иям современников, именно красотой он похвастаться не мог.
Карьера этого человека удивительна, ибо он не был дворянского происхождения, лицу же низкого звания вход в спесивый высший свет был заказан. Отец его служил секретарем видного политика, уйдя на покой, смог купить себе поместье. Он оплачивал обучение двух своих сыновей в привилегированной школе Итона, где Джордж без труда влился в аристократическое общество благодаря своему шарму, остроумию и безупречным манерам. После окончания учебы он провел один семестр в Оксфордском университете, но решил избрать стезю военной службы, и опекуны (отец к тому времени умер) купили ему чин корнета в личном полку легких драгун принца Уэльского. Офицеры полка погрязли в пьянстве и распутстве, многие из них имели честь состоять в компании принца, туда вошел и Браммель, быстро дослужившийся до капитана. Правда, потом везение изменило ему: он то ли упал с коня, то ли скакун лягнул его, но результатом стал перелом носа, подпортивший его классический профиль. В 1798 году полк перевели в Манчестер, но Браммель чрезвычайно дорожил положением лица, близкого к наследнику трона, и продал свой офицерский патент.
Он поселился в столице и положил все силы на то, чтобы стать самым элегантным мужчиной Лондона. По утрам в его квартире собирался цвет общества, временами включая и принца Уэльского. Присутствующие с величайшим интересом наблюдали за процессом облачения сего денди в одежду, каковой порой занимал несколько часов. Браммель отказался от пышности мужских костюмов георгианского двора из шелка, атласа и бархата, ярких или пастельных цветов, украшенных вышивкой, золотым и серебряным галуном, коротких панталон с шелковыми чулками, кружевных галстуков, напудренных париков, лосьонов и духов, заменявших гигиенический уход за пропотевшим25 телом. Были решительно изгнаны драгоценности любого рода. Провозглашался отказ от какого бы то ни было внешнего отличия в пользу изысканной элегантности.
Одежде полагалось быть индивидуального ручного пошива, идеально скроенной и безупречно сшитой. Браммель заказывал свою у разных портных, разумеется, наилучших, с тем дальновидным замыслом, чтобы ни один из них не мог впоследствии приписать себе заслугу прославления этого законодателя моды. Центральным предметом туалета являлся сюртук с двумя рядами латунных пуговиц, застегивавшихся как раз над линией талии, с упрочненными лацканами, поднимавшимися до ушей и оставлявшими на виду линию жилета и шейный платок, завязанный самым премудрым образом. Ниже талии располагались панталоны либо гармонирующего цвета, либо контрастирующего, заправленные в сапоги до колен. Сюртук был из тонкого сукна синего цвета, жилет и лосины – светло-желтые, оттенявшиеся снежной белизной сорочки и сапогами, черными как вороново крыло. Цель Браммеля заключалась в том, чтобы быть замеченным, не привлекая внимания к себе. Он внушал своим поклонникам, жадно ловившим каждое слово этого проповедника утонченных вкусов:
– Если люди оборачиваются, чтобы взглянуть на вас, вы либо плохо одеты, либо держитесь слишком скованно, либо вычурно модны.
Большое значение имела опрятность: каждое утро ванна из горячей26 воды и чистейшее белье, сменяемое ежедневно. Сапоги Браммеля лакеи чистили шампанским, над его перчатками работали три мастера: один – над ладонью, второй – над пальцами и третий – над большим пальцем. Этот верх совершенства фланировал по лондонским улицам с видом томного безразличия, не выпуская из рук лорнет. Слово Браммеля в вопросах одежды было законом, он мог признать человека как носителем моды, так и объявить его облик недостаточно стильным и, таким образом, разрушить притязания сей особы на звание законодателя моды. Сам он был по уши в долгах, не столько из-за баснословных трат на одежду, сколько по причине огромных проигрышей в карты. Его острый язычок нажил ему немало врагов и, в конце концов, стал причиной разрыва с принцем. По одной версии, будучи в хорошем подпитии, Браммель сказал принцу:
– Джордж, позвоните, чтобы подали еще шампанского!
Принц позвонил и приказал вошедшему лакею:
– Подайте карету этого господина! – и больше уже не приглашал его к себе.
По другой версии, обратившись к другу, Браммель пошутил, имея в виду самого принца, имевшего сильную склонность к полноте:
– Элвэнли, кто этот твой толстый друг?
От долгов ему пришлось бежать во Францию, в Кале, где он влачил самое жалкое существование. Уже по прошествии многих лет, проезжая через этот провинциальный городок и узнав, что Браммель проживает там, принц решил забыть старые обиды и послал к нему лакея с приглашением на обед в три часа. Браммель велел посланцу передать своему хозяину, что он не принимает пищу в это время, и примирение не состоялось. Бывший король моды скончался в глубокой бедности от последствий сифилиса в доме для умалишенных.
Принц хорошо усвоил постулаты Браммеля и в одежде придерживался предписываемой им умеренности. Что же касается интимной жизни, тут он не знал никакого удержу, легко заводя новые связи, легче легкого разрывая их, не обращая внимания ни на социальную принадлежность своих метресс, ни на их, так сказать, моральный облик, разбрасывая на своем пути побочных детей, которых принципиально не признавал. Все его похождения с наслаждением раздували газеты, ибо жизнь принца пришлась как раз на период расцвета британской прессы. В Лондоне выходило девять газет с большим тиражом, столичные новости из которых перепечатывала масса провинциальных листков, за счет чего, собственно, и существовала.
Количество любовниц красавчика Джорджа поистине не поддается исчислению, в этом он, пожалуй, переплюнул всех своих братьев. Здесь волей-неволей придется рассказать лишь о наиболее примечательных из них. Впрочем, дотошные исследователи альковной жизни принца все-таки выявили некоторую закономерность, а именно: он явно предпочитал женщин несколько, иной раз значительно, старше него, относившихся к нему с материнской заботой, сочувствием и нежностью. Ученые относят это за счет недостатка материнской ласки и понимания со стороны королевы Шарлотты, испытанной мальчиком в детстве, что совершенно неудивительно. Детей тогда воспринимали как взрослых с самого рождения, в монархических семьях их тотчас же перепоручали нянькам и наставникам, стремившимся привить им с младых ногтей сознание собственной исключительности и неограниченности их прав и возможностей.
Первым, почти невинным увлечением принца стала Мэри Гамильтон (1756-1816), отпрыск старинной аристократической семьи. Одним из ее дядей был сэр Уильям Гамильтон, посол Великобритании при короле Неаполя и обеих Сицилий и муж вошедшей в историю красавицы Эммы Гамильтон, а другим – лорд Каткарт, посол в Санкт-Петербурге. Мэри была очень неглупа, по-видимому, получила неплохое образование, ее всегда тянуло к интеллектуальной жизни. Волею судеб она оказалась в соприкосновении с несколькими сферами общественной жизни Великобритании конца восемнадцатого века: придворной, аристократической, артистической и даже научной, регулярно посещая заседания кружков, где собирались дамы, именуемые «синими чулками». Мэри оставила после себя более двух с половиной тысяч писем и несколько томов дневников, которые дают очень хорошее представление о лондонской жизни конца ХVIII века. При дворе она служила помощницей воспитательницы дочерей короля.
Джордж влюбился в Мэри и каждодневно писал ей письма, полные излияний самых искренних, ярких и возвышенных чувств, хотя не скрывал некоторые слабые свойства своей натуры. По слухам, к тому времени принц уже успел соблазнить одну из фрейлин своей матери, историю замяли, но, единожды вкусив запретного плода, он не собирался останавливаться. Что касается Мэри Гамильтон, Джордж явно не на ту напал. Барышня отвергла все подношения, согласившись принять в дар только дружбу. Подобная ситуация принца не устраивала, и он решил отказаться от столь пресной связи, написав ей в прощальном письме: «Adieu, adieu, adieu, toujours chère27».
Его следующее увлечение было первым, получившим общественную огласку. Надо сказать, принц очень любил театр, в особенности пьесы У. Шекспира и Р.Б. Шеридана. Отсюда вряд ли стоит удивляться, что предметом его страсти стала актриса Мэри Робинсон (1757-1800), прогремевшая на весь Лондон не столько захватывающей игрой, сколько своей красотой в роли Утраты в «Зимней сказке» Шекспира.
Мэри родилась в семье капитана торгового флота в Бристоле и закончила там школу. Отец попытался основать китобойный промысел в Новом Свете, но разорился. Ему даже пришлось продать дом, разорив свой семейный очаг. Родители разошлись, и мать увезла Мэри в Лондон. Там она поступила в обучение к знаменитому актеру Дэвиду Гаррику. Мэри была очень привлекательна со своими голубыми глазами и каштановыми локонами с золотистым отливом. Театральная карьера для незамужней женщины считалась чем-то в высшей степени недостойным, и мать убедила дочь выйти замуж за некоего Томаса Робинсона, клерка-стажера с блестящими видами на будущее. Свадьба состоялась 12 апреля 1773 года. Однако замечательные перспективы новобрачного вскоре рассеялись как дым, а он проявил себя полным ничтожеством. Тем не менее в следующем году родилась дочь Мэри-Элизабет, с которой у матери завязалась прочная духовная связь, сохранившаяся до конца ее дней.
Семья Робинсон жила явно не по средствам, в результате чего в мае 1775 года глава был арестован за долги и вместе с женой и дочерью на 15 месяцев заключен в долговую тюрьму Флит. Ему не оставалось ничего иного, как дать согласие на поступление жены на сцену. По-видимому, Мэри действительно подавала некоторые надежды, ибо Гаррик, который уже ушел на покой, согласился подготовить ее для роли Джульетты, а драматург Шеридан принял на службу в театр Друри-Лейн. В декабре 1776 года Мэри дебютировала с огромным успехом и продолжала выступать в главных ролях.