В то же время репортажи французского телевидения усиливают впечатление трагичности московской ситуации. Нет, ни о какой инициативе о встрече на высоком уровне не должно быть и речи. Я останавливаюсь на варианте формального исполнения поручения через Министерство иностранных дел. Связываемся с кабинетом министра Мне назначает свидание сам министр на 16.00. Но чем дальше уходят стрелки часов, тем больше у меня сомнения в том, чтобы вообще встречаться в этих условиях с министром иностранных дел. Да, у посольства есть указание из МИДа. У посольства тексты документов для передачи, но уже к полудню мне ясно, что я не в состоянии, не могу, не должен защищать ни содержание этих документов, ни то, что происходит в Москве. Зачем же тогда встреча с министром иностранных дел? Более того, быстро утвердившаяся в средствах массовой информации Франции оценка московских событий начинает все больше подтверждаться. В этих условиях правильно было бы найти способ отмежеваться от действий ГКЧП. Решаю позвонить министру. Зачем? Чтобы отказаться от встречи. Р. Дюма на проводе. Интересуется, как дела.
— Ужасно, — отвечаю. Далее благодарю министра за готовность принять меня, но заявляю, что не вижу необходимости в назначенном свидании, и прошу отменить его.
Р. Дюма спрашивает, в чем дело.
Я поясняю, что у меня указание из Москвы передать французскому руководству обращение ГКЧП, но я не в состоянии разъяснять этот документ, и поэтому беседа с министром теряет всякий смысл. Добавляю, что, если министра интересует сам документ, я могу передать его на Кэ д’Орсе.
Думаю, не надо быть профессиональным дипломатом, чтобы понять значение такого рода действий с моей стороны. Встреча с министром иностранных дел всегда событие в деятельности посла, и, если он от такой встречи, к тому же назначенной, уходит, это означает, что он не хочет защищать то, что ему поручено сообщить центром. Иными словами, демонстрирует свое несогласие с полученной директивой.
В разговоре наступает пауза, после которой Р. Дюма, проявляя настойчивость, говорит, что он все-таки хотел бы видеть меня. Это неожиданность уже для меня. Отказать в просьбе министра в таких обстоятельствах становится и нетактичным, и неразумным. Во-первых, потому что свою политическую позицию я ему уже изложил и он не мог не понять ее. Другой у меня не будет и у него в кабинете. Во-вторых, это фактически уже его инициатива, его пожелание поговорить со мной, и уходить от этого было бы некорректно. Я даю согласие. Отправляюсь на Кэ д’Орсе. Где-то в конце Елисейских полей, через которые пролегает путь от посольства до французского МИД, в машину звонит жена. Она почти всегда у радио или телевизора. Говорит, что о моей встрече с министром сообщено по радио. Не успел повесить трубку — звонок помощника Павла Котова. Он спешит предупредить меня о том же. Вот тебе и сюрприз. Я просил встречу отменить вообще. Согласился на нее в порядке учтивости в отношении министра. А французский МИД стремится придать ей публичный характер. По принятым во Франции правилам, далеко не о каждой встрече посла с министром иностранных дел вообще сообщается средствам массовой информации, тем более заранее. Заблаговременное объявление означает и другое: более чем вероятное присутствие журналистов около кабинета министра Но если я решил, что не хочу и не буду защищать обращение ГКЧП в закрытой беседе с министром, то тем более я считал недопустимым для себя делать это перед журналистами, перед Францией, перед всем миром. Эти мысли стучат тревожными ударами в моем сознании. Но машина уже перемахнула через Сену. Вот и парадная лестница Кэ д’Орсе. Навстречу бежит привратник. Заведенная техника несет меня туда, куда я идти не хочу, куда идти не надо. Привратник приглашает меня присесть на минутку на диван, чтобы, как обычно объявить Р. Дюма о моем приходе. Я вижу, как в этот момент через зал спешат телерепортеры в соседнюю комнату, явно накапливаясь для встречи со мной после беседы с министром. Эго последний сигнал. Приходит окончательное решение: этому не быть! Я встаю и ухожу от кабинета министра Навстречу улыбающийся заместитель начальника пресс-службы министерства:
— Здравствуйте, господин посол. Видите, мы здесь готовимся.
— Здравствуйте. Спасибо, но где мне найти кого-нибудь из помощников министра?
Сотрудник поясняет и спешит к своим журналистам. Я отправляюсь к заместителю директора кабинета министра иностранных дел Д. Жерару. Мое появление для него неожиданность.
— Но ведь вас ждет министр, — недоуменно говорит Д. Жерар.
— Знаю. Но не могу быть у него сейчас. Зашел к вам, чтобы предупредить об этом. Если вас интересует документ из Москвы, я могу отдать вам его.
Помощник проявляет интерес к документу. Пробежал обращение ГКЧП. Говорит:
— Мы этот текст не только получили еще утром из посольства в Москве, но и прочли в уже вышедшем номере газеты «Монд». Могли бы вы что-нибудь добавить к этому?
— Положение в Москве отвратительное, и так же чувствую себя я.
Д. Жерар пробует уговорить меня все-таки зайти к министру. Я отказываюсь, но говорю, что готов по внутреннему телефону объяснить лично Р. Дюма мотивы моего решения. Д. Жерар соединяет нас. Еще раз повторяю министру свою позицию, которую изложил министру в телефонном разговоре из посольства. Добавляю, что положение осложнено присутствием журналистов. Это неожиданность для меня. Разъяснять им действия ГКЧП не считаю возможным, стало быть, невозможна и моя встреча в данный момент с министром.
Р. Дюма говорит, что пробовал связаться по телефону с Бессмертных, но ничего не вышло. А контакт иметь хотелось бы. Что с ним?
— У меня нет сведений о министре. Просьбу о желательности контакта, разумеется, передам.
— Состоится ли в Москве гуманитарный форум в рамках Общеевропейского совещания?
— Через пару часов в Париж прилетает заместитель министра иностранных дел В. Ф. Петровский. Он занимается форумом и все расскажет.
— Может быть, несколько слов о перспективах, — просит министр.
— Трудно быть конкретным, но убежден, что демократия восторжествует и мы пойдем дальше курсом преобразваний. Убежден в этом твердо, потому что знаю настроения народа.
Я покидаю Кэ д’Орсе, отмежевавшись, таким образом, от тех, кто давал мне указания из Москвы. Эта позиция должна была быть ясна и для моих французских собеседников.
В посольство обратились французские журналисты. И у нас были люди — их было немного, — готовые, скорее по инерции дисциплинированных исполнителей, повторить в Париже разъяснения, которые доносились из Москвы по нашему телевидению, разъяснения «официальные». Таким энтузиастам я советовал не делать этого. Прорвался на экран французского телевещания лишь один сотрудник торгпредства, промямливший что-то в защиту ГКЧП. Объективности ради, надо сказать, что ни о каких инициативах противоположного характера, то есть о желании выступить с публичным протестом против того, что было сделано в Москве, со стороны кого бы то ни было из находившихся в те дни в Париже советских работников — не только дипломатов, но и журналистов — мне неизвестно. Да, к тому же, в те дни все были вольны делать, что им хотелось.
Но вернемся к событиям 19 августа. В конце второй половины дня приходит еще одно указание, на этот раз прямо требующее передать послание президенту. Я по-прежнему ухожу от постановки вопроса о встрече с Ф. Миттераном. Из Елисейского дворца нам сообщают, что генеральный секретарь Елисейского дворца Ю. Ведрин готов принять меня на 2–3 минуты. Достаточный сигнал, что интереса к разговору нет. Меня это тоже устраивает. Встреча назначена на 19.00. А в 18.45, т. е. за четверть часа до этой встречи, а стало быть, и не дожидаясь ее, Елисейский дворец распространил заявление с изложением официальной позиции, занятой в Париже в отношении событий в Москве. В заявлении дословно говорится следующее:
«Франция придает особое значение тому, чтобы жизнь и свобода М. Горбачева и Б. Ельцина были гарантированы новыми руководителями Москвы. О них будут судить во Франции по их действиям, в частности их отношению к этим двум политическим деятелям».
Заметьте, это официальная позиция, сформулированная теперь не от имени министра иностранных дел, а от имени президента, то есть от имени Франции. И назван документ не сообщением для печати, не коммюнике, а для пущей важности заявлением, декларацией. Позиция ясная — признание того, что переворот свершился. «Новых руководителей Москвы» не отвергают как таковых. Речь идет лишь о своеобразных критериях (разумеется, немаловажных, но разве в этом суть дела?), на основании которых имеется в виду судить об их действиях.
Заметьте и другое. Машина, в которой я с первым секретарем посольства А. Шульгиным направляюсь в Елисейский дворец с бумагой из Москвы, не содержавшей, кстати, ничего путного, убедительного или нового для Парижа (это хорошо известно), эта машина только выезжает из ворот посольства, когда заявление Елисейского дворца уже распространяется по миру.
Я обращаю на это внимание в связи с тем, что через несколько дней в Москве найдутся бойкие перья, которые бросят мне обвинение, что я «подвел президента Франции», ввел его в заблуждение насчет того, что происходило в Москве. О, великий и всемогущий сверхпосол! — можно было бы воскликнуть при этом с тем, чтобы хотя бы в силу калибра действия присвоить себе дипломатический подвиг, пусть и спорного характера Но не выходит по фактам. Оставим на несколько минут нашу машину, движущуюся к воротам резиденции президента Франции на улице Фобур Сент Оноре, и обратимся к опубликованному в Париже документальному исследованию известного французского журналиста Бернара Леконта, где тщательно анализируется ход размышлений и действий французского президента 19 августа. Для точности я процитирую дословно:
«Что происходит в Елисейском дворце? В то утро, в 9 часов, президент зашел поприветствовать постоянного представителя агентства «Франс-пресс» вместе с Юбером Ведрином, который только накануне вернулся из Соединенных Штатов. Комментарий президента: уфф, «государственный переворот не пройдет»». В последующ