» контор), а пользу получали другие («знаменные» воины). Разумеется, управление землями оставляло желать лучшего, а вдобавок сопровождалось массой злоупотреблений, основным из которых стало снижение арендной платы за взятку.
Нависала над «знаменным» войском и другая опасность – ассимиляция с китайцами, которые, несмотря на официальный запрет, правдами и неправдами переселялись в Маньчжурию, тем более что время от времени правительство этот запрет снимало, например во время голода 1748 года в Северном Китае, вызванном стихийными бедствиями. К тому же запрет касался только крестьян, а торговцы и ремесленники под его действие не подпадали, но при этом значительная часть ремесленников и мелких торговцев сочетала свое основное занятие с земледелием, арендуя участки на «полузаконных» основаниях. С учетом того, что «вода растворяет соль»[95], маньчжуры через несколько поколений могли превратиться в ханьцев… Разумеется, императорам этого не хотелось.
У каждой династии есть своя Проблема с большой буквы. Для цинской династии такой проблемой стало поведение маньчжуров, которых дом Айсингьоро объединил и привел к власти над Китаем. Вместо того чтобы всемерно укреплять эту власть, а вместе с ней – и свое положение, вместо того чтобы богатеть, пользуясь предоставленными привилегиями, большинство маньчжуров пошло по пути паразитического существования. На вопрос, почему так произошло, есть простой ответ, который не всем может понравиться: маньчжурам не хватало культуры. С одной стороны, культура является результатом определенного развития общества, а с другой – наличие развитой культуры побуждает общество к дальнейшему прогрессу. Просвещение могло бы сыграть позитивную роль, но оно было доступно только маньчжурской знати, такие уж тогда были реалии.
В момент воцарения Цяньлуна на юго-западе империи было неспокойно: в восточных областях провинции Гуйчжоу восстали мяо[96], недовольные повышением налогов, которое по своей инициативе провели местные власти. Доскональное знание местности и широкая поддержка в народе делали повстанцев неуязвимыми. После того как первая карательная экспедиция потерпела неудачу, императорские войска начали проводить репрессии среди мирных мяо, поскольку те всячески помогали повстанцам. Хотели запугать, но только подлили масла в огонь – очень скоро восстали все мяо, а из Гуйчжоу пожар восстания мог распространиться по всему Югу, заслуженно считавшемуся самой ненадежной частью империи. С большим трудом восстание удалось подавить (точнее – утопить в крови) к середине 1739 года, но уже весной следующего года оно вспыхнуло вновь, вдобавок к мяо присоединились яо и дун[97]. После подавления второго восстания правительству пришлось пойти на некоторые уступки, главной из которых было восстановление прежней ставки налогообложения. С политической точки зрения то была «потеря лица» – император делал послабления мятежникам, причем из числа народов, которые в цинской иерархии стояли ниже ханьцев (грубо говоря, считались дикарями). Император Цяньлун мог идти на уступки, если того требовали обстоятельства, а это – одно из свидетельств мудрости. В данном случае ему было важно установление прочного спокойствия на юго-западе империи, точно так же, как в случае с наказанием принца Хунси и других заговорщиков, ключевым моментом было сохранение хороших отношений с представителями дома Айсингьоро.
Но, когда требовалось, император мог быть и жестоким. К 1755 году сложились благоприятные условия для того, чтобы покончить с Джунгарским ханством, ослабленным внутренними распрями между представителями правящего рода Чорос. Весной 1755 года два крупных отряда цинской армии, общая численность которых, по разным оценкам, составляла от ста до двухсот тысяч человек, вторглись в пределы Джунгарского ханства и заняли его, не встретив мало-мальски значимого сопротивления… Вместо ликвидированного ханства цинское правительство создало четыре самостоятельных княжества (Хойт, Дербет, Хошут и Чорос), правители которых признали себя цинскими вассалами, – стандартная практика, позволявшая иметь спокойствие на дальних рубежах без особых затрат. Но спокойствие было недолгим. Ойратский нойон[98] Амурсана, в свое время пытавшийся стать ханом, поднял восстание и провозгласил восстановление Джунгарского ханства. Восстание было подавлено к середине 1756 года, но на сей раз цинская армия поголовно истребляла всех джунгар, не разбирая, кто виноват, а кто нет. Сохранились отдельные очаги сопротивления, с которыми покончили в 1759 году. Из джунгарского народа, численность которого превышала шестьсот тысяч человек, выжило около двадцати процентов – те, кому удалось бежать в соседние государства. Да, с джунгарами обошлись жестоко, но эта жестокость была спровоцирована восстанием, ведь изначально цинское правительство не планировало их истреблять.
С Кашгарией, завоевание которой завершилось к концу 1759 года, император поступил иначе: разделил ее на шесть округов, во главе которых были поставлены маньчжурские наместники (то же самое было сделано и в Джунгарии после подавления восстания). Еще в 1751 году был покорен непокорный Тибет, который официально не вошел в состав Цинской империи, но местные министры-правители находились под полным императорским контролем. Таким образом, империя Цин отодвинула свои западные рубежи, укрепила их и вошла в фазу наивысшего своего могущества. В сравнении с экспансией танской эпохи, когда сфера влияния империи простиралась до восточного побережья Каспийского моря, достижения императора Цяньлуна выглядели скромными, но для своего времени они были впечатляющими. Особенно с учетом того, что от завоевательных войн не страдала экономика империи – войны велись не на последние деньги.
Иногда достижения оборачиваются поражениями, если приводят к неверным решениям. После успешных кампаний на западе у императора Цяньлуна возникло состояние, которое принято называть «головокружением от успехов»[99]. Ощущение великого могущества, вкупе с пониманием того, что ни одно могущество не бывает вечным, подтолкнуло Цяньлуна к такому опрометчивому шагу, как «закрытие» империи, изоляция ее от внешнего мира. «С внутренними опасностями мы как-нибудь справимся, гораздо бо́льшую угрозу для нас представляют внешние враги, – рассуждал император. – Заморские варвары действуют коварно – сеют смуту, пытаются столкнуть подданных лбами, расшатывают опоры государства… Надо лишить их подобной возможности, закрыв перед ними все двери. И ничего, что от этого пострадает морская торговля – большая польза важнее мелких потерь!». Опасения императора были небеспочвенными, поскольку во время противоборства Цин и Мин посланцы европейских правителей плели интриги, пытаясь извлечь пользу из происходящего.
При всей своей мудрости император Цяньлун не понимал, что «закрытие дверей» ослабит империю, а не усилит ее. Цинская империя не входила в число наиболее передовых государств мира (будем уж смотреть правде в глаза), а политика самоизоляции превратила ее в отсталое государство. Кроме того, император не учел, что у любой палки есть два конца: ограждаясь от влияния иностранных держав, он лишал себя возможности влиять на их политику. Ну а если бы Цяньлун мог понимать, что при должном развитии и правильной постановке дела торговля с другими государствами может приносить баснословные прибыли, то… Впрочем, дальше эту тему развивать незачем, современный читатель и без пояснений представляет все минусы изоляционистской политики.