. Совершенно очевидно, что летописец не подводит итог правлению Олега вообще, как утверждает А. Г. Кузьмин, а завершает рассказ именно о событиях 907 г. Он рассказывает о возвращении Олега в Киев с богатой добычей и о том, что с этого времени Олега прозвали вещим, — разве несколькими строками до этого он не передал восхищение греков мудростью русского князя, которого они сравнивали со святым Дмитрием Солунским?
Совсем иное дело текст, следующий за договором 911 г. Кстати, заметим, что все историки, писавшие на эту тему, почему-то обходят молчанием тот факт, что вслед за договором 911 г. идет не текст, который цитирует А. Г. Кузьмин: "И живяще Олегъ миръ имеа ко всем странамъ, княжа в Киеве…", а другой текст, рассказывающий о пребывании Олеговых послов в столице империи, их возвращении на родину и докладе Олегу о ходе переговоров в Константинополе: "Послании же Олгом посли приидоша ко Олгови, и поведаша вся речи обою царю…" и т. д. И лишь после этого рассказа летописец пишет о том, как Олег стал жить в мире со всеми странами и княжить в Киеве. Этот текст не имеет никакого отношения к рассказу о возвращении Олега в Киев в 907 г. Он несет совсем иную смысловую нагрузку и как бы завершает весь цикл внешнеполитических усилий Олега: после военных событий и оживленной дипломатической деятельности Олега наступает период "мира и дружбы", урегулированных отношений со всеми странами и народами. Это и отмечает летописец. И уже затем идет рассказ о смерти Олега. Вот его начало: "И приспе осень, и помяну Олегъ конь свой, иже бе поставил кормити и не вседати на нъ. Бе бо въпрашал волхъвовъ и кудесникъ: "От чего ми есть умрети?""{385} и т. д. И здесь не ощущается перебивки текста, хотя он изложен довольно неуклюже: Олег вспомнил о своем коне, потому что поставил его кормить и не садился более на него, так как в свое время он вопросил волхвов о своей судьбе и те связали ее с судьбой коня. Фразу можно построить и по-другому, начав с волхвов, но тогда будет непонятно, почему после эпического начала о мирном княжении в Киеве идет рассказ о встрече Олега с волхвами. С чего-то летописец должен был начинать историю гибели Олега! Он начал ее с основного — с воспоминания князя о своем коне, а потом уже объяснил этот княжеский интерес. Повторяем, на наш взгляд, здесь нет никакой перебивки текста, он прочно спаян в смысловом отношении.
Е. А. Рыдзевская рассмотрела вопрос о летописном тексте о смерти Олега и показала, что, несмотря на существование параллельной версии в исландской саге об Орваре-Одде, летописное предание является оригинальным, а не производным сюжетом (на чем настаивал, в частности, А. Стендер-Петерсен{386}); что "как художественное произведение небольшой рассказ летописи заслуживает высокой оценки". Она также обратила внимание на то, что историю с пророчеством о смерти Олега от коня летописец "начинает с конца", но, по ее мнению, "это лишь деталь композиционного характера"{387}.
После рассказа о встрече Олега с волхвами летописец говорит о том, что Олег оставил коня и, "не виде его, дон-деже на грекы иде". И далее идет текст, который А. Г. Кузьмин объявил повтором: "И пришедшу ему Кыеву и пребывьшю 4 лета, на пятое лето помяну конь…" Но и в данном случае мы не видим повтора: летописец логично развивает тему расставания Олега с любимым конем на долгий срок и встречи князя со своим боевым соратником лишь после похода "на грекы". Хронология — "4 лета, на пятое лето…" — лишь подтверждает мысль летописца о том, что интерес Олега к коню возник после похода на Византию.
Сравнивая хронологический перечень правлений киевских князей от Олега до Ярослава, приведенный летописцем в том месте, где он рассказывает, как при византийском императоре Михаиле III "начася прозывати Руска земля", с последующим летописным погодным изложением их правлений, А. Г. Кузьмин отметил, что за полтораста с лишним лет разница между перечнем и последующей хронологией летописи достигла четырех лет. Их-то, делает вывод автор, и ликвидировал составитель летописи вставкой о смерти Олега не в 907 г., а в 912 г., созданной на основе каких-то народных преданий{388}.
Нам же представляется, что расхождение хронологии перечня и последующего изложения объясняется совсем иными причинами. Во-первых, и в перечне, и в летописи нет четкого представления о первом и последнем годах правления того или иного князя. Какой год считать начальным в правлении Игоря: 912 г. (год смерти Олега) или 913 г. (год начала самостоятельного правления Игоря)? В перечне стоит дата 912 г., а в последующем летописном изложении — 913 г. ("Поча княжити Игорь по Олзе".) Та же ситуация повторяется и с некоторыми другими датами. Во-вторых, оказывается, что применительно к годам правления Олега, Игоря, Святослава, Ярополка между перечнем и летописью либо вообще нет расхождений, либо они равняются одному году, так как, видимо, трудно было определить, когда в действительности начал править тот или иной князь. Расхождение начинается с правления Владимира: его хронология в перечне определяется с 981 по 1018 г., а в тексте летописи — по 1015 г. За исключением даты правления Владимира, мы не видим иных расхождений с погодным летописным летосчислением, как не видим и повода для исправления летописцем так называемых хронологических ошибок за счет искусственного удлинения времени правления Олега.
И еще одна деталь в данном летописном тексте привлекает внимание. "И приспе осень…" — рассказывает летописец. Договор 911 г. был заключен 2 сентября. Процедура его подписания состоялась в Константинополе. Затем послов знакомили с городом, "церковной красотой". Далее был долгий путь в Киев, на который, по самым скромным подсчетам, требовалось не менее месяца{389} Умер же Олег, как отмечает "Повесть временных лет", осенью, когда поехал смотреть на останки своего коня. Допустим даже, что послы добрались в Киев в октябре — ноябре 911 г., и все равно весьма сомнительно, чтобы Олег "успел" при этом умереть осенью 911 г. Его смерть, как на это указал Д. С. Лихачев{390}, случилась, всего вернее, осенью 912 г., а уже в 913 г. на Киевском престоле, как об этом также говорится в "Повести временных лет", был новый великий князь — Игорь.
Так обстоит, на наш взгляд, дело с "перебивкой текста", искусственными его "разрывами", "вставками" и т. п.{391}
Теперь посмотрим, в каком контексте стоит спорная формула в преамбуле договора 944 г. Там также присутствует знакомый текст: "Равно другаго свещанья, бывшаго при цари Рамане, и Костянтине и Стефане…" Однако повтор этот не носит механического характера. В договоре 944 г. говорится, что "другое свещанье" состоялось при царях Романе, Константине и Стефане. Все трое — наряду с будущим Константином VII — действительно занимали во время выработки договора императорский престол.
Рассказывая о порядке выработки договора 944 г., летописец непосредственно сообщает об этой предварительной договоренности: "Присла Романъ, и Костянтинъ, и Степанъ слы к Игореви построити мира первого. Игорь же глагола с ними о мире". Затем русские послы направляются в Византию, где ведут переговоры с "боляре" и "сановники". В ходе этой константинопольской встречи и вырабатывается договор 944 г. Таким образом, летопись говорит о том, что предварительные переговоры по поводу договора состоялись в Киеве. Имеет ли их в виду начальная фраза договора 944 г., или здесь речь идет о каком-то другом совещании, — точно сказать невозможно. Но несомненно одно: трое императоров — реальных политических деятелей — упомянуты в этой фразе вполне правомерно.
Есть еще одно отличие и одновременно общая черта в ходе переговоров о договорах в 911 и 944 гг. Если в 911 г. переговорами руководили оба императора, то в 944 г. назван один Роман I Лакапин, и это естественно, так как именно он был императором-"автократом". Роман принимает Игоревых послов в Константинополе, а послы, вернувшись к Игорю, "поведоша" ему "вся речи царя Рамана"{392}. Исходя из формальной логики А. А. Шахматова, можно предположить, что и здесь составитель "Повести временных лет" совершил "грех": вычеркнул по каким-то соображениям имена трех других Романовых соправителей. Однако историческая обстановка, сложившаяся в тот период в Византии, свидетельствует в пользу автора русской летописи и в этих сказанных мимоходом фразах: правящим императором в то время был действительно Роман I Лакапин{393}, который, видимо, и руководил всеми переговорами с руссами. Сам же этот факт подтверждает правильность сообщения летописца о том, что переговоры 907 — 911 гг. были проведены именно двумя "царями" — Львом и Александром, как об этом говорит и преамбула соглашения 911 г. Специфика выработки соглашений 911 и 944 гг., отраженная в летописи, лишь подчеркивает прочное историческое сцепление и внутреннюю взаимосвязь текстов сообщений о русско-византийских договорах этих лет и убеждает в правомерности предложенной в историографии трактовки спорной формулы как предварительной договоренности или заранее согласованных в ходе предварительных переговоров того или другого договоров.
Еще раз эта формула встречается в начале договора Святослава Игоревича с византийским императором Иоанном Цимисхием в 971 г.: "Равно другаго свещанья, бывшаго при Святославе, велицемь князи рустемъ и при Свеналъде…"{394}. И здесь, как и в 911 и 944 гг., начальные слова акта указывают, при каких обстоятельствах он был выработан, какая договоренность явилась его государственно-юридическим основанием. Речь идет о переговорах, где были выработаны условия данного соглашения. Проходили они под руководством Святослава. Упоминание имени Свенельда, ближайшего Святославова соратника, может указывать на его особую роль в этих переговорах. Возможно, он возглавлял на них русскую делегацию. Упоминаются в начальной формуле и греки — "Фефел синкел" и император Иоанн Цимис