– Ты Диомед, да? Сынок Тидея? Как же, как же, похож! Ну, радуйся!
– Радуйся! – кивнул я носу, слегка обидевшись на «сынка». То, что было за носом, слегка напоминало медный тазик. Нечищенный.
– А я твой дядюшка, хи-хи, дядюшка. Терсит я, сын Агрия. Наверное, голоден, племянничек? И ночевать негде, правда?
Спрошено было так, что захотелось послать нос вместе с тазиком прямиком в эмпузову задницу. Хоть и нехорошо так говорить.
– Заходи вечерком с дружком своим в мой дом. У ворот, стало быть, направо. На поварню заходи, накормят. А ночевать – извини, не пущу, хи-хи, не пущу. Держи!
Кроме носа с тазиком за калиткой оказалась еще рука с длинными желтыми ногтями.
– Держи, держи, Диомед. Я, хи-хи, родичей почитаю!
На моей ладони оказался маленький серый слиточек серебра, слегка обрезанный с краев. Ответить я не успел. Калитка скрипнула...
– Выбрось, – посоветовал Сфенел. – Тоже мне, дядюшка!
Я хотел последовать его совету, как вдруг...
...Собственно, не «вдруг». Конский топот я давно слышал. Кто-то по улице ехал от городских ворот. И даже не «кто-то» а целых трое. Верхами.
У нас в Аргосе все больше на колесницах ездят. А тут, в Этолии, колесниц и нет. Кладут на конскую спину попону – и вперед. Оно и удобно – по здешним горным дорогам. Точнее, по тому, что здесь дорогами называют.
В общем, трое. Таких мы уже видели. Бородатые, в меховых плащах (в такую-то жару!), луки у седла, дротики – за спиной, мечи у пояса. Тут так все ездят – иначе без головы остаться можно. Веселый край – моя Этолия!
Этолийцы – еще покруче дорийцев. Что ни день, скот воруют – и у соседей, и у своих. И людей воруют. И просто режут. Особенно куреты, которые за рекой живут. Эге, да это они и есть!
Спешились, переглянулись. Который постарше, с бородищей до пояса, лошадей в сторонку отвел. Второй, тоже постарше, у лошадей остался. А вот третий...
– Он чего, к нам? – Капанид на всякий случай погладил рукоять кинжала. – Глянь, диадема!
Диадему-то и я заметил. Серебряную, как у дяди Эгиалея. Только дяде сейчас тридцать пять, а этому, что шел к нам, не больше пятнадцати. Мальчишка еще. Правда, волосы короткие. Постригли!
На щеках – пушок темный, зубы белые, крепкие – хоть мрамор кусай...
– Радуйтесь, путники!
Не знаю почему, но я не обрадовался. Хотя и ответил. Мы – люди вежливые.
– Не могу ли я поговорить с сыном Тидея Энеида наедине?
Он тоже, оказывается, вежливый. Даже поклонился – слегка.
– Не ходи! – баском буркнул Капанид, но я только плечом дернул. Не украдет же он меня прямо на главной площади!
Отошли. Постояли. Парень губой дернул.
– Радуйся, Диомед Тидид! Я – Фоас сын Андремона. Ты – мой кровник.
Кто-о?
Говорил он тихо, брезгливо даже. И на меня не глядел.
– Твой отец убил моего деда, басилея Афарея. А я убью тебя. Сегодня к восходу луны приходи на мост, что за городом. За мостом – наша земля, там правит мой отец, басилей Куретии Плевронской. Придешь – я убью тебя как мужчину, в грудь. А нет – зарежем, как овцу. Из Калидона не выпустим.
Тут он впервые на меня посмотрел – спокойно, равнодушно. Словно перед ним и вправду овца связанная лежала.
– Твоего друга мы не тронем. Не побоишься прийти, похороню тебя, как сына вождя. Не придешь – выкинем твой труп собакам. Прощай!
Кивнул. Нет, даже поклонился!
А вокруг все каким-то ненастоящим стало. Словно и не со мной это происходит. Словно кто-то другой стоит столбом по щиколотку в пыли на этой дурацкой площади. Другой – не я! Это кого-то другого резать станут. Меня – нет, меня не могут, не могут...
– Прощай! – выдохнул я. – Приду.
И вновь – словно не я сказал. Не мог я такое сказать! Ничего себе – прямо к Танату-Смерти в гости идти!
А я-то уже решил, что никому здесь не нужен! Выходит, нужен, и даже очень. Когда папа про родичей своих рассказывал, мне казалось, что это все – вроде страшной сказки. И мама предупреждала.
Мама! Надо позвать маму. Она поможет!
– И чего он хотел, Тидид?
– А?
Очнулся – там где и стоял столбом. А вокруг – никого. Значит, уже уехали чернобородые. Я даже и не заметил.
– Ничего, – наконец, проговорил я. – Это мой родич Фоас. Поздоровался.
В этот дом мы уже стучались с опаской. Не любят гостей в Калидоне Этолийском! Если уж дедушка меня на порог не пустил!
...А о дяде Геракле всякое говорят. Будто и не безумен он. Просто думает много. Вспоминает. И действительно, есть о чем! Хорошо, если так, ведь он – тоже мой родич. Его можно о помощи попросить. Родичам не отказывают!..
(Капаниду я так ничего и не сказал. Еще не хватало!)
– Вы чего, к Гераклу?
В дверях – здоровенный дядька. Бородатый. В глазах – скука смертная. Стоит, к стене прислонившись. И под ногтями чистит.
– Мы... – начал было я.
– Катитесь отсюда! Ходят, ходят...
И так вздохнул! Будто надоели мы ему хуже репы вяленой. Будто ходим сюда каждый день – по четыре раза.
– Геракл ни с кем сейчас не разговаривает. Занят он. А вы – катитесь!
И все ногти в порядок приводит!
Так я и знал! То есть, не знал, конечно. Я-то, честно говоря, совсем на другое рассчитывал.
Поглядел на Капанида – словно друг мой помочь мог. Да чем тут поможешь?
– А мы не к нему! – внезапно брякнул Сфенел (баском! баском!) – Мы к тете Деянире. Я ее племянника привел.
А ведь действительно – помог!
– Кушайте, мальчики, кушайте! Может, вина налить? Немного?
Я только головой покачал (рот занят был), а Сфенел...
– Спасибо, тетя Деянира. Мне – немножко!
(И снова – баском!)
Наливает тетя!
Без Капанида я бы точно пропал. Потому как тетя Деянира уж больно грозной оказалась. Рост – повыше Сфенелова, плечи (и кулаки!) – как у того дядьки, что ногти чистил (Лихасом его зовут). И басом говорит. Правда, красивая, ничего не скажешь. Большая!
(А еще, говорят, она копьем хорошо работает. Вот бы поглядеть!)
А Сфенел – молодец. Я-то молчал больше, а он и про папу рассказал, и про дядю Капанея, и всех родичей вспомнил. Капанид тете Деянире тоже кем-то приходится. А тетя...
– Вы, мальчики, Лихаса нашего извините. Сами понимаете, кто ни приедет – сразу к Гераклу. Сейчас еще ничего, а как праздник какой...
Говорит (басит!) и все на Сфенела смотрит. А Капанид – молодец! Чашу поднял, Дионису-Бромию плеснул, как положено, здравицу хозяевам провозгласил. Я даже пожалел, что не пью.
– Ну, рассказывайте! Как там в Аргосе?
Рассказывать, само собой, Сфенелу выпало. И хорошо! Капанид – парень основательный, как и его папа. Ничего не забудет, не упустит. И все – баском, баском. Правда, порой петуха пускает, но – ничего.
Сфенел басит, тетя Деянира басит, я косулю жареную кушаю, водой со снегом запиваю.
Хорошо!
Потом и тетя кой-чего рассказала. Спокойно тут у них, в Калидоне Этолийском. Раньше куреты из-за реки скот воровали, но с дядей Гераклом сразу притихли (еще бы!). У дяди Геракла стад много, и быки, и козы, и овцы. И кони тоже есть. Может, и не столько, как у покойного Авгия Элидского, но – хватает.
Странное дело – про детей своих моя тетя куда меньше говорила. Да и что говорить? Сыновья – все четверо – при стадах, и дочка, Макария, там же. Не иначе, доить учится.
(А с дедушкой Живоглотом тетя Деянира даже не видится. А ведь она – его младшая дочь!)
В общем, про стада тетя долго рассказывала. С чувством. Капанид и тут не подкачал. Он ведь – не то, что я. Я – изгнанник, чужак. А Сфенел – самого Анаксагора потомок, его темен (владение, то есть), чуть ли не самый большой в Арголиде. Так что и у него всяких стад хватает.
Тетя Деянира про стада Сфенеловы услыхала – и совсем растаяла, как снег у меня в чаше. Улыбалась, кивала, про быков переспрашивала (ба-а-асом, ба-а-асом). В общем, поняли они друг друга.
А я косулю доковырял, воды хлебнул. Задумался.
И в самом деле, делать чего?
Что маму звать не буду – это я уже решил. И не потому, что она сейчас далеко, и может не услышать. Мое это дело. Папа под Фивами тоже мог маму позвать. Ведь его там убивали! Но – не позвал ведь.
Я – кровник куретам. Не мама!
А дяде Гераклу, похоже, не до меня. Вспоминает он – так тетя Деянира сказала. В покоях своих сидит, шкуру на плечи накинул (ту самую, от льва Немейского) и вспоминает. Может, про льва, может, про гидру. В общем, не узнает никого.
А даже если бы и узнавал. Куреты – это не лев и не гидра. Заступится за меня дядя, а они ему стада перережут. Или тетю Деяниру убьют. И не посмотрят, что дядя – сын самого Зевса и первый во всей Элладе герой. Куреты никого не боятся. Геракла они, конечно, уважают и не трогают (потому и через реку переходить перестали). Но если он в кровную вражду вмешается – все!
А ведь дядя Геракл не тутошний. Изгнанник, как и я. Куда ему потом ехать?
Думаю, а сам за окно гляжу. Скоро темнеть станет. А там... Ой, страшно! То есть, не страшно, я ведь ничего не боюсь!..
...как овцу! Кинут на землю, голову вверх задерут – и тупым ножом по горлу!..
Ну почему я маму не послушал! Ведь говорила же.
А если... Меч бы достать! Настоящий! Один на один я бы с этим Фоасом схватился. Он ведь не знает, что я, когда злюсь, реку вижу! Да только где меч достанешь? И не поможет это. Его убью – другой меня убивать станет. Потому что в кровной мести правил нет, это не война...
...как овцу! Это если я не приду. А если приду...
– Лихас, ты... Дай мне меч! Я потом тебе отдам.
Скривился, на ногти посмотрел. Сейчас сплюнет!
– Еще чего?
Ясно... Хорошо хоть не плюнул!
К Гераклу меня все-таки пустили. На чуть-чуть. Поздороваться. Одного пустили – без Капанида. Потому как я – племянник. Да и не любит дядя Геракл, когда к нему больше чем один заходит. Вспылить может.
Это все мне тетя Деянира рассказала. Шепотом. Рассказала, к двери высокой подтолкнула. Я за ручку медную (под гроздь виноградную сделана) взялся...