Девочки переплетают руки стульчиком и несут Марьяшку в сад. Уложив девочку в гамак, они тихо покачивают ее, напевая колыбельную:
Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю...
Глаза Марьяшки медленно закрываются, на красные щеки ложится темный ободок пушистых ресниц.
– Тсс!.. – шепчет Динка, подняв палец. И обе девочки на цыпочках удаляются.
Глава 30Хорошее должно быть лучшим
За обедом Марина несколько раз взглядывает на сестру:
– Почему ты такая бледная, Катя? У тебя не болит голова?
– У меня никогда ничего не болит, – улыбается Катя, но улыбка ее какая-то неживая, деланая.
– Катя весь день сегодня бледная, – замечает Алина.
– Катюшенька, почему ты такая? – в сотый раз спрашивает Мышка.
– Может, ты гладила и угорела? – пытается угадать старшая сестра.
– Да нет. Вот надо вам всем обращать внимание! Я просто не высыпалась последнее время.
– Вот это скорей всего, – подтверждает Марина и вдруг звонко, заразительно хохочет. – Я, знаешь, недавно заснула на службе. Хорошо, что наш курьер вошел и сильно хлопнул дверью. Я сразу проснулась и говорю: «Спасибо». А он: «Чего-с?» Ха-ха-ха!
Дети тоже начинают смеяться.
– Чего-с? Чего-с? – повторяет Динка, хохоча и балуясь.
– И главное, что я всегда раньше просила этого курьера, – вытирая выступившие от смеха слезы, говорит Марина, – чтобы он не хлопал так сильно дверью, а тут... вдруг: спасибо! Конечно, он ничего не понял и – чего-с? – под общий смех объясняет она.
Когда кто-нибудь хорошо рассказывает и все смеются, Динка приходит в неистовое возбуждение. Ей тоже хочется что-нибудь рассказать, или выкинуть какой-нибудь неожиданный фокус, или, на худой конец, хоть высунуть свой нетерпеливый язык и подразнить Мышку: «Мэ-мэ-мэ...»
Но сейчас ей обязательно хочется что-нибудь рассказать.
– А я... а я... – кричит она, вскакивая на стул. – А я один раз шла, шла по улице да как засну! Да как налечу на какую-то старушку, да как поддам ей головой в живот! Она только: ой-ой! И мы с ней в разные стороны так и раскатились! Ха-ха! Вот как смешно было! Вот так заснула я!
Но никто не смеется, а мама даже озабоченно спрашивает Катю:
– Когда это было? Какая старушка?
– Да никогда этого не было! Врет! И старушка тут ради красного словца. Что ты, не знаешь ее, что ли? – машет рукой Катя.
– Это она для смеха... – хихикает Мышка.
– Ну, надо прямо сказать, что тут смеха очень мало, – пожимает плечами мать.
– Уж какой тут смех! – фыркает Катя.
И все громко смеются. У Динки растерянно бегают глаза, щеки густо краснеют, она чувствует себя посрамленной и, стараясь скрыть это, смеется вместе со всеми.
– Ну, довольно, – говорит мать.
Но Мышка заглядывает Динке в лицо и хлопает в ладоши.
– А! Покраснела, покраснела! – кричит она.
– А тебе, Мышка, оказывается, недостаточно, что человек попал в неловкое положение, тебе надо еще подразнить его, да? – улыбаясь, говорит мать, но ой-ой-ой как боятся дети этой улыбки! – Ты радуешься, злорадствуешь, Мышка? Ты совсем как тот голубь в басне Крылова, помнишь?
Чижа захлопнула злодейка западня:
Бедняга в ней и рвался, и метался,
А голубь молодой над ним же издевался.
Мышка сильно теряется, белые волосы ее прилипают ко лбу, лицо делается маленьким и несчастным.
– Мама, мамочка, не говори так! – испуганно бормочет она и, закрыв лицо руками, выбегает из-за стола.
– Ну к чему это, Марина! – обрушивается на сестру Катя. – Что это за издевательство, на самом деле! Кому надо, тому не попадает! Ты просто пользуешься беззащитностью Мышки, знаешь, что она хорошая, добрая девочка, и придираешься к ней, как ни к кому!
– Так вот, если она добрая и такая хорошая, то ей уж совсем не к лицу дразнить сестру, когда она видит, что та и так готова провалиться сквозь землю.
– «Провалиться сквозь землю»! – с возмущением кричит Катя. – Никуда она не провалится, у нее хватит еще дури для трех таких старушек!
– Надо чувствовать состояние другого человека, а если у Мышки этой чуткости нет!.. – повышает голос мать.
– Не спорьте, не спорьте! – просит Алина. – Мышка плачет, мама!
– Она и должна плакать, потому что ей стыдно, – упрямо отвечает мать.
Катя в сердцах встает из-за стола:
– Ну, Марина, этого я тебе никогда не прощу! Ты мать и такое выделываешь!
– Так, может, я «такое выделываю», как ты выражаешься, именно потому, что я мать? – с невеселой усмешкой отвечает ей сестра.
Катя уходит. Динка исподлобья оглядывает опустевший стол. Алина сидит потупившись, мама нервно стряхивает со стола крошки, Мышки нет. Мышка где-то тихонько плачет, она совсем не может выносить, когда мама на нее сердится.
Динка чувствует себя виновницей всего, что произошло.
«Чтоб он пропал, мой несчастный язык, – думает она, – чтоб он распух так, чтобы не повернулся больше во рту! Вот намажу его медом и выставлю пчелам – небось тогда уж не забормочет что попало!.. Лучше уж правда было рассказать про трех старушек. Пусть бы они сами между собой столкнулись. Одна немая, другая глухая, а третья слепая».
Алина неодобрительно смотрит на младшую сестру.
– Всегда ты подымаешь целую бучу... – тихо говорит она Динке.
– Довольно, Алина! – останавливает ее мать и встает из-за стола.
Она идет к Мышке и приводит ее, уже успокоенную. Катя тоже возвращается на свое место. За столом начинается обычный разговор. Приходит Лина и спрашивает, понравился ли ее новый суп с «крикадельками». А мать говорит, что она даже не заметила, что суп был с фрикадельками.
– Ну, милушка, тебе и вола положи на тарелку, так ты не заметишь, – подозрительно оглядывая лица детей, отвечает Лина.
И понемногу все начинают улыбаться, на заплаканном лице Мышки тоже появляется прежняя улыбка, Катя перестает дуться, Алина шутит с мамой, а Динка сидит подавленная, низко опустив голову, словно ей на шею привязали большой камень и этот камень тянет ее книзу.
– Динка, – тихонько шепчет ей Мышка, – я тебе отдам свои ягоды из компота, хочешь?
Динка мотает головой, и нижняя губа ее набухает от подступающих к глазам слез. Мать незаметно взглядывает в сторону девочек, напряженно прислушиваясь к их разговору.
– Не сердись, – еще тише шепчет Мышка и, найдя под столом руку сестры, тихонько гладит ее.
«Не трогай. Мне это еще хуже», – хочет сказать ей Динка, но голос не слушается ее, и, вскочив из-за стола, она быстро убегает в комнату.
– А это еще что такое? – удивленно и холодно пожимает плечами Катя.
– А вот такое... чего ты не понимаешь, – тихо отвечает ей сестра.
– А ты понимаешь? – насмешливо спрашивает ее Катя.
– Я понимаю, – говорит та и ласково кивает Мышке: – Ешь сама свои ягоды, Мышка. – Хорошее должно быть лучшим, – говорит она Кате, когда они остаются наедине. – А у Мышки все-таки не хватает чуткости.
Глава 31У каждого человека свои дела
Дни идут, а Костя не приезжает. Алина каждый вечер выходит к калитке и ждет. Динка знает, чего она ждет, и на всякий случай вертится тут же. Но вечером ей хочется побыть с мамой, и она скоро убегает. Алина тоже постоит, постоит и уходит. Она никого не спрашивает, когда приедет Костя, но вечером, ложась спать, долго и беспокойно ворочается в своей постели. То ей кажется, что Костя раздумал давать ей «тайное и важное поручение», что он считает ее еще маленькой девочкой, не способной участвовать в делах взрослых, то она начинает беспокоиться, что с самим Костей что-то случилось – ведь он обещал приехать очень скоро. Днем, положив на колени книжку, Алина вдруг задумывается об отце. Где он, почему не пишет? Может, его уже арестовали и посадили в тюрьму...
Алине чудятся толстые железные решетки и за ними дорогое лицо... Алина встает и, опустив книжку, ходит по террасе, по дорожкам сада, стараясь успокоиться. Если бы она была старше, отец взял бы ее с собой, он не побоялся бы дать ей любое поручение, он хорошо знает свою дочку... Он рассказывал ей, что среди политических заключенных в тюрьме и на каторге много девушек... Алина возвращается домой и долго сидит у пианино, тихонько трогая клавиши. Она вспоминает мотив и слова романса, который поет дядя Олег: «Кто мне она?» Там есть такие слова, которые всегда волнуют Алину:
Чудится мне, что в тюрьме за решеткою,
В мягкой сырой полутьме,
Свесились донизу черные, длинные
Косы тяжелых волос...
О ком это? Может быть, о Софье Перовской?
Алина трогает клавиши, и поющие звуки наполняют ее сердце глубокой грустью. Если бы Костя приехал и дал ей обещанное поручение, если бы ей удалось его выполнить, то она успокоилась бы, она бы написала отцу: «Папа, в одном большом общем деле есть и моя капелька». А может, она написала бы иначе, но так, чтобы никто не понял, кроме отца.
– «Чудится мне, что в тюрьме за решеткою...» – тихонько напевает Алина знакомый мотив.
И хочется ей, так хочется что-нибудь сделать настоящее, нужное! Ведь Костя сказал: «важное и тайное поручение». Но Костя не едет. Дни идут... Алина молчит и ждет...
А мать тревожно говорит Кате:
– Как мог Костя так опрометчиво обещать? Хоть бы посоветовался со мной... Посмотри, что с ней делается, – она же замучилась от этого напрасного ожидания!
Но Катя сразу прекращает всякий разговор, если он касается Кости. У Кати свои дела, свое наболевшее сердце, она тоже ждет, но она ждет иначе... Ей хочется бежать, когда хлопает калитка, скрыться, спрятать голову под подушку и ни с кем не разговаривать. А сестра, ничего не зная, уже несколько раз спрашивала, не забыла ли она ответить Виктору.
«Нет, не забыла», – коротко отвечала Катя и торопилась куда-нибудь уйти от вопросительного взгляда сестры. У каждого человека свои дела, но все-таки... Разве возможно укрыться от взгляда близкого человека?