Под встречу министров в Нью-Йорке мы передали в Москву все необходимые для анализа обстановки и беседы материалы — наработанные тексты, разбор оставшихся нерешенными проблем. Из 27 статей, составлявших на тот момент проект договора, согласовано 23. Послал я и телеграмму с просьбой разрешить мне вылететь в Нью-Йорк, тем более что моего партнера по переговорам Жака Бло Р. Дюма специально вызвал туда, можно сказать, прямо из-за стола наших заседаний в Париже для участия в беседе по договору. Согласия мне не дали. Что же, такое бывает, и я истолковал это в наилучшем варианте: значит, посольство все расписало исчерпывающе, и у руководства имеется полная картина.
С этим я стал ожидать информации насчет того, как прошла встреча, в надежде, что она завершится благополучно.
Прошло несколько дней. На приеме в посольстве ФРГ я увиделся с Ж. Бло. Мне не терпелось узнать результаты разговора в Нью-Йорке, и я задал моему партнеру вопрос, постаравшись сформулировать так, чтобы не очень-то было видно, что мне из Москвы пока ничего не написали.
— Но встречи в Нью-Йорке не было, — ответил Ж. Бло.
Недоумение на моем лице сделало ненужным следующий вопрос.
— Да, не было, — повторил собеседник. — Мы обращались к сопровождавшим министра работникам, подтверждая нашу просьбу о встрече, тем более что мы договорились о ней еще в Москве, но даже не получили ответа.
Я поспешил выразить уверенность, что дело в каком-то недоразумении.
Так-то так, но мои контакты последовавших дней показали, что на Кэ д’Орсе обиделись, и обиделись крепко. Какая уж тут предпочтительность в отношениях?!
Что касается наших переговоров, то Ж. Бло прямо заявил мне, что, поскольку встреча министров не состоялась, указаний относительно дальнейшей работы у него нет.
Он, однако, там же на приеме сказал, что положения о безопасности настолько неприемлемы, что если мы будем настаивать на них, то для французской стороны может встать вопрос о том, чтобы вместо договора пойти на подписание политической декларации.
Дело оборачивалось из рук вон плохо. Указаний не было и у меня. Вместе с тем необходимо было действовать с удвоенной энергией.
Я отправляю телеграмму в Москву. Предлагаю либо пойти на радикальное изменение предложенных нами формулировок по безопасности, либо рассмотреть вопрос о том, следует ли дальше настаивать на их сохранении в договоре. В качестве варианта я предлагал перефразированное на базе наших статей положение включить в раздел о консультациях.
По вопросу о разоружении я предложил снять на взаимной основе как положение о «минимальном ядерном сдерживании», чем дорожили французы, так и положение о «поэтапном сокращении ядерных вооружений», отражавшее нашу точку зрения.
9 октября был получен ответ. В нем давалось право исключить предлагавшуюся нами статью, в которой говорилось насчет действий сторон в случае, если одна из них станет объектом нападения. Однако требовалось при этом дать понять, что это снижает политическую насыщенность договора. Из этого было видно, что эволюция настроений в Москве шла медленно. Другое наше предложение по вопросу о безопасности изменялось следующим образом:
«Если одна из Сторон сочтет, что с территории другой Стороны ведется военная или какая-либо иная деятельность, направленная на ущерб интересам ее безопасности или дестабилизацию, Стороны будут проводить консультации на предмет того, как преодолеть возникшую ситуацию». Давалось также право включить это положение в договор не в виде отдельной статьи, а, например, в статью, посвященную консультациям между правительствами двух стран.
Что же касается разоружения, предписывалось искать развязки «в пределах имеющейся позиции».
Не так много, особенно по разоружению. Но и это давало основание не только для того, чтобы продолжить работу, но и для того, чтобы иметь простор для маневра. Правда, возникал вопрос, пойдут ли французы на редакционную работу по статьям, относящимся к безопасности. Они не делали этого раньше, видимо, придавая многоплановое значение встрече министров. Станут ли они менять свою позицию теперь, когда в Нью-Йорке со встречей министров произошел какой-то конфуз?
Забегая вперед, скажу, что то, что последовало, превзошло худшие предположения.
В тот же день, когда я получил указания из Москвы, мы вновь собрались в кабинете Ж. Бло. Однако наш собеседник вместо начала обычной работы попросил разговора со мной один на один и заявил, сославшись на поручение Р. Дюма, что в Париже, взвесив все обстоятельства, связанные с идеей заключения договора, пришли к выводу, что СССР и Франция существенным образом расходятся в вопросах, относящихся к безопасности.
С учетом этого Р. Дюма попросил передать, что в Париже предпочитают оставить идею договора и имеющееся согласие между СССР и Францией выразить в форме совместной декларации.
Я, разумеется, подчеркнул нашу готовность продолжить работу на базе дополнительных инструкций, чтобы изыскать удовлетворяющие обе стороны договоренности.
Отметил я и вполне очевидную разницу между отношениями, оформленными в договорном порядке, и отношениями, которые не имеют такой основы.
Ж. Бло выразил личное сожаление по поводу такого оборота событий, но пояснил, что выполняет указание.
Наступил критический момент в работе над договором. Было ясно, что широкие интересы европейской политики и советско-французских отношений требовали продолжения дипломатической борьбы за его реализацию. Поэтому в заключение беседы с Ж. Бло я сразу же передал через него просьбу о личной встрече с Р. Дюма. Мотивировал этот запрос я тем, что поскольку решение о подготовке договора принималось на высоком политическом уровне, то и возникшую ситуацию мне хотелось бы обсудить на таком же уровне.
Дальнейшие наши контакты показали, что решение было принято в Елисейском дворце. Это сделало настоятельно необходимой организацию встречи с президентом. 10 октября я увиделся с Ф. Миттераном в Тулузе на открытии нового авиационного завода Вести там разговор было неудобно, поэтому я использовал встречу для того, чтобы условиться о посещении президента в Париже.
Помимо цейтнота, который нарастал у нас с работой по договору, усиливалась напряженность и в отношении другого, правда, взаимосвязанного вопроса, а именно: определения даты приезда во Францию президента СССР. По первоначальным наметкам это должно было случиться в октябре, но дело приближалось к середине месяца, а никакой определенности не было. В Елисейском дворце волновались. Я писал все более нажимистые телеграммы в Москву. Мне отвечали, что соответствующий график встреч и визитов еще не определен, но что вопрос этот в поле зрения, над ним работают. Я как мог успокаивал Париж.
Одним словом, крупные вопросы советско-французских отношений сплетались в один узел, и для того, чтобы развязать его, требовались быстрые, решительные шаги с двух сторон.
11 октября у меня состоялась встреча с генеральным секретарем Кэ д’Орсе Шеером. На этот раз речь шла об обстановке в Персидском заливе. Поскольку я ждал приема у Р. Дюма и Ф. Миттерана, я не собирался поднимать перед Шеером вопрос о договоре. Тем более обратило на себя внимание то, что мой собеседник при первом же подходящем случае сам затронул эту тему. Он подчеркнул, что в Париже ценят привилегированные отношения с СССР, хотят их поднять на более высокий уровень. Сообщенное нам через Ж. Бло «мнение» насчет формы, в какой это наилучшим образом сделать — в форме договора или декларации, — он объяснил исключительно теми трудностями, которые возникли при согласовании отдельных статей, касающихся безопасности.
Я выразил убеждение, что трудности не являются непреодолимыми при должных взаимных усилиях сторон. Советская сторона к этому готова.
Шеер сказал, что ему известно о моей просьбе встретиться с Р. Дюма. Эта встреча не состоялась вчера и сегодня (10–11 октября) только в связи с занятостью министра Однако ситуация с советско-французским договором является для министра одним из самых приоритетных вопросов. Министр, сказал Шеер, будет обсуждать этот вопрос с Ф. Миттераном. Шеер обещал доложить о нашем разговоре.
Итак, Шеер не представлял позицию по договору, сообщенную мне двумя днями раньше Жаком Бло, как окончательное решение об отказе Парижа от договора Он вообще говорил не о решении, а всего лишь о мнении. А Шеер — кадровый дипломат и знает цену слову. Я тотчас же информировал Москву с оптимистическим выводом: возможности для борьбы за договор налицо.
Сообщение об этом разговоре было прочитано в Москве чуть позже 7 часов вечера 12 октября. Поздно вечером в тот же день Э. А. Шеварднадзе связался по телефону с Р. Дюма Он предложил в качестве срока рабочего визита М. С. Горбачева в Париж 28 октября. Министры условились встретиться в Вене 18 октября для обсуждения всего комплекса вопросов, связанных с визитом советского президента Тем самым, попутно, встречей на нейтральной территории, предложенной нами, снимались и шероховатости, возникшие в связи с несостоявшейся беседой по договору в Нью-Йорке.
Теперь требовалось как можно лучше подготовить разговор в Вене. Отправленные посольством в связи с этим в Москву предложения касались завершения работы по договору и подписания одновременно целой серии соглашений в экономической, социальной, культурной и иных областях.
15 октября меня пригласили в Москву для обмена мнениями перед встречей в Вене. Перед вылетом я позвонил Ж. Бло и предложил ему встретиться для совершенно неофициальной беседы о том, как развязать последние проблемы договора. Поздно вечером мы вдвоем опять в его кабинете. Проблем две — безопасность и разоружение.
По первой нам так и не дали начать предметную работу. Кто знает, может быть, ее с самого начала припасали для встречи министров. Не будем гадать. Однако мы с партнером так много говорили об этой проблеме, что знаем: здесь развязки имеются, и их надо искать в использовании как можно более обобщенных понятий. Поскольку мы оба с этим согласны, карандашу нетрудно положить текст на бумагу с тем, чтобы предложить его министрам для обсуждения в Вене.