Вторая хвостатая – егория (Egoria malashichevi), она в три раза мельче, около 20 сантиметров.
Оба рода принадлежат к изначальным, стволовым саламандрам. Похожие формы известны из Форест Марбла. Дальнейшее изучение, может быть, позволит объединить английских и сибирских амфибий и покажет, что урюпии с егориями имели очень широкий ареал, охватывавший и Европу, и Азию.
В коллекции почти нет мелких хвостатых амфибий, хотя они должны преобладать в экосистеме. От них сохранилось только два атланта размером в миллиметр и еще пара фрагментов позвонков и челюстей. Они принадлежали небольшой саламандре размером с тритона. Род уже был описан из отложений мелового периода в соседнем Шестакове, вид сделали новый: киятритон Краснолуцкого (Kiyatriton krasnolutskii).
От лягушек сохранился единственный позвонок. Это древнейшая лягушка Азии. Она, скорее всего, была вполне современного типа, напоминала жерлянку и, вероятно, умела квакать.
Этими немногими остатками коллекция амфибий исчерпывается. Мезозойские амфибии вообще плохо представлены в геологической летописи и столь же плохо изучены. Причина не только в провалах летописи, но и в человеческом факторе: чтобы распознать крохотные позвонки в коллекциях, нужен специалист, а их мало. Сейчас мезозойская история амфибий известна гораздо хуже, чем история маммалиаформ и уж тем более динозавров.
Остатки рыб многочисленны, но однотипны. Подавляющее большинство принадлежит палеонискам и амиевым, другие рыбы единичны. За двадцать лет раскопок нашли одну зубную пластинку двоякодышашей (Dipnoi), один наполовину сломанный зуб пресноводной акулы (Hybodus) и несколько сочлененных хвостовых чешуй осетров.
Палеониски и амиевые представлены разрозненным материалом: чешуей, обломками челюстей и позвонками. Только в одном месте карьера повезло вскрыть небольшой, со шкаф, участок с целыми отпечатками палеонисков. Рыбы лежали очень плотно. Видимо, в этом месте находилась лужа, в которую рыба набилась во время засухи. Когда вода испарилась, палеониски погибли, затем паводки занесли трупы слоями ила, и отпечатки сохранились в идеальном виде.
Палеониски Березовского – размером с окуней, с тупыми, будто рубленными головами. Амиевые крупнее, с судака, их позвонки напоминают шоколадные колечки для завтрака.
На амиевых стоит остановиться подробнее. Это малоизвестные «живые ископаемые», которые сохранились до наших дней, мало изменившись со времен динозавров.
Рассказ придется начать с общих сведений. Сейчас на планете обитает 32 тысячи видов рыб. Почти все они (по некоторым оценкам, 96 %) принадлежат костистым (Teleostei), чье разнообразие не менее поразительно, чем у современных териевых млекопитающих. Здесь и рыба-луна, и глубоководные удильщики, и летающие рыбы. При фантастических вариациях форм и экологических стратегий костистые устроены по одному плану. У них есть плавательный пузырь, костная чешуя и т. д. Главная причина их эволюционного успеха и огромного разнообразия, вероятно, объясняется неоднократным удвоением генома, что позволило нарастить число мутаций, в том числе удачных и полезных.
Расцвет костистых пришелся на кайнозой, а в мезозое они были незаметной и однообразной группой. Наряду с ними существовали другие группы, в том числе халекоморфы (Halecomorphi), своеобразные двоюродные родственники костистых. В состав халекоморфов входили амиевые.
Амиевые впервые появились в летописи в конце триаса на территории нынешнего Китая. В ранней и средней юре остатков амиевых много – в местонахождениях США, Европы, Сибири, они преобладают и в Березовском карьере. Огромный ареал и изобилие остатков вполне указывают на их процветание.
В конце юрского периода ситуация с местонахождениями улучшается, и число видов амиевых растет. Из одного только Зольнхофена (Бавария) описано несколько родов.
В меловом периоде амиевых становится еще больше, они известны из десятков местонахождений, разбросанных по всему Северному полушарию от США до Японии, и впервые появляются в Южном полушарии, в Аргентине и Бразилии.
Амиевые пережили массовое вымирание в конце мелового периода, хотя сразу после этого, в палеоцене, их разнообразие упало. Возможно, эта картина искажена неполнотой геологической летописи. В следующую эпоху, в эоцене, амиевые опять обильны, как в меловом периоде.
В олигоцене начался закат амиевых, их разнообразие сократилось до одного вида, ареал – до восточного побережья Северной Америки, где они живут до сих пор. Угасание наверняка связано с конкуренцией с костистыми. Медлительная эволюционная стратегия амиевых в конце концов проиграла экологической пластичности дальних родственников. Подобно другим «живым ископаемым», амиевые были вытеснены в крайне неблагоприятные условия, в своеобразные природные резервации.
На сегодняшний день история амиевых насчитывает 240 миллионов лет, причем все это время они демонстрировали потрясающую консервативность. Сейчас описано около пятнадцати родов, чья форма тела и зубы предельно однообразны. Вероятно, были одинаковы их образ жизни и физиология.
Все амиевые – крупные рыбоядные хищники, предпочитавшие пресные водоемы. Их обычные размеры с судака, но некоторые вырастали больше. Рекорд принадлежит малиамии (Maliamia) из эоцена Мали: три с половиной метра в длину.
На протяжении миллионов лет амиевые слабо менялись, но их жизненную стратегию стоит признать удачной. Они часто играли доминирующую роль в водоемах. В позднемеловых местонахождениях Адский ручей (Хелл-крик) в США каждая четвертая кость принадлежит амиям. В германском эоценовом местонахождении Мессель амиевые (Cyclurus) самая многочисленная рыба.
Единственный современный вид (Amia calva) описан еще Карлом Линнеем. Его представители живут в заболоченных озерах и медленных реках США и Канады, которые бедны кислородом и малопригодны для других рыб. Основной рацион сегодняшних амий – раки. Раскусить панцирь непросто, и у амий сформировались очень мощные челюсти. Рыбаки уверяют, что зубы амии пробивают стальные носки ботинка.
Амии сумели заселить зарастающие водоемы благодаря способности дышать атмосферным кислородом. В воде они используют жабры, но при необходимости поднимаются к поверхности и заглатывают воздух ртом, он поступает в плавательный пузырь, который начинает работать как примитивное легкое.
Современная амия – такой же реликт, как латимерия, гаттерия или гингко, но о ней мало кто знает. Наверное, причина в том, что она недостаточно экзотична. Сложно увидеть интересное в рыбе, которая плавает в грязном пруду рядом с домом.
Зато амиям, в отличие от других «живых ископаемых», не угрожает вымирание. Они прочно занимают место в экосистемах на территории, которая по величине сравнима со всей европейской частью России. «Наверное, они делали что-то правильно, раз пережили динозавров», – говорил один американский рыбак. Кажется, они и сейчас все делают правильно…
Проходная Березовского разреза. Хромированные турникеты выше человеческого роста. Дежурная с огненным маникюром поднимает взгляд от журнала:
– Вы куда?
– Мы палеонтологи. Динозавров искать будем, – скороговоркой говорит Краснолуцкий.
– У нас есть динозавры?
– Уже двадцать лет копаем.
– Никак не выкопаете? – улыбается девушка, смотрит на удостоверение с допуском Краснолуцкого, нажимает кнопку. Турникет открывается.
На стенах в коридоре графики производственных рекордов, коллажи с фотографиями и надписью: «Судьба моя – разрез». Светлые кабинеты украшены грамотами, указами, портретами президента. В шкафах целые рощи наградных кубков и статуэток.
Попасть в карьер – целое приключение. Нужны рекомендательные письма, объяснительные, заявки и талоны, которые заверяют в разных кабинетах.
Каждое утро автобусы привозят две сотни работников из Шарыпова, вечером забирают обратно. Но не всех. Часть рабочих остается в карьере и под прожекторами нарезает бульдозерами пласты юрского угля, следит за конвейером, который круглые сутки движется к электростанции, чтобы вся необъятная Сибирь получила свет.
Мощный «Урал» выруливает за ворота конторы. Трясемся в салоне, проезжаем опутанные колючей проволокой ворота. За окном наливается дождем небо, воздух сереет.
Вдоль дороги лысеют отвалы угля, трава на них не растет. После очередного поворота спереди во всю ширь открывается чернильная полоса – разрез. От него начинает кружиться голова.
Представьте: кругом полнейшая идиллия и пастораль – золотистые поля пшеницы, веселенькие пятна разнотравья, салатовые, изумрудные рощицы, какие-то барашки облаков. Посреди же всего этого – огромная черная угольная полоса. Кажется, что из картины Шишкина вырезали кусок и оставили широкую темную линию. Угольная полоса черна до невозможности. В природе такого цвета не бывает, не должно быть. Он совершенно нездешний, это цвет пустого космоса, и странно видеть его на нашей планете. Полоса угля кажется дырой во времени и в пространстве, симфонией Карла Орфа на фестивале балалаечников. Роторный экскаватор рядом с ней выглядит игрушечным.
Идеально вертикальная стена угля возвышается двумя уступами. Каждый по тридцать метров, как десятиэтажный дом. В длину карьер тянется на восемь километров.
160 миллионов лет назад все это было торфяным болотом, по которому бродили динозавры, ползали черепахи, бегали цинодонты с маммалиаформами.
К краю разреза подходить нельзя, это опасно, да и не нужно. Серые и рыжие уступы с костеносными породами лежат чуть дальше от угольной стены.
Вокруг хватает странных пейзажей. Раскинулось ровное, как скатерть, плато черного песка – это отвалы угля, который на солнце рассыпался в мелкую крошку. Блестят лужи малинового цвета, между холмами текут изумрудные ручьи. Можно долго глазеть и удивляться, словно попал на другую планету.
Краснолуцкий весь обращается в зрение, встает на колени, с вдохновением смахивает ножом глину, копает… Затем поднимается, отряхивается, рассма