{12}. Менандр Протиктор рассказывает о попытке антов в период противоборства с аварами в VI в. на время приостановить военные действия при помощи посольских переговоров для выкупа пленных. В 560 г. переговоры с аварами по этому вопросу вел ант Мезамир. Они окончились неудачей, а первый известный нам древнеславянский посол был убит{13}. Знаменательно, что Менандр сообщает о нарушении аварами посольского статуса Мезамира: "Авары уклонились от должного к лицу посланника уважения, пренебрегли правами и убили Мезамира". Видимо, права посла были хорошо известны и антам.
Маврикий Стратег упоминает о договорах антов и склавинов со своими соседями как о событиях ординарных. "В общем, — пишет он о дипломатической практике древних славян, — они коварны и не держат своего слова относительно договоров; их легче подчинить страхом, чем подарками". Показательно упоминание о подарках, которыми византийцы стремились откупиться от своих грозных и беспокойных соседей. Очевидно, в отношениях с антами использовались обычные для того времени приемы византийской дипломатии: подкуп, задаривание вождей "варварских" племенных союзов или государств и т. п. Автор первой половины VII в. Феофилакт Симокатта сообщает о том, что анты в VI в. стали "союзниками римлян" в борьбе против аваров{14}.
В VI в. во взаимоотношениях славян с империей прослеживается еще одна характерная черта: выплата антам крупных денежных сумм и предоставление им права расселяться в пределах империи в обмен на обязательство соблюдать мир и противодействовать набегам кочевников. В середине VI в. Юстиниан I, воспользовавшись распрями антов и склавинов, отправил к антам посольство, подтвердившее согласие Византии отдать им одну из крепостей на левом берегу Нижнего Дуная и выплатить деньги за обязательство соблюдать мир. М. Ю. Брайчевский считает, что обещанные антам деньги были не единовременным откупом за сохранение мира, а постоянной данью: "…империя обязалась выплачивать им (антам. — А. С.) дань". По мнению М. Ю. Брайчевского, в этом случае мог иметь место антско-византийский договор. В союзе с Византией славяне не раз выступали против персов, остготов, а в союзе со своими бывшими противниками наносили удары по византийским владениям{15}.
Во всех этих случаях речь может идти об устных соглашениях по какому-то одному конкретному вопросу. В пользу устного характера соглашений говорит и отсутствие в источниках каких-либо упоминаний о письменных соглашениях; и сам характер заключаемых соглашений (подкуп "варваров", разрешение им расселяться в пределах империи, их обещание помочь империи в борьбе против того или иного противника, выкуп пленных); и упоминание Маврикия Стратега о том, что славяне "не держат своего слова", т. е. не выполняют своих устных обещаний,
Таким образом, даже эти весьма ограниченные сведения о первых дипломатических контактах древних славян с Византией, аварами и готами, между древнеславянскими племенами и племенными союзами свидетельствуют о том, что и склавины, и анты находились в русле тогдашних восточноевропейских политических взаимоотношений. Вооруженные силы их межплеменных союзов прекрасно знали дорогу на Константинополь. Захват территории и богатой добычи, увод в плен мирных жителей, стремление вырвать у Византии подарки, золото в обмен на мир, участие в системе военных союзов, в охране имперских границ, служба в византийской армии антских отрядов, ведение мирных посольских переговоров с соседями, и в частности относительно одного из древнейших сюжетов дипломатических отношений — выкупа пленных, зарождение периодических платежей со стороны империи славянам за мир на ее окраинах, переговоры по поводу территориальных вопросов — со всеми этими внешнеполитическими акциями уже было знакомо тогдашнее древ- неславянское общество. Политические взаимоотношения славянских племен со своими соседями не представляли собой явления из ряда вон выходящего. Это были обычные для того времени взаимоотношения "варварского" мира с Византией и внутри этого "варварского" мира. Приемы и методы, с помощью которых устанавливались внешние отношения, возникли, конечно, не в VI в. Они восходят к глубокой древности — к традициям греко-римского, ближневосточного, византийского мира и племенным традициям Восточной Европы.
Сквозь призму антских политических традиций представляется возможным рассмотреть вопрос о первом контакте между Русью и Византией, сведения о котором записаны в русской летописи в виде легенды о Кие{16}. Заметим, что ряд ученых давно обратили внимание на внешнеполитический аспект этой записи{17}. Большое значение для изучения этой части древнейшей русской летописи имеют работы Б. А. Рыбакова. Еще в 1939 г. он высказал мнение, что многие явления Киевской Руси уходят корнями в антскую эпоху и "отзвуком древних антских походов к границам Византии является комментарий автора "Повести временных лет" к рассказу о Кие, Щеке и Хориве"{18}.
Первые сведения о дипломатической практике древних руссов относятся к концу VIII — первой трети IX в. и дошли до нас в двух житиях — Стефана Сурожского и Георгия Амастридского, памятниках византийской агиографической литературы{19}. В них нашли отражение факты нападения руссов на византийские владения, расположенные вдоль Черноморского побережья, и последующие переговоры руссов с греками. Эти сведения получили широкий отклик в отечественной и зарубежной исторической литературе. Правда, историков в основном интересовал вопрос: были ли походы руссов реальными событиями дорюриковой поры, описанными по их следам в конце VIII–IX в., или они происходили значительно позднее и поэтому не могли свидетельствовать о военных и политических успехах Руси в первой трети IX в. Среди аргументов, которыми оперировали историки, были наблюдения и социально-экономического и политического характера. При исследовании хронологии и содержания этих походов до сих пор не был внимательно рассмотрен лишь один аспект — дипломатический, а именно: как проходили описанные в житиях переговоры руссов с греками, каковы были их условия, о каком уровне развития русской государственности они свидетельствовали.
"Житие св. Стефана Сурожского" повествует о том, как на Крымское побережье обрушилась новгородская рать, которую привел князь Бравлин. Рать была "велика", а князь "силенъ зело". Руссы повоевали византийские владения от Херсонеса до Керчи и "с многою силою" подступили к Сурожу. Десять дней продолжалась осада города. Наконец, проломив железные ворота крепостной стены, руссы "вниде" в город и начали грабить его. Бравлин попытался захватить богатства местного храма св. Софии, где находилась гробница Стефана Сурожского, а в ней "царьское одеяло", и "жемчуг", и "злато", и "камень драгий", и "кандила злата". Но Бравлина постигла неудача. У гробницы святого он был поражен внезапным недугом: "обратися лице его назад". Тогда Бравлин отдал приказ прекратить разграбление города, вернуть сурожанам все отнятое у них добро и отпустить пленных, захваченных во время похода. И лицо князя вновь приняло нормальное положение. Потом состоялось крещение Бравлина. Согласно житию, акт крещения совершил над ним архиепископ Филарет, преемник св. Стефана в Суроже{20}.
По наблюдениям В. Г. Васильевского, "Житие св. Стефана Сурожского" написано ранее конца X в., а события, описанные в нем, относятся к первой трети IX в. Об этом говорит и упоминание в житии исторического лица — Филарета (первая треть IX в.), и утверждение автора, что руссы появились, когда после смерти св. Стефана "мало лет миноу"{21}.
Норманисты и в XIX, и в XX вв. полагали, что описание нападения русской рати на Сурож попросту отражает факт крещения Владимира Святославича в Херсонесе и создано в XI в., а может быть и позднее. Антинорманисты, опираясь во многом на исследование В. Г. Васильевского в этой области, отстаивали реальность сведений жития о нападении руссов на Сурож{22} и усматривали в них "доваряжское" проявление русской государственности. Позднее точку зрения В. Г. Васильевского разделяли В. А. Пархоменко и Н. Полонская. В. А. Пархоменко отмечал, что попытка привязать поход на Сурож к личности Владимира I не имеет под собой никаких оснований, так как Владимир не доходил в крымском походе до этого города{23}. М. Д. Приселков в своей ранней работе также признал основательными выводы В. Г. Васильевского, хотя и допускал возможность отнесения сурожских событий к X в. Обратив внимание на факт крещения руссов в то время, он подчеркнул, "как рано вообще подымался у варваров вопрос о принятии христианства, непременный порог для вступления в круг европейской культуры"{24}.
Скептики были и в XX в. Ф. И. Успенский не считал "Житие св. Стефана Сурожского" полноценным историческим источником. По его мнению, оно несет на себе печать местного происхождения и не дает сведений относительно исторической обстановки событий: сам факт появления Бравлина в Суроже упомянут не в связи с изложением истории жизни святого, а в "чудесах", которые тот совершал после своей кончины{25}.
Концепция В. Г. Васильевского подвергалась неоднократным атакам со стороны зарубежных буржуазных авторов. В довоенные годы бельгийский историк А. Грегуар и его ученица Ж. да Коста Луйе выступили с отрицанием достоверности сведений "Жития св. Стефана Сурожского" и возродили старую версию об идентичности походов Бравлина и Владимира Святославича, чтобы доказать невозможность существования в IX в. славянского государства, способного угрожать византийским границам