Я был участником официальных бесед с де Голлем как С. Виноградова, так и сменившего его В. А. Зорина. Они отличались подчеркнутой корректностью, были лишены какой-либо фамильярности. Де Голль вел беседы, оставаясь за своим письменным столом. Всегда внимательно выслушивал посла. Сам де Голль был в высказываниях предельно четким, демонстрировал глубокое знание состояния советско-французских отношений, никогда не привносил в разговоры идеологической остроты, был уважителен к руководителям Советского Союза. Правда, в этом отношении у него чувствовалась своя шкала ценностей. Он не понимал советскую манеру смешивать с грязью каждого предыдущего лидера, будь то и Сталин, встречи с которым явно произвели на него большое впечатление. В 1964 году, выслушав рассказ С. Виноградова об установлении, как тогда говорили, коллегиального руководства в СССР после смещения Н. Хрущева, де Голль позволил себе откровенно выразить недоумение. «В стране, — сказал он, — обязательно должен быть один человек, несущий ответственность за государственные дела». В беседах с советскими представителями он оставался очень сбалансированным в оценках третьих стран и их руководителей, хотя умел краткими замечаниями выразить свое мнение. «Ох, уж эти американцы, — заметил он в одной из бесед с А. Н. Косыгиным, — они смеют утверждать, что производят шампанское». В устах француза этим было сказано очень многое.
Де Голль любил обращаться к категориям исторического и глобального характера. В этом отношении он несомненно занимал по глубине и определенности суждений выдающееся место среди французских государственных деятелей. Эти его качества с особой силой проявлялись в драматических ситуациях. Вместе с тем от него ускользали многие важные элементы развития обстановки в самой Франции, в особенности в том, что касается экономических проблем, настроений молодежи, региональных интересов. Для него оказался неожиданным тот факт, что на президентских выборах 1965 года ему не удалось победить уже в первом туре. Просмотрел де Голль назревание кризиса, который потряс Францию в 1968 году, и поступил опрометчиво, связав в 1969 году свое имя с малопопулярной реформой государственного управления Франции, что стоило ему президентского поста. Что поделаешь? Франция — труднопостижимая страна даже для самых выдающихся ее сыновей! Но если уж забегать вперед, то следует принять во внимание, что де Голль вошел в историю как государственный деятель, олицетворявший дружбу между нашей страной и Францией. Тогда, в середине 60-х годов, мы были убеждены в этой миссии де Голля.
Из ближайшего окружения де Голля все большую роль во времена, о которых я веду рассказ, играл директор его кабинета Ж. Помпиду. В государственном аппарате Парижа пост этот был значимым сам по себе, но помимо этого мы видели в Ж. Помпиду перспективного государственного деятеля и весьма дорожили контактами с ним. Беседы с Ж. Помпиду были ценны возможностью напомнить президенту о советско-французских делах, подготовить какие-либо решения, и даже самые скупые высказывания Помпиду — он был немногословен — были важным барометром настроений де Голля. Мы видели повышавшийся интерес Помпиду к отношениям с нашей страной, и это было хорошим показателем. Взлет Помпиду до поста премьер-министра Франции был стремительным, но для нас неожиданности не представлял. Вместе с этим возрастал и его интерес не только к тому, чтобы поднять на новый политический уровень наши отношения с Францией, но и наполнить их как можно более весомым содержанием в экономической области. Этой особенностью, отличавшей Помпиду от де Голля, будет отмечена в дальнейшем и его деятельность, когда он сам станет в 1969 году президентом Франции. Заглядывая в будущее, отметим сразу, что в стратегическом плане Ж. Помпиду последовательно выдержал в годы президентства курс в советско-французских отношениях, сложившийся в своей основе при де Голле. Будучи тяжело больным, отмеченным печатью смерти, Ж. Помпиду свой последний зарубежный визит совершил в Советский Союз.
В ту пору звезда Валери Жискар д’Эстена только начинала поблескивать на парижском политическом горизонте. Он был молодым выдвиженцем де Голля на посту министра финансов. Однако его компетентность, уверенная политическая поступь говорили в пользу того, что человек он был многообещающий. В. Жискар д’Эстен с интересом приобщился к советско-французским делам в экономической сфере, предпринимая смелые шаги в отношениях с нами. В дальнейшем он возглавил Большую советско-французскую комиссию по экономическому сотрудничеству. В. Жискар д’Эстен не делал публичных критических заявлений в адрес Советского Союза. Особенно благоприятное отношение к себе он вызвал посещением мавзолея Ленина. Это случится много позже, а в то время «открытие» В. Жискар д’Эстена было удачным политическим предвидением. Первой крупной темой наших контактов с В. Жискар д’Эстеном стало обсуждение вопроса о предоставлении долгосрочного кредита Советскому Союзу, но мы постарались расширить и характер общения, и содержание наших бесед с ним за рамки текущих дел, относившихся к его министерству. Особенно мне запомнился завтрак С. Виноградова с В. Жискар д’Эстеном в посольстве где-то в середине 1964 года, в котором принял участие и я. С. Виноградов сумел создать непринужденную обстановку. За кофе он навел разговор на тему о президентских выборах во Франции. До конца 1965 года, когда они должны были состояться, было еще далеко, и в голлистских кругах господствовало мнение, что на этих выборах, конечно же, победит де Голль, и даже в первом туре. Так считал и В. Жискар д’Эстен. Но что будет дальше, после того, когда истечет второй срок президентства де Голля? С. Виноградов заглянул так далеко, правильно прикинув, что нашего собеседника с учетом его молодости и амбиций может интересовать именно эта перспектива. Расчет оправдался.
— Да, в самом деле, — оживился В. Жискар д’Эстен, — кто же потом? Дальше кто?
И тогда С. Виноградов, расплывшись в улыбке, от которой, казалось, потеплело во всем посольском обеденном салоне, глядя прямо в глаза В. Жискар д’Эстену, многозначительно изрек:
— Вы!!!
Обычно строгое, невозмутимое лицо В. Жискар д’Эстена дрогнуло, засветилось таким глубоким удовлетворением от услышанного, что всякие другие слова делались совершенно излишними.
Расставание было самым дружественным.
Нашим естественным и достаточно частым собеседником был М. Кув де Мюрвиль, занимавший пост министра иностранных дел. Он был из плеяды крупных французских дипломатов-протестантов, традиционно занимающих видное положение на Кэ д’Орсе. Почти никогда не улыбающийся, с мягкими размеренными движениями и всегда ровной, лишенной эмоций тональностью голоса, он, казалось, родился моделью идеального, в глазах многих, дипломата. На этот счет его близкий друг, один из послов Франции в СССР Роже Сейду любил острить:
— Я знаю Кув де Мюрвиля, — говорил он, — с девятилетнего возраста, и можно сказать, что с тех пор он нисколько не изменился.
Как дипломат французской школы Кув де Мюрвиль придавал подчеркнутое значение анализу фактов, логическим выводам. Как-то в неофициальном разговоре со мной он в ироническом ключе проиллюстрировал примером из своей практики отличие в этом отношении американского и французского подходов. Случай имел место в бытность Кув де Мюрвиля послом в Вашингтоне. В воскресный день он играл за городом в гольф, когда специальный посыльный тогдашнего госсекретаря Джона Фостера Даллеса передал ему просьбу срочно приехать в госдепартамент.
Даллес рассказал Кув де Мюрвилю, что Насер обратился к США с просьбой о предоставлении кредита на строительство Асуанской плотины. Но Вашингтон денег Насеру давать не хотел.
— Вы были послом в Каире, — сказал госсекретарь. — Как вы думаете, что предпримет Насер в ответ на наш отказ?
— Он национализирует Суэцкий канал, — сходу ответил Кув де Мюрвиль.
Даллес воспринял такой прогноз как невероятный, замахал руками и распрощался.
Что лежало в основе такого ответа М. Кув де Мюрвиля? Сопоставление политической линии, проводившейся Египтом, и возможностей, которыми эта страна располагала. Одним словом, его ответ был логическим выводом из оценки ситуации.
Как известно, все произошло так, как предполагал Кув де Мюрвиль. Пикантность истории состояла в том, что, когда Насер действительно объявил о национализации Суэцкого канала, Даллес, как рассказали французскому послу, воскликнул:
— Какая же сильная разведка у этих французов!
М. Кув де Мюрвиль последовательно осуществлял линию де Голля в международных делах. Наши всегда корректные отношения с ним были важны и тогда, когда он стал премьер-министром Франции.
В общем, посольство в середине шестидесятых годов далеко и точно просматривало горизонты французской политики, соответственно строя свою работу с государственными деятелями Франции.
Этому помогали постоянные усилия посла и нескольких наиболее активных дипломатов посольства, поддерживавших отношения с руководителями основных политических партий Франции. Частыми гостями в посольстве были лидер соцпартии Ги Молле, видный ее деятель Гастон Деффер, руководитель партии радикалов Морис Фор, такие крупные фигуры, как Эдгар Фор или Жан-Жак Шабан Дельмас. Да разве всех перечислишь?
Специальное место в этой сфере занимали отношения с руководством Французской компартии и, прежде всего, с ее руководителем Морисом Торезом. М. Торез был убежденным сторонником как можно более тесного сближения Франции и Советского Союза. Он прочно удерживал в этом лидирующее место среди всех других французских государственных и политических деятелей. Как-то он припомнил в этой связи в беседе случай с печальной памяти П. Лавалем. Тот, как известно, подписал в Москве в 1935 году Договор о взаимопомощи с Советским Союзом. Вернувшись после этого в Париж, П. Лаваль постарался подать дело так, будто он сумел перехватить пальму первенства в дружбе с Советским Союзом у французских коммунистов. Прямо у трапа самолета Лаваль торжествующе заявил, что теперь французские коммунисты у него в кармане. На это последовал публичный упрек Мориса Тореза П. Лавалю в том, что тот сделал недостаточно для сближения с Советским Союзом и что идти следует значительно дальше.