Я ждал. Знал – дождусь.
А вечером по лагерю пролетел-прошелестел слушок:
Рес-фракиец уже возле Идских предгорий. И сам он, и воинство чубатое, и кони его волшебные.
Значит, тут нам всем и конец!
* * *
С моими гетайрами я бы никому не советовал спорить. Даже Агамемнону. То есть не так – в особенности Агамемнону. Любят его чернобородые!
– Э-э, ванакт Агамемнон! Не пропустим тебя, да! Отдыхает Диомед-ванакт, да! Ближе не подходи, плохо будет, понимаешь, да?
Слушать бульканье нашего Зевса я не стал. Но сон все равно не шел, а страшный день еще не кончился...
Встал, потер ноющее ухо (бронзовый щит, конечно, лучшее изголовье для настоящего воина, но...). Та-ак! Куреты плечи сомкнули, а за ними... Ото! Агамемнон, Менелай, Нестор Сивая Борода, оба Аякса!
– Значит, так, Диомед? Почиваешь, значит, беспечно? Забыл, что троянцы рядом, уже на холмах, уже у самого частокола?
Это не Агамемнон. Нестор это, конник Геренский, пешеходящий. .
– Слишком заботлив ты, старец, – вздохнул я. – Трудов никогда ты не бросишь!
– Погодите, – поморщился Зевс-Агамемнон. – Тидид, не время ругаться...
...Да ну? И от кого я это слышу?
– ...В лагере... Паника в лагере, Диомед! Болтают, будто боги на нас сегодня напали, значит, Трои вовек не взять. А тут еще этот Pec...
– Рес действительно пришел, – перебил брата Менелай. – Войско у него небольшое, но дело не в войске. Все боятся, болтают, что завтра утром Рес напоит коней в реке...
Я кивнул. Дело, конечно, не в чубатом фракийском царьке. Все устали, всем страшно. Испуганный и усталый поверит даже в волшебных коней, пьющих на нашу погибель грязную желтую воду Скамандра.
...Помрут, бедняги! Ox и грязная вода! И трупы гниющие на дне...
– Кажется, дошло, – усмехнулся я. – Надо убить Реса? А может, еще и коней его увести? Чтобы все увидели?
– Ну-у-у-у... хорошо-о-о-о... бы-ы-ы-ы!.. И погляде-е-е-еть... бы-ы-ы-ы... где-е-е-е... враги-и-и-и... страш-ные-е-е-е!
Славно спели – хором!
– Возьми с собой кого хочешь! – заторопился (а вдруг передумаю?) старший Атрид. – Кого хочешь, сколько хочешь!..
Я понял – дождался. Есть!
– Одного, думаю, хватит, – пожал плечами. – Сами знаете, в таких делах надо парой работать. Товарища ранят – вытащи, а если побежит – зарежь... Есть у меня друг самый наилучший – Одиссей Лаэртид, любимец богов, басилей итакийский. Если сопутник мой он, из огня мы горящего оба к вам возвратимся!..
Вот и все, Любимчик!
От желтого Скамандра несло гнилью, земля выскальзывала из-под ног, словно кровь, пролитая задень, еще не успела впитаться. И трава пахла кровью – застывшей, спекшейся черной коркой. Не скоро здесь смогут пастись кони... Я шел не спеша, постепенно замедляя шаг. До утра еще далеко, куда дальше, чем до смерти.
Тихий шелест травы, тихий шелест крыльев Таната...
Спешить было некуда. Пусть Любимчик спешит! Ишь, дергается, с шага сбивается.
Чует! И верно чует!
Наконец не выдержал Лаэртид – обогнал, нарочито хрустя стеблями, пошел впереди. Спина в легком полотняном панцире – не защищена, открыта – мишенью для верного удара. На что он надеется, умник? Что его дружок из Аргоса в очередной раз проявит дурацкое благородство? Поздно! Вот сейчас, не думая, выхватить короткий хет-тийский меч...
Шаг.
Шаг-декат[63].
Шаг-гекатост[64]. Звезды путались в ледяной росе.
– Не могу...
Я остановился, подождал, пока рыжий обернется...
– Не могу бить в спину!..
Странным было его лицо. Будто не он, я изменник. Будто не он, я – гадюка в мокрой траве.
– Ты предатель!..
Это не я сказал, это он, Одиссей Лаэртид.
– Ты предатель, Диомед!
– ...Тише, троянцы услышат!..
Мы ругались шепотом, мы кричали шепотом, шепотом проклинали друг друга. Я припомнил ему все, и он тоже – мне. У Любимчика оказался свой счет.
И никто не взялся за меч.
Вернее, не так. За меч взялся я. За рукоять, не вынимая. Он не заметил. Или сделал вид.
– Диомед, вчера мы могли взять Трою. И опять не взяли. Надо говорить, почему?
Я лишь поморщился. Стратег-воевода нашелся! Лучший ученик дядюшки Алкима!..
Впрочем...
– Скажу! Потому что ОНИ, эти людоеды, которые купили тебя, Лаэртид, с потрохами, решили САМИ убивать нас. Обожглись, правда... И ты обжегся, Любимчик. Мы отдали долг дружбе – высказались как хотели, от души. А теперь у тебя осталось ровно десять слов. Я буду загибать пальцы, а ты говори. На одиннадцатом я убью тебя – если не успеешь убедить, что подлец и предатель – это не ты!
Он кивнул, помолчал какой-то миг. Острые глаза блеснули вызовом:
– Жена, сын дороже всего мира. Если убьешь Олимпийцев – начнется Титаномахия!
Слов было ровно десять. Но хватило и одного.
«Титаномахия! Новая Титаномахия! Мы... Наш Номос... Мы все как тельхины с гелиадами... ЭТИ, на Олимпе, не ведают, что творят! Нельзя! Надо что-то...»
"Перед смертью Эвмел Адрастид велел передать: «...Они – часть Номоса, убивать нельзя...»
Не они! ОНИ – часть Номоса! Бестолковый у тебя ученик, дядя Эвмел! Как все просто! Просто – когда знаешь...
– Я тебя. понял, Лаэртид. Мы, полубоги, становимся богами – быстро, незаметно, неотвратимо. ОНИ ошиблись, и Крон-мертвец ошибся со своим дурацким Котлом. Стоит нам сделать последний шажок, и тогда...
...Это уже случилось, когда Зевс восстал на Крона Всесильного, и погиб Номос Золотого Века. И это не случилось – совсем недавно, на Флеграх, где дядя Геракл помог остановить гигантов. А кто остановит нас, воинов Армагеддона?
Рыжий вновь кивнул, почесал нос, поморщился.
– Все-таки ты герой, Тидид! Тебе бы троянские стены лбом крушить!..
Вздохнул я, руками развел. Ну, герой. Ну, крушить...
ЭПОД
– ...Помер, – вздыхает седатый кентавр. – Помер Хирон. И Фол помер. И Несс помер. И все померли...
– А я говорю – Хирон, – не отстает козопас. – Хирон его, Лигерона, воспитывает. Геракла воспитывал – а теперь его, Лигерона. Потому что Лигерон – это Геракл сегодня! То есть, э-э-э, завтра!..
Даже во сне я не выдержал – улыбнулся. Редко так бывает, чтобы снилось все одно к одному, как и было. Хороший сон, словно бы и не про меня. Да и про меня ли? Это сон про счастливого самоуверенного (ой-ей-ей!) молодого парня, у которого одна беда – кентавров не встречал. А вот сейчас – встретил!
...Амикла тогда была еще жива. Еще несколько дней...
– ...Помер Хирон, – вздыхает кентавр. – Пусто на Пелионе... Помер!
Вздыхает – даже хвост его гнедой подрагивает.. Но козопаса не пронять.
– Не помер, говорю! Он это... прячется. По воле богов. Вот боги к нему Лигерона и привели, чтоб не хужей Геракла воспитал. Потому что мамаша ево... евойная сжечь его,
Лигерона нашего, хотела! На жертвеннике! Насилу папаша отбил!
– Ик! – охотно подтвердил второй. – Отбил! Только (ик!) не сжечь хотела, а богом сделать...
Я знал, что сплю. Знал, что спать еще долго, что этим утром можно не спешить, спокойно строить ряды и даже позавтракать не на бегу. Троянцам не до нас. Рес убит, его коняги (неплохие, хоть и волшебные!) жуют сено прямо посреди площади для собраний, дабы все узрели, все убедились.
...Ох и хвалили нас с Любимчиком эти храбрецы!
– ...Помер Хирон! – вновь сообщил седатый. – Помер...
– А я говорю... – начал было первый козопас, но раздумал. – Ну и ладно! Значит, кто другой воспитывает. Потому как Лигерон должен к самой войне поспеть. Он полгода назад родился, а ему у же вроде как пять лет. А через полгода – десять будет. А еще через полгода... Это потому, что он Фетиды сын. А Фетида – богиня, из первых богиня! Она эта... титанида! Папаша – Пелей, человек, значит, а мамаша – строго богиня! Так что теперь он уже почти что бог! А может, и вообще – бог!
Смешно! Этот пьяница-козопас угадал. Вот уж верно, что с пьяными боги откровенны!
...Амикла тогда была еще жива. А если бы мне предложили, как и Любимчику, служить ИМ – за ее жизнь? А я еще ругал Одиссея!
– ...Эй, ты! Тебе говорят!
Думал – меня. Оказалось – нет, другого. Того, что нос в доски уткнул.
– Выпить хочешь? А-а, хочешь! Ну, тогда спой! Спо-о-ой! Про баб! А мы нальем!
– О-о-о-ох!
Долго-долго голову поднимал, долго-долго лиру из сумы, что под столом стояла, вытаскивал...
– Про баб! Про баб! Как Зевс баб из свиней сотворил!
– О-о-о-о-ох-х!
– Про баб! – уже втроем, с кентавром вместе. – Про ба-а-а-аб!
– Тре-е-ень...
И вдруг что-то изменилось. Поначалу показалось – струна лопнула (да как ей не лопнуть-то было?). Или все струны сразу. Или крыша на нас свалилась.
Нет, не крыша! Тишина! Замерла толпа, застыла, словно кто-то всем пьяные их глотки запечатал.
А пьяница-аэд уже не сидит – стоит, и лира в руках, и пальцы не трясутся...
– К вам я пришел, о друзья, с достославной войны,
Что затеял дурак-рогоносец.
Да его братец свихнувшийся, хлыщ, для которого конь
Самых славных героев дороже.
С дюжину было еще там таких, как они, горлопанов...
Что такое? Ведь не о том была песня. Ведь он тогда пел...
– Грабили мы каждый день беззащитные Азии села!
Вдоволь там было жратвы, для разгула всего нам хватало.
Лучшие Лемноса вина и женщин, прекрасных, как Эос,
Нам корабли доставляли. Вот только иной раз
Стычки случались – тут нам не везло.
Так попался и я с перепою – враг меня глаза лишил.
И тут я увидел, что нет никакой харчевни, и кентавра нет, и пьяных мудрецов-козопасов. Одни мы с аэдом. Таким знакомым аэдом...
Поглядел на меня Лже-Эриний, подмигнул.
– Значит, снимся, дядя? – вздохнул я. – А песню я где-то уже слышал!