Приведем несколько семейных сцен между Сократом и Ксантиппой в изложении Диогена Лаэртского. Нельзя быть уверенными, что все эти эпизоды вполне достоверны. Наверняка имеются среди них и чистой воды анекдоты, досужие сплетни. В конце концов, кто мог знать, что философ и его супруга говорили друг другу наедине, без свидетелей? Тем не менее материал в своей совокупности довольно показателен и, надо думать, в целом верно передает характер отношений.
«Однажды он (Сократ. — И. С.) позвал к обеду богатых гостей, и Ксантиппе было стыдно за свой обед. «Не бойся, — сказал он, — если они люди порядочные, то останутся довольны, а если пустые, то нам до них дела нет» (Диоген Лаэртский. II. 34). Сократ, как всегда, смотрит на вещи философски. Однако каждая женщина, даже современная, подтвердит, что в описанной здесь ситуации она точно так же чувствовала бы себя неловко, как и Ксантиппа.
«Однажды Ксантиппа сперва разругала его, а потом окатила водой. «Так я и говорил, — промолвил он, — у Ксантиппы сперва гром, а потом дождь». Алкивиад твердил ему, что ругань Ксантиппы непереносима; он ответил: «А я к ней привык, как к вечному скрипу колеса. Переносишь ведь ты гусиный гогот?» — «Но от гусей я получаю яйца и птенцов к столу», — сказал Алкивиад. «А Ксантиппа рожает мне детей», — отвечал Сократ. Однажды среди рынка она стала рвать на нем плащ; друзья советовали ему защищаться кулаками, но он ответил: «Зачем? чтобы мы лупили друг друга, а вы покрикивали: «Так ее, Сократ! так его, Ксантиппа!?» Он говорил, что сварливая жена для него — то же, что норовистые кони для наездников: «Как они, одолев норовистых, легко управляются с остальными, так и я на Ксантиппе учусь обхождению с другими людьми» (Диоген Лаэртский. II. 36–37).
Невозможно избавиться от ощущения, что порой, похоже, Сократу и не следовало бы быть столь уж невозмутимым, хладнокровным, рациональным в общении с женой: это должно было только сильнее бесить ее. Ведь Ксантиппа, чувствуется, обладала горячим темпераментом. В то же время вполне возможно, что она была не какой-то воплощенной мегерой и фурией, а самой обычной недалекой женщиной. Да, конечно, она не понимала своего мужа, даже и не пыталась. Ну, а понимал ли он ее и пытался ли понять? Думается, ответ тоже будет отрицательным.
Сократ и Ксантиппа были очень разными людьми, и неудивительно, что семейная атмосфера в целом была далека от идеальной. Это отражалось и на отношениях с детьми. Весьма характерный в данном отношении эпизод приводит Ксенофонт. Лампрокл, старший из троих сыновей философа (на момент казни отца ему было около 17 лет), едва вышел из детского возраста, уже начал ссориться с матерью. Сократ, заметив это, решил провести с подростком воспитательную беседу. Вот что он ему говорил:
«Так кто же и от кого… получает бóльшие благодеяния, как не дети от родителей? Им, не бывшим прежде, родители дали бытие, дали им возможность увидеть столько прекрасного и сделали их причастными стольких благ… Как всем известно, мы и то еще принимаем в соображение, от каких женщин могут родиться у нас самые лучшие дети: с этими женщинами мы и вступаем в союз для рождения детей. При этом мужчина содержит женщину, которая будет в союзе с ним рожать детей, и для будущих детей заранее готовит все, что, по его мнению, пригодится им в жизни, и притом в возможно большем количестве. А женщина после зачатия не только носит это бремя с отягощением для себя и с опасностью для жизни, — уделяя ребенку пищу, которой сама питается, но и по окончании ношения, с большим страданием родив ребенка, кормит его и заботится о нем, хотя еще не видала от него никакого добра; и хотя ребенок не сознает, от кого он получает добро, и не может выразить свои нужды, но она сама старается удовлетворить его желания, долгое время она кормит его, и днем и ночью неся труды и не зная, какую получит за это благодарность…
В ответ на это молодой человек сказал: Хоть она и сделала все это и другое, во много раз большее, но, право, никто не мог бы вынести ее тяжелого характера.
Тогда Сократ сказал: Что же, по-твоему, труднее выносить — лютость зверя или матери?
Я думаю, отвечал он, матери, по крайней мере такой.
Так разве она когда причинила тебе какую-нибудь боль — укусила тебя или лягнула, вроде того, как это многим случается испытывать от животных?» (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. II. 2. 3 слл.).
Прервем пока цитирование и задумаемся: те аргументы, которые здесь приводит Сократ сыну в пользу необходимости уважать мать, — не слишком ли они сухи, рассудочны и как-то даже тривиальны? Сказал ли он Лампроклу что-нибудь такое, чего тот раньше не знал? Хотелось бы встретить какие-то более теплые, душевные слова — причем не об абстрактной матери, а о живой, конкретной Ксантиппе… Как будто Сократ произносит все это лишь по обязанности: ведь нужно же воспитывать сына!
Но, может быть, потом ему все-таки удается найти те самые нужные слова, идущие от сердца? Нет, разговор продолжается в подобном же духе:
«А ты… мало, думаешь, доставлял ей хлопот и криком и поступками, и днем и ночью, капризничая с детства, мало горя во время болезни?.. Аты прекрасно понимаешь, что когда мать говорит тебе что-нибудь, то у нее нет на уме никакого зла, а, напротив, она желает тебе добра, как никому другому, и все-таки сердишься на нее?.. Значит, хоть она желает тебе добра и во время твоей болезни прилагает все заботы, чтобы ты выздоровел и не нуждался ни в чем необходимом, хоть она, кроме того, усердно молит богов за тебя и исполняет обеты, ты все-таки говоришь, что у нее тяжелый характер? Я думаю, что если ты не можешь выносить такой матери, то не можешь выносить счастья… Если кто не почитает родителей, того оно (государство. — И. С.) подвергает наказанию и, как оказавшегося при испытании недостойным, не допускает к занятию государственных должностей, находя, что он не может с надлежащим благочестием приносить жертв, приносимых за государство, и вообще ничего не может делать хорошо и справедливо?.. Так вот, сынок, если ты благоразумен, у богов проси прощения за непочтительность к матери, как бы они, сочтя тебя неблагодарным, не отказали тебе в своих благодеяниях, а людей остерегайся, как бы они, узнав о твоем невнимании к родителям, не стали все презирать тебя и как бы тебе не оказаться лишенным друзей. Ведь если люди сочтут тебя неблагодарным к родителям, то никто не будет рассчитывать на благодарность от тебя за свое добро» (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. И. 2. 8 слл.).
Все это очень похоже на резонерские нравоучения отца, педантичного до занудства, и вряд ли могло произвести серьезный педагогический эффект. Думается, не случайно Ксенофонт ничего не сообщает о том, что в конечном счете ответил Лампрокл на эту лекцию и изменились ли в лучшую сторону его отношения с матерью.
А самое главное — чисто внешний характер доводов. Сократ, рационалист до мозга костей, и с сыном беседует так, как будто это его сотоварищ по занятиям философией. Апеллирует исключительно к здравому смыслу, а нужно бы — к чувствам. Обратим внимание еще на то, что, согласно процитированному здесь сократовскому разъяснению, любить и почитать мать нужно, в общем-то, не как самоцель, а как средство достижения каких-то иных целей.
В частности, кто не чтит родителей, тот может потерять друзей. Отсюда подспудно прочитывается, что в иерархии ценностей, признаваемой Сократом, друзья стоят на более высоком месте, чем родные.
Одним словом, живой любви к семье философ не испытывал. Скорее можно сказать, что он ее терпел. Но характерно, что все-таки терпел — притом что терпеть его в общем-то никто насильно не заставлял. В случае чего, процедура развода в Афинах классического периода{95} была для мужчины предельно простой. Если он хотел расстаться с женой, не требовалось приводить какие-либо мотивы и никаких бракоразводных процессов не проводилось. Муж просто отсылал женщину обратно в ту семью, из которой ее взял (к родителям или, если их уже не было в живых, к другим ближайшим родственникам), и возвращал с ней приданое, которое она принесла в дом.
Ясно, что не из-за приданого бессребреник Сократ держался за свою брачную жизнь. Да и какое уж там было приданое? Ясно, что очень незначительное. Дело в другом: для «босоногого мудреца» общественные, гражданственные нормы и ценности имели значение. Он часто выступал как нонконформист, но никогда, в отличие от Диогена, не был нигилистом (вот и прозвучало это слово, которое, признаться, давно уже просилось нам «на кончик пера»). А эти нормы и ценности не поощряли одинокую жизнь. Наличие семьи для гражданина признавалось одним из важнейших элементов нормального существования. На безбрачных, на убежденных холостяков, как говорится, смотрели косо. Для Диогена же, как нам давно уже должно быть понятно, все это не более чем условности и «дым».
Обитатель пифоса, естественно, отрицал гражданскую добродетель как таковую. Сократ же не только ее признавал{96}, но и демонстрировал это на деле. Гражданином, что и говорить, он был в высшей степени достойным, неукоснительно исполнявшим все, что государство требовало от членов гражданского коллектива.
Одной из важнейших среди таких обязанностей была воинская служба. Ведь армии древнегреческих полисов представляли собой ополчения граждан. Как раз при жизни Сократа шла Пелопоннесская война, и в афинское ополчение приходилось призывать не только молодежь, как бывало в более спокойной обстановке, но и людей старшего возраста. Неоднократно подпадал под призыв и Сократ, которому в первый период войны было между 40 и 50 годами. Служил он в рядах гоплитов (тяжеловооруженных пехотинцев) и несколько раз в их числе участвовал в походах и битвах. В источниках в связи с биографией Сократа упоминаются три кампании. «…Он участвовал в походе под Амфиполь, а в битве при Делии спас жизнь Ксенофонту, подхватив его, когда тот упал с коня. Среди повального бегства афинян он отступал, не смешиваясь с ними, и спокойно оборачивался, готовый отразить любое нападение. Воевал он и при Потидее (поход был морской, потому что пеший путь закрыла война); это там, говорят, он простоял, не шевельнувшись, целую ночь, и это там он получил награду за доблесть, но уступил ее Алкивиаду»